Дети доктора Шмитта
В рассуждениях «экспертов» о политической реальности современного мира - если вообще можно быть экспертом по «реальности» - встречается любопытный феномен, который я назвал бы одержимостью тайными истоками или конструированием парадигмы. Суть феномена в том, что неявная и неафишируемая материальная обусловленность тех или иных «реалий» ставится под сомнение и высказывается догадка об их еще более скрытой нематериальной обусловленности. Общеизвестно, что за либерально-гуманистической или воинственно-миссионерской риторикой современных политиков кроются вполне конкретные экономические интересы - нефтяные, газовые, мясные, рыбные и так далее. Разоблачением этих интересов занимается «теория заговора» - в общем случае под «заговором» понимается договоренность о разделе сфер влияния или о совместных действиях против третьей стороны, препятствующей интересам обогащения сговаривающихся сторон. Теория заговора давно стала общим местом популярной мифологии, в силу чего ее очевидная истинность перестала удовлетворять потребностям сообщества экспертов в тайном знании причин и пружин. Отныне принято думать, что топорное сокрытие экономического интереса - не более чем приманка, что «деньги» - эта чересчур легко изобличаемая всеобщая причина мировых событий - всего лишь рационалистический флер, завеса правдоподобия, скрывающая абсолютно неправдоподобную и оттого абсолютно реальную реальность - реальность бредовых идей, поселившихся в головах у правителей. Этот «платонизм» - тайный порок сильных мира сего - разумеется, чужд тонкой диалектике тождества и различия. Скорее его можно назвать фетишизмом наоборот - если «обычный» фетишизм суть одержимость материальным, то потаенный фетишизм политиков, на людях слегка и как бы неумело прячущих свою продажность и тем самым заявляющих о ней во всеуслышание, представляет собой зачарованность нематериальным - галлюцинаторной, виртуальной реальностью сна, фантазии, вымысла.
Яркий пример конструирования иной реальности, скрытой за реальностью финансовых спекуляций, мы обнаруживаем в «ледяной» трилогии Владимира Сорокина, одним из персонажей которой является брат Уф. - «Брат Уф, обретенный в конце семидесятых в Ленинграде, за два года сумел сделать фантастическую карьеру: от доцента инженерно-экономического института до вице-премьера в российском правительстве. Он руководил экономическими реформами и приватизацией государственной собственности. Продажа сотен заводов и фабрик шла через руки Уф. Практически в первой половине девяностых он был хозяином недвижимости России. Невозможно переоценить его вклад в дело братства. Благодаря рыжему Уф мы стали по-настоящему экономически свободными. Вопрос денег для нас был навсегда решен. А деньги на планете мясных машин двигали все». - Выходит, что алчность, продажность и беспринципность, которые так откровенно демонстрировал брат Уф во времена приватизации, были всего лишь гениальной ширмой, призванной скрыть подлинный мотив - а именно деятельность по нахождению и собиранию вместе двадцати трех тысяч членов братства, итогом которой должно стать уничтожение планеты Земля и освобождение двадцати трех тысяч светоносных лучей из материального плена.
Карл Шмитт является одним из тех мыслителей, одержимость идеями которых вменяется нынешним правителям Земли. Так, Николай Плотников в статье о политической теологии Джорджа Буша-младшего прослеживает влияние идей Карла Шмитта на сотрудников президентской администрации: теоретико-теологическое противопоставление правовой нормы и суверенного решения выражается в практике мессианского самоуполномочивания по принципу «Если Бог есть, то все позволено». Такого рода солипсизм в политике «сродни тому, что Токвиль назвал “философским методом американцев” - практическое картезианство, признающее единственно достоверным лишь свое собственное существование». Плотников противопоставляет такому иррациональному картезианству более жизнеспособный рациональный порядок производства политических решений, институтов и норм, предполагающий создание «правового пространства», в котором эти решения и институты, проходя через ряд процедур, обретают качество «общепризнанности» и «долговечности». Иррациональность зачарованности американских ястребов идеями шмиттовского децизионизма - двойная: во-первых, сама по себе «политическая теология» Шмитта сущностно чужда рационализму «процедур» и «дискуссий», а во-вторых, даже сам Шмитт «на склоне лет» понял, что «единоличное решение в чрезвычайной ситуации, хотя и может конституировать экзистенциального носителя суверенитета, но не создает никакого правового пространства, в котором этот суверенитет обретает общепризнанность».
