Иван Стариков о том, как он стал "слугой народа", а также о Гайдаре, Юшенкове, Руцком...
Иван Стариков - политик известный, один из лидеров либеральной оппозиции, «вылупившийся» (редчайшее исключение!) из советского еще сельского хозяйства. Мы с Иваном знакомы и дружны без малого 20 лет - со времен совместного депутатства во фракции «Выбор России» в Госдуме РФ первого созыва. Как ему, директору совхоза удалось остаться вне рядов КПСС? Как обрел он свой несгибаемый «идеологический стержень»? Как ему работалось с Егором Гайдаром? Об том - в автобиографической книге И.Старикова "Букварь моей жизни", глава «Слуга народа.»
Политиков я не любил с детства. Было в них что-то гнилое: тщательно скрываемая и лелеемая трещина в душе, желание забраться на закорки. Странным образом, черта эта, отличающая общественника от нормального человека, несет характер универсальности. Она впечатана в гены. Потому как есть нечто родственное, интуитивно и точно определяемое, и в председателе совета дружины, коих насмотрелся я в пионерских лагерях моего детства, и в секретаре райкома комсомола, и в циничном обкомовском инструкторе.
Сторонясь всякой противности социальному естеству, рос я человеком аполитичным. Когда пришло время определяться в идеологическом пространстве, принял я на веру концепцию строящегося, развитого и недоразвитого социализма, потому как другой просто не существовало. Строй, в котором я рос, носит название «тоталитаризм». Никаких альтернатив господствующей концепции мировоззрения при нем не существует. Они искореняются. Потому то и рос я в убеждении, что беды в мире проистекают от американского империализма, что коммунизм рано или поздно победит, и что широка страна моя родная, где так «вольно, смирно и кругом». Словом, по зоринской политической правде.
Однако, был в моей жизни момент, когда я прозрел. С подачи отца своего, годов четырнадцати от роду, прочитал Александра Солженицына. Сначала «Архипелаг Гулаг», потом «Один день …» а потом и все остальное. И прозрев, обретя внутренний идеологический стержень, я стал еще более аполитичен. Но уже осознанно. То есть, придя к антикоммунизму, как связному мировоззрению, еще более укрепился в неприятии всех форм выражения воли масс, практикуемых в стране. Все было враньем. Начиная от профсоюзного и комсомольского собраний, и заканчивая партийными съездами и выборами.
Противостоять системе было невозможно. Она дробила камни судеб солженицынского размера, а уж песок наших ничтожных воль тоталитарная мясорубка истирала в пыль. Так что не исключено, что в том зале, где проходило комсомольское собрание, рядом со мной сидели такие же противные вранью и фарсу латентные антикоммунисты, так же как и я, боящиеся встать и крикнуть: «А король то - голый!»
Не стать комсомольцем я не смог. Пригрозили, что не пустят в девятый класс. Пасть пылью, не имеющей среднего образования, в борьбе с коммунистической заразой мне не хотелось. Но вот избегнуть вступления в ряды Коммунистической партии Советского Союза мне удалось. Устоял. Чем и несказанно горжусь. Я был единственным директором совхоза в районе, и в области тоже, не состоящим в компартии!
Образование я получил настоящее. Такое, которым можно гордиться: «Ученый агроном». Плоть от плоти, кровь от крови, сын родителей своих - крестьян, я крепко стоял на земле, зная, как добыть хлеб. И добывал его. Год за годом, с азартом, выдумкой, обретая опыт и практический, и управления людьми. И ничто не тревожило меня, пока однажды, сердце не кольнула невесть как залетевшая с первым снегом, игла сомнения.
Это было осенью, вскоре после того, как и урожай был убран, и поля приведены в порядок, и техника ухожена и законсервирована. Падал первый снег. Остановив машину на мехтоке, я шел по широкой асфальтированной площадке и после ног моих оставались черные следы. В торжественной линейке, словно дальнобойные орудия, стояли, задрав к небу свои транспортеры, погрузчики зерна, рядом - ветрорешетные машины и триера, на барабанах которых уже громоздились первые шапки снега.
Душа еще жила в том напряженном ритме, который задает страда и я, признаться честно, не находил себе места, выдумывая работу. Объявлял дома, что мне нужно проверить, как укрыты траншеи на дальнем поле, или посмотреть, что требует ремонта и уезжал, порой на целый день, в поля и перелески. Бродил по ним, сводя часы двух несводимых никогда пространств: души и мира.
Все было в порядке на току: зачищено, построено, закрыто. Я развернулся и пошел к машине. Взгляд мой упал на те следы, что я оставил, идя по току. Их заносила на глазах веселая осенняя пурга. Что был я тут, что не был, - подумал я. Уснет земля укрытая снегами, весной проснется под звон ручьев, и ничего не будет помнить. А там, глядишь, придут другие, и тоже станут в поте лица сражаться за урожай. И их не вспомнят.
Вечером, перед сном, перебирая книги на полке, я наткнулся на журнал «Генетика» со своей статьей. Открыл, перечитал ставшие чужими строки, и вновь осенняя заноза шевельнулась в сердце: эту статью вполне может когда-то прочитать мой сын, подумал я. В ней отражена работа, анализ, ход мысли, мой язык. Прочитав ее, сын окажется приобщен к моей жизни. Пусть небольшая, но это - победа над временем. Человек, который пишет, оставляет в этом мире как бы ключи к своей реальности. Всякий, остановивший внимание на строчках, приобщается к душе того, кто их писал. Вспомнились следы на току, на глазах заносимые снегом. А вот урожай, сколь ни фотографируй его, как ни описывай, не останется в памяти не только сына, но и тех, кому он предназначен. Кто вспомнит прошлогодний снег? Огромные усилия души, вне всякого сомнения превосходящие всю совокупность вознаграждений, получаемых за эту работу идут как бы в никуда, растворяются в судьбах других людей, тех, для поддержания жизни которых, был использован выращенный хлеб.
- Что грустный, Ванюша?
Надо мной участливо склонилась жена.
- Да вот, от безделья маюсь, - ответил я, возвращая журнал на книжную полку.
Нина с сомнением покачала головой:
- Это - не безделье, Ванюша, это называется «Кризис среднего возраста». Переосмысление жизненных ценностей и выбранного пути. Тут главное - суетиться не начать. А безделье твое - пока лед на катке не зальешь.
Ударили ранние морозы, грянула веселая хоккейная пора и «кризис среднего возраста» оставил меня. Но, как оказалось, до поры.
В первых числах октября 1993 года я приехал в Москву, для согласования поставок оборудования из Штатов. Расположившись в гостинице Украина, я и не предполагал, что промысел Господний определил мне место в партере театра, на сцене которого шел первый акт политического спектакля: «Гражданская война в России».
В душе шумела вода, и ясно ощутимый тревожный земной гул, не обеспокоил меня. Однако, когда я с полотенцем на голове вышел в комнату, сомнений никаких не оставалось: за окнами грохотали танки! Я подошел к окну, и полотенце мне больше не понадобилось: высох и без него.
На мост, развернув башни в сторону Белого Дома, лязгая гусеницами выдвигались несколько танков! Доносились звуки очередей. Дробно, с расстановкой, били крупнокалиберные пулеметы. И это не где-нибудь на полигоне, а в центре Москвы! Я вполне доверяю собственным ощущениям, галлюцинаций, у меня, тьфу-тьфу пока не было, но в тот момент, признаюсь, я на миг усомнился в реальности происходящего. Фантасмагорическое действие меж тем получило развитие. Поводив 125 миллиметровым стволом, танк лениво плюнул огнем, и через секунду на стене белоснежного дома-парохода вспух уродливый нарыв. Залпы следовали один за другим, на верхних этажах парламента вспыхнул пожар.
Я досмотрел этот чудовищный спектакль до конца. Включенный телевизор показывал балконы гостиницы, увешанные гроздьями веселых наблюдателей, рукоплесканиями встречавших каждый выстрел.