Мы можем наблюдать здесь любопытный парадокс: если забыть про галлюцинаторное воздействие иррационального фермента политической теологии Шмитта на президентскую администрацию, то иракская кампания могла бы быть списана на «экономические интересы» и тем самым хотя бы частично оправдана. То есть чем рациональнее - вообразим себе - ведет себя Буш, чем активнее он демонстрирует готовность участвовать в «процедурах» и «дискуссиях», чем циничнее обнаруживает нефтяную подоплеку конфликта, тем сильнее гипнотизируется «мировая общественность», тем шире и всеохватнее то виртуальное «правовое пространство», в котором суверенные - и при этом материально мотивированные - действия Империи обретают искомую «общепризнанность» и «долговечность». Так не следует ли признать, что горячо поносимый сторонниками «рациональных мер» американский президент - это редчайший пример подлинного суверена, жертвующего политической карьерой и репутацией ради возможности действовать и принимать решения в единственной по-настоящему реальной реальности - реальности собственных галлюцинаций? Что если своим радикальным отказом от участия в различных международных «форматах» президент Буш впервые создает по-настоящему правовое пространство - пространство, в котором процедуры принятия решений не могут не быть укоренены в открытой суверенным действием нормативной реальности идей? Может быть, пресловутое «безумие» Буша-младшего - это категорическое несогласие участвовать в поддержании иллюзии тотальной транспарентности и либерально-рыночной аутопоэтичности? И не является ли неуклонное «падение рейтинга» показателем реальной действенности беспрецедентного вызова, брошенного безумным Джорджем глобальной системе рейтингов, финансовых отчетов, согласительных комиссий и наблюдательных советов?
Так как же нам следует понимать сакраментальную формулу Карла Шмитта - «суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении»? Немаловажно следующее: данная формула не должна использоваться в качестве одной из посылок силлогизма, например: «Все принимающие решение о чрезвычайном положении суверенны, по закону президент принимает решение о введении чрезвычайного положения, следовательно, президент суверенен». То чрезвычайное положение, решение о котором принимает суверен, не есть результат формальных процедур. Скорее, суверен принимает решение об отмене всех формальных процедур, и эта ситуация за неимением лучшего называется «чрезвычайным положением». Отмена формальных процедур означает отмену виртуального «правового пространства», в котором формальные процедуры осуществляются как прикрытие материальных отношений. Создается ли при этом какое-то новое пространство и какой-то новый номос? Давайте представим, что Нео удалось отключить Матрицу. При этом исчезает виртуальное пространство отношений, тайной основой которого является реальность спящих тел-батареек. Но вот что произойдет дальше - массовая гибель людей, остановка машин, битва людей и машин в реальной реальности - этого не может знать никто, ведь никому еще не удавалось отключить Матрицу. Контрреволюционный финал «Матрицы» означает следующее - хрупкое равновесие договорных отношений, иллюзия «общепризнанности» и «долговечности» формальных процедур, неприкосновенность виртуального пространства институтов важнее, чем суверенное действие, открывающее истинную реальность.
Юрген Хабермас в книге «Расколотый Запад» мыслит исходя из желательности и возможности предреченного Кантом «космополитического правового состояния», нормативной и рациональной прозрачной среды, в которой будет осуществляться беспрепятственная и всеобщая коммуникация. О Шмитте он пишет следующее: «Разумеется, Карл Шмитт не удовлетворился бы различием между морализированием в международных отношениях и их правовым оформлением. Для него, как и для его фашистских единомышленников, борьба, которая идет не на жизнь, а на смерть, имела свою виталистическую ауру. Поэтому Шмитт полагает, что субстанцию “политического” - самоутверждение идентичности какого-то народа или движения - невозможно нормативно обуздать и что любая попытка правового укрощения должна приводить к нравственному одичанию. Если бы легальный пацифизм имел успех, он лишил бы нас существенной среды для обновления аутентичного бытия». Однако Хабермас не решается отождествить политику Буша-младшего с гитлеризмом. Долгое время Америка была оплотом глобальной рациональности - до тех пор, пока не утратила «нормативный авторитет», развязав войну в Ираке без достаточных на то оснований, но исключительно под воздействием страха. Страх перед терроризмом не имеет ничего общего с иррациональным самоутверждением идентичности в открытом горизонте аутентичного бытия, - это страх «декартовского субъекта», страх перед утратой контроля над протяженной субстанцией мира, страх в основе своей вполне рациональный. Можно сказать, что Америка практикует некий допотопный картезианский рационализм, нацеленный на построение единого универсума на единых основаниях.