Кто там, в здании? Руцкой, Хасбулатов, Макашов… Кто стоит за ними? Какие цели они преследуют? А тут? Какие силы им противостоят? Чего хотят? Кто рукоплещет? Телеэкран показывает живую хронику: вот раненные, вот - убитый. Бегут, кричат. Схватили, бьют. Танцуют на крови. Помилуй, Бог…
Я до утра, без перерыва листал программы телевизора, пытаясь смириться с происходящим. А главное - понять, что происходит в стране. Перед тем, как забыться недолгим сном, я убрал с кровати разбросанные листки с характеристиками пивоваренных заводов. Взгляд мой задержался на подчеркнутых синей пастой строчках, и я внезапно понял: какая это все - чепуха! Как ничтожны и смешны мои усилия поднять в сибирской деревне производство, как мал и как зависим мой мир от вакханалии бесправия и силы социального безумия здесь, на московской земле.
Раньше чем голова моя коснулась подушки, душа, освободившись из под обломков сознания, скользнула в тишину без сновидений.
В Пайвино я никому не стал рассказывать о виденном в Москве. Душу мою наполняла тоскливая пустота.
Спустя неделю после этих трагических событий, было объявлено о созыве конституционного совещания и выборах в новую Государственную Думу.
«Кризис среднего возраста» дал о себе знать, и, найдя друга своего Леху, я объявил ему:
- Ты знаешь, что говорят мудрые люди, Леха?
- Ну… - насторожился друг.
- Они говорят, что «Если ты не займешься политикой, то она займется тобой». Пиши, брат заявление на отпуск.
Мы колесили по области на моем «Жигуленке», обходясь без помощников и вполне вписываясь в выделенный кандидату депутату в Государственную Думу бюджет. Сегодня я понимаю, что это были пожалуй единственные действительно демократические выборы в новейшей истории России. Мы были мотыльками, летящими на свет. Следом за мотыльками к свету направляются жабы, и приходит нужда в политтехнологах. Но в ту пору мы еще не попали в плен циничных людей с их святой убежденностью, что если бы Гитлер отпустил пейсы и выучил Иврит, его с помощью политических технологий вполне можно было бы сделать Президентом Израиля.
Приехав в один из районов Искитимского избирательного округа, мы с Лехой вытаскивали из багажника пачку самодельных плакатов с немудрящим лозунгом. Лозунг этот родился из практических успехов, достигнутых мной на деревенском поприще:
«Благополучие Германии зиждется на сосисках и пиве. Я знаю, как сделать то и другое!» Иван Стариков.
Наскоро, от руки, мы вписывали место предстоящей встречи с избирателями и расклеивали плакаты на столбах и стенах домов.
Столкнувшись со скованностью зала, немедля прибегли к уловке, положив ей начало собственному избирательному опыту. Идея эта всецело принадлежала Алексею Иннокентьевичу Шулеву. Проведя полдюжины скромных молчаливых встреч, мы с другом задумались, как можно активизировать зал? Как заставить людей активно задавать вопросы, интересоваться программой и кандидатом? Если учесть, что моими противниками на выборах были люди чрезвычайно авторитетные. В составе избирательного округа были целых три академгородка, то актуальность вставшей перед нами задачи трудно было переоценить. И вот, находчивый друг мой, придумал следующее решение: сидя в зале, запускал череду записок с провокационными вопросами, которые буквально раскачивали зал, взрывали его, разрушая стену отчуждения.
«Что необходимо сделать с землей находящейся в собственности совхозов и колхозов?» - это, когда приходилось выступать в сельских районах. Их на округ пришлось 12. «Необходимо ли финансировать исследования в науке? Возможно ли самофинансирование в этих областях? » - вопрос живо звучал в аудиториях Академгородков: Большого, Медицинского и Сельскохозяйственного. Изгаляясь, друг мой спрашивал порой и вовсе несусветное: «Как вы относитесь к женщинам?», например. Я в своих ответах на вопросы стремился быть предельно искренним, сделав ставку на конструктивное решение вопросов.
Среди моих соперников в области деструктивной, первенствовал ЛДПРовец, Евгений Логинов, являвшийся на встречи с избирателями, бренча наручниками. Окруженный телохранителями, он бранился и грозился извести коррупционеров и олигархов, намереваясь обрести, таким образом, сторонников.
Избиратели того времени не оболваненные и не одурманенные были тоже правдивы и искренни. Что ни говори, а в вопросах финансирования избирательной компании, я бы точно не смог противостоять банкиру Игорю Киму, скажем. Как независимый кандидат, я, вне всякого сомнения, уступал по проработанности идеологической концепции коммунисту Карпову, ныне возглавляющему Новосибирский обком. Меня поддерживали азарт и искренность.
Избирательная компания завершилась 12 декабря. Несмотря на ее скоротечность, мы успели порядком вымотаться. Добравшись к вечеру до Пайвино, и выпив чаю, клюя носом от усталости, мы повалились спать.
Ранним утром 13 декабря 1994 года меня разбудил звонок Председателя избирательной комиссии.
- Иван Валентинович! Поздравляю вас, вы победили на выборах в Государственную Думу по Искитимскому избирательному округу. Победили с огромным отрывом: в 35 000 голосов.
Я поблагодарил, еще не совсем понимая произошедшее. Посидел, приходя в себя от сна и пошел будить друга Леху. Растолкав его, я сообщил ему:
- Леха! Я победил на выборах.
- Да ты что? - испуганно спросил он, усаживаясь на кровати.
- С отрывом в 35 000 человек. Что делать-то теперь?
Я действительно не представлял себе того, как сложится моя дальнейшая жизнь. Не имел я представления и о том, как выглядит работа парламентария.
Некоторое время мы сидели с заспанными физиономиями, включаясь в новую реальность.
Первым включился Алексей:
- Я не знаю, что собираешься делать ты. А вот я поеду в город и заберу оставшиеся деньги, - сказал он.
- А много там у нас осталось?
- Полбюджета.
Алексей не поленился съездить в город, снял со счета остатки выделенных на избирательную компанию денег, и мы закатили с ним отвальный пир. Пригласили всю районную деловую элиту, всех директоров, знакомых и друзей. Тайный умысел в организации столь масштабного и представительного собрания был: я надеялся получить совет в отношении того, как следовало себя вести в Государственной Думе. Мои друзья и бизнесмены, обнимали меня, хлопали по плечу, желали успеха в дальнейшей работе. Советов не давал никто.
В Москву я улетал из VIP зала Барнаульского аэропорта. Атрибуты нового своего положения я осознавал не слишком уверенно. Все эти VIP салоны, бизнес-классы, спец-обслуживания, требовали определенной внутренней перестройки. Необходимо было свыкнуться с тем, что по рангу, депутат Государственной Думы приравнивался к федеральному министру. Но, к хорошему привыкаешь быстро. Это - назад - тяжело. Много позже, я вспомнил о своих ощущениях избранности, когда услышал рассказ Егора Гайдара об эффекте «ненажатой кнопки».
Уйдя из премьеров, сдав дела и документы, простившись с охраной и обслугой, Егор Тимурович, зашел в лифт, и когда двери его закрылись, с недоумением принялся размышлять о том, почему же лифт не едет? Оказалось, что для того чтобы лифт поехал, необходимо нажимать кнопку! Просто, в окружении министра всегда находились люди, которые нажимали нужные кнопки. Лишаясь привычных привилегий, человек испытывает некоторое подобие наркотической ломки.
Жизнь встречала меня все новыми и новыми порциями социального допинга и проблема, которая стояла передо мной была скорее обратной, той, о которой упомянул Егор Тимурович. Люди вокруг меня перестали хамить, гаишники не спрашивали про насос, огнетушитель и стоп-сигнал, билеты приносили на дом, понятие «очередь» постепенно уходило из сознания. Это была проблема «нажатой кнопки». Но с этой проблемой, как известно, человек смиряется быстро.
Нас поселили в гостинице «Россия». Окна моего номера выходили на Спасскую башню. Проснувшись утром, я приподнимался на локте, и смотрел время на главных часах страны.
Первое заседание Государственной Думы состоялось в здании СЭВа. Помню поразивший всех триумф Жириновского, эту ставшую знаменитой фразу Юрия Афанасьева: «Россия, ты сдурела!»