Несмотря на то, что это вполне рациональный рационализм, он все же не вполне хорош, поскольку противоречит плюралистической «реальности» современного мира. Это какой-то избыточный, гипертрофированный рационализм тотального иллюминативного контроля. Хабермас ведь и сам полагает, что разум повсюду и что все действительное станет в конечном итоге разумным, но вот только сделает это оно в каждом географическом регионе по-своему, сообразуясь с господствующей в нем жизненной формой. Можно сказать, что Хабермас пытается парадоксальным образом дополнить Канта Шмиттом и противопоставить получившегося в результате умеренно теллурического кентавра гордо парящему в потоках lumen naturale американскому орлу: «Я отвел место этому международно-правовому проекту “порядка больших пространств”, первоначально ориентированному на “Третий рейх”, потому что он мог бы получить фатальную поддержку со стороны духа времени. <…> …модернизированная теория “большого пространства” оказывается не совсем невероятным контрпроектом по отношению к однополярному мировому порядку гегемониального либерализма. Рожденный уже у Шмитта из рессентимента против западного модерна, он остается, однако, совершенно слепым по отношению к тем богатым последствиями идеям самосознания, самоопределения и самоосуществления, которые и сегодня по-прежнему определяют нормативное самопонимание современности». Что означает - Шмитт без Канта чреват фашизмом, а Кант без Шмитта - слепым к многообразию мира универсализмом.
Что же это за «порядок больших пространств»? В одноименной книге 1941 года, вошедшей в настоящее издание (Карл Шмитт. Номос Земли в праве народов jus publicum Europaeum. - СПб.: Владимир Даль, 2008. - 670 с.) в качестве приложения, «большое пространство» определяется как «связное пространство достижения» (с. 486). Первым успешным примером международно-правового принципа большого пространства - и принципа запрета на интервенцию чуждых этому пространству сил - является американская доктрина Монро 1823 года. Позже оборонительная доктрина Монро была фальсифицирована, превратившись в принцип глобальной экспансии: цель фальсификации заключалась в том, чтобы «растворить конкретную, пространственно определенную идею порядка в универсалистских “мировых” идеях и тем самым превратить здоровое ядро международно-правового принципа большого пространства с запретом на интервенцию в империалистическую, под гуманитарными предлогами во все вмешивающуюся, так сказать пан-интервенционистскую всемирную идеологию» (с. 509). Экспансионистской идее глобальной Империи противостоит идея Рейха: «Рейхами … являются ведущие и несущие силы, политическая идея коих распространяется в определенном большом пространстве и которые относительно этого большого пространства принципиально исключают интервенции сил, принадлежащих чужому пространству. Конечно, большое пространство не тождественно рейху в том смысле, чтобы рейх был сам тем большим пространством, которое он охраняет от интервенций; и не каждое государство или каждый народ внутри большого пространства - это сама по себе часть рейха, так же как кто-либо при признании доктрины Монро не думает о том, чтобы объявить Бразилию или Аргентину составной частью Соединенных Штатов Америки. Но, пожалуй, каждый рейх имеет большое пространство, в котором излучается его политическая идея и которое не должно подвергаться опасности чуждых интервенций» (с. 527). - «Имеет» здесь надо понимать, видимо, в смысле «держит», «собирает», «объединяет», а не в смысле «владеет» или «имеет в распоряжении».
Учитывая, что под номосом Земли - в одноименной книге 1950 года - понимается, собственно, господствующий в ту или иную эпоху пространственный порядок, необходимо разобраться с этим важным понятием «большого пространства» как среды иррадиации некой нематериальной силы. Во-первых, следует подчеркнуть, что в доглобальной картине мира отсутствует идея общего пространственного порядка - обитаемое пространство определяется как внутреннее и упорядоченное в противоположность внешнему и неупорядоченному. В колониальную эпоху, когда впервые возникает собственно «номос Земли», это различие между внутренним и внешним никуда не исчезает. Более того, этот первый глобальный номос как раз и состоит в жестком разделении «внутреннего» континентального европейского пространства, в котором действует международное право, и «внешнего» неевропейского пространства - морей, свободных для торговли и войны, и новых земель, открытых для захвата. Разница в том, что само это разделение становится предметом научного упорядочения и международно-правовой процедуры - проводятся глобальные «линии дружбы», разграничиваются сферы интересов. Огромные вновь открытые пространства моря и суши пока еще не являются «большими пространствами» излучения. Это пространства путей и мест приложения силы. - «Связующим звеном между двумя различными порядками - сушей и морем - стал остров Англия. <…> Лишь Англии удалось сделать шаг от средневекового феодального и континентального существования к уравновешивающему весь континентальный мир чисто морскому способу существования. <…> …Англия стала хозяйкой универсальной морской сферы глобального европоцентричного порядка, хранительницей этой другой стороны jus publicum Europaeum, гарантом равновесия суши и моря, равновесия, содержащего в себе идею пространственного порядка этого международного права. <…> Великое равновесие суши и моря обусловливало равновесие континентальных государств по отношению друг к другу, но одновременно препятствовало установлению морского равновесия между морскими державами. Поэтому существовало континентальное равновесие, но не было морского. Но этот факт не должен заслонять от нас главного - того великого равновесия суши и моря, на котором основывался номос находившейся под властью Европы Земли» (с. 218-219). - Этот номос начал рушиться в тот момент, когда «внешние» Европе пространства стали постепенно заполняться осознавшими себя «государствами» со всеми вытекающими отсюда международно-правовыми последствиями. Новый пространственный «порядок» на деле обернулся «беспространственной и бессистемной неразберихой фактических отношений, беспорядочным, пространственно и духовно бессвязным нагромождением более чем пятидесяти разнородных, мнимо равноправных и в равной степени суверенных государств и их рассыпанных по всему миру владений, лишенным какой бы то ни было структуры хаосом, который не был способен ни на какое ограничение войны и для которого понятие “цивилизация” в конечном счете уже не могло обладать сколь-нибудь конкретным гомогенным содержанием» (с. 319). - Именно в этот момент, в эпоху «империализма», проступают контуры нового номоса Земли: это будет либо «глобальная империя», либо «порядок больших пространств».