Феномен Владимира Вольфовича войдет в историю России и будет смущать не одно поколение исследователей. Совокупность парадоксов этой личности просто беспредельна. Абсолютно и как-то глубинно чуждый русскому духу человек, взял своим лозунгом защиту русского в России. Назвал партию Либерально - Демократической, дискредитировав самый смысл понятий Либерализм и Демократия. Решения, которые он предлагает по самым животрепещущим вопросам политики в большинстве своем, реализуй он их, не дай Бог, привели бы к результату, абсолютно противоположному по отношению к заявленному. А если говорить о решениях экономического характера, то уже не в большинстве, а абсолютно все они - популистский пивной бред. Результат - приятие всего этого бреда огромной массой народа!
То, что он гениален - бесспорно. Но тезис этот зеркальностью своей свидетельствует об абсолютной, несостоятельности реальных, действительных либералов и действительных демократов. Получив исторический шанс, либерально-демократические силы России (действительно либеральные и действительно демократические) профукали, этот шанс. Кивать всецело на власть, которая не захотела рисковать плаванием в опасных широтах в российской бочке, с проржавевшими обручами неверно. Виноваты все мы - те, кто считает себя либералами и демократами, не имея права поставить дефис между двумя терминами, поскольку дефис этот выкрали и навечно обгадили наглым и прямым несоответствием заявленного и сделанного.
И вина наша и позор наш за упущенную победу беспределен. А если тенденция авторитаризма оформившаяся в российской политике, не будет сломлена и страна получит полномасштабный «нашизм», то историческая вина наша перед будущим окажется еще и непростительной.
А Жириновский - молодец. Если не стоит у всей деревни, то и пастух - председатель. Чем дальше я размышляю над его феноменом, тем острее предо мной стоит вопрос: ну почему он необходим российскому народу? Разрушенная до генного уровня коммунистическим экспериментом классовая структура российского общества по сути свой люмпен-пролетарская. То есть, у значительной части российского населения отсутствует какое-либо классовое сознание. Оно - маргинально. Поэтому Великий Фокусник политики и преуспел. Хлесткие по форме и абсолютно лишенные содержания лозунги, ложатся в сознании люмпен-пролетариата России как вектора прямого действия! «Чубайса - на нары!» «Грузию уе…ть!» «Сапоги - в Индийский океан».
Остается думать, что диалектика еще не отменена и феномен Жириновского имеет и позитивное значение. Не одну лишь либеральную клумбу обгадил виртуозный политический комбинатор. Коричневые тоже никогда не смогут обрести единство, ибо рассечены умелым идеологическим манипулированием Владимира Вольфовича. Равно как и коммунисты, никогда не смогут оттянуть значительную часть своего электората протухшими лозунгами, тягаясь с креативным гением российской политики.
Близкое - на уровне протянутой руки, знакомство с Владимиром Вольфовичем произошло вскоре после начала работы Думы.
Заседание вел экономист Василий Селюнин. Трибуну оседлал Жириновский. Удивительно интеллигентный и мягкий человек, Селюнин уже несколько раз пытался остановить перебравшего все регламенты Жириновского, но тот яростно отмахивался и продолжал нести популистскую ахинею.
Сидевший в первом ряду Анатолий Чубайс, подняв руку, показал ему на часы. Не снижая накала речи, Жириновский прокричал, тыча пальцем с трибуны: «Это вы в тюрьме на нарах, будете показывать на часы, господин Чубайс, чтобы вам вовремя принесли баланду!»
Сторонники оратора и коммунисты ответили громовым хохотом. В столовую Жириновский вошел как царь, окруженный своей свитой. Он гордо прошествовал к столу, и едва уселся, как к нему полусогнувшись, бросились официанты.
Наш столик был неподалеку от ЛДПРовского. Сидевший напротив меня Марк - депутат из Питера, недовольно обратился к официанту:
- Это вы Жириновского ждали, чтобы начать обслуживать?
Услышав, Жириновский вальяжно, поднялся и прошествовал к нашему столику. Наклонившись к Марку он прокричал ему словно глухому:
- Ну, ты, как тебя там! За тебя проголосовали 12 чукчей из горного аула, а за меня 12 миллионов российских граждан. Поэтому твой голос должен быть в миллион раз тише!
Заряд куража, полученный в зале, оказал плохую услугу Владимиру Вольфовичу. Он сделал то, чего уже точно не следовало делать: дернул Марка за волосы.