Как получилось, что и по сей день вопрос о новом - постколониальном - номосе Земли остается открытым? «Эксперты» продолжают рассуждать об однополярной и многополярной моделях мира, возникают все новые и новые межгосударственные форматы, призванные сформировать новые центры силы, ширится недовольство мировой общественности односторонними действиями Америки. Не обстоит ли дело так, что проект «порядка больших пространств» - который так горячо поддерживают интеллектуалы Старого Света - не находит своей международно-правовой реализации именно потому, что основания для разделения на крупные «экономические регионы» или «культурные ареалы» пытаются обнаружить в материальном, понимая под последним некие финансовые расчеты и статистические данные? Можно с уверенностью сказать, что сегодня вместе с именем «Рейх» глубоко табуированной оказывается идея надматериального порядка, излучаемого в хоть сколько-нибудь большом пространстве. Мы готовы смириться с тотальной коррупцией и произволом чиновников, - ведь это все в порядке вещей, - но при этом нас приводит в негодование антиобщественное поведение «пензенских сидельцев». Мы готовы были бы простить президенту Бушу его агрессивную внешнюю политику, если бы не его «ненормальный» религиозный фанатизм. Нас успокаивают рассказы о Бен Ладене как о бизнесмене и повергают в шок сообщения о терактах с сугубо религиозной подоплекой. Похожей логикой руководствуются те, кто ищет «русскую идею» в психологических характеристиках «русского характера», в спорте, в нефтегазовом комплексе, в космической программе или даже в единстве исторической судьбы, но только не в идее «России» как таковой - последняя полагается не более чем пустой рамкой или прозрачной формой, заполняемой разнообразным позитивным содержанием.
Можно сказать, что актуальность Карла Шмитта заключается не в его «децизионизме» или «региональном подходе», и даже не в критике либерализма или глобальной империи, но именно в идее надматериального порядка, иррадирующего в большом пространстве. Обнаружить этот ненаблюдаемый надматериальный порядок можно двумя способами. Первый способ - предлагаемый, собственно, Платоном. Мы назовем его спекулятивным. Суть его в том, что надо перейти от ложных идей - теней, несовершенных копий - к идеям истинным. Идея - это парадигма, нормативная модель, организующая пассивную материю к действию в соответствии с заданным алгоритмом. Мысленное созерцание идеи и будет в этом случае наблюдением. Чтобы сделать, например, «Россию» наблюдаемой, надо изобрести систему норм и правил, которой затем подчинить не охваченную светом истины, «теневую» материю российской жизни. Короче, изобрести «идеальное государство» с «идеальными законами», охватывающими все стороны жизни, которое и считать единственно реальным. Я бы назвал этот очередной «платонизм», спроецированный на реалии нашей - в том числе экономической - жизни, административным фетишизмом, - то есть обожествлением норм, правил, управленческих технологий, расчетных методик, классификационных схем, теоретических моделей, механизмов принятия решений, долгосрочных программ, алгоритмов оперативного реагирования, рабочих планов, ведомственных инструкций, проектных стратегий и координационных институтов. Другой способ выхода из пещеры - именно он, на мой взгляд, близок духу Карла Шмитта - назовем контрспекулятивным. Тут мы исходим из того, что идеи - даже самые совершенные - не способны организовать нашу жизнь, но лишь плоские ее проекции, которые весьма заманчиво принять за «реальность» и потом с ней «работать». В духе христианской доктрины сторонник второго пути может заявить: Истинно лишь то, что воплощено. По истине есть только то, что не охватывается статистикой, моделями, расчетами, схемами и управленческими решениями. Это можно - следуя указаниям Витгенштейна - лишь показать. Таким образом, надматериальный порядок, иррадирующий в большом пространстве, обнаруживается в «органическом строе народной жизни». В этом смысле Третий рейх самым полным и действительным образом мог воплотиться в каких-нибудь «крестьянских башмаках» или «проселочной дороге». Как знать, может быть, в обращении к таким малосущественным с «глобальной» точки зрения вещам и должен возникнуть новый номос Земли?