Встав, Марк коротко и сильно впечатал кулак в нос Жириновского. По-бабьи завизжав, тот отпрыгнул и зажал лицо ладонями, из под которых потекла кровь. Опрокидывая стулья, к Марку бросилась охрана ЛДПРовца. Схватив стул, и держа его на весу, Марк отступил к колонне. По счастью, подбежали приставы, и развития эта кинематографическая бойня не получила.
После перерыва, первым к микрофону направился Жириновский. Из носа у него торчали ватные тампоны. Все ждали, что он сделает заявление. Заявления не последовало, он только что-то невнятно пробормотал.
Вечерами депутаты выпивали. Оторванные от семей парламентарии собирались по интересам, кучковались, бродили с этажа на этаж и предавались непрерывным дискуссиям, досужим разговорам, а то и просто сплетням. Все чаще, оторвав утром тяжелую голову от подушки, и взглянув на куранты, я задавал себе вопрос: «А что я, собственно тут делаю?» Конечно, первая Дума была непрофессиональна. Однако она представляла собой ярчайших людей своего времени, со своими страстями, достоинствами и недостатками, а главное, в ней был дух дискуссии и конкуренции.
Были свои профессионалы по купанию в лучах славы. Вячеслав Марычев - номер три в списке ЛДПР был уникален. Его ждали, терпели, любили, как любят шута. Он появлялся на заседаниях облаченный то в белый халат, то в солдатской шинели, то в арестантской рубахе, то с накладной женской силиконовой грудью. Обещал в последний день думы явиться в костюме Адама и спеть арию. Эпатаж его не знал границ, и затмевал самого создателя ЛДПР. Это и решило исход его карьеры. Лидер должен быть один. Марычев ушел в небытие и сгинул в безвестности и нищете. Но в ту пору, каждый знал, что первым в очередь к микрофону, как не оттесняй его, попадет именно Марычев и, получив слово, станет нести ахинею.
Юлий Гусман - известный режиссер, КВН- щик, по профессии врач-психиатр, заметил как-то, что большая часть фракции ЛДПР составлена из того самого типа людей, которые часто являются пациентами врачей его специализации. Марычев с удовольствием подхватил вызов.
Помню, как-то с утра, захватив микрофон Марычев «оттопыривался» как Терешечка на ведьминой лопате:
- Э-э-х… нет моего личного психиатра, с горечью провозгласил он, осмотрев зал, и продолжил на правах народного избранника плести околесицу.
Юлий Гусман в это время шел по коридору и видел происходящее на экране телевизора, выставленного в холле.
На вершине бессмысленности Марычевского пассажа, дверь в зал открылась. На пороге возник Юлий Гусман и громко спросил: «Врача вызывали?»
Попав в думу как независимый депутат, я достаточно скоро понял, что независимый депутат независим потому, что от него ничего не зависит. Работать, решать возникающие законодательные проблемы можно было, только опираясь на фракцию. Я стал исследовать, поочередно и не торопясь кто за что, куда и какими путями.
Надо сказать, что по законам социального ожидания я просто-таки неотвратимо попадал в аграрную партию Лапшина. И на меня рассчитывали. Помню, как приобнял меня по-отечески ее Председатель, Михаил Лапшин, при первой встрече. Очевидны были попытки опекать меня со стороны Николая Харитонова. «Мы ж с тобой одной крови!» - неслышно звучало при встречах. Но понимание того, что аграрная партия России есть ничто иное как сельскохозяйственный отдел партии Зюганова, останавливало меня еще на подходах.
Я спрашивал разрешения присутствовать на заседаниях различных фракций, и внимательно слушал все, что говорилось, сверяя сказанное с собственными убеждениями.
Вскоре я обнаружил, что весь интеллектуальный потенциал сосредоточен в демвыборе России. Какие там были люди! Какая свобода мысли и дискуссий! Мощь же гайдаровского ума, меня просто потрясла. Я попросился в состав фракции, и вступил в Демвыбор России. С этой партией, я ее идеями, ни на миг не усомнившись в правильности своего выбора, я прошел путь длиной в 12 лет. И ушел я оттуда, не потому что разуверился в идеалах и целях демократии и либерализма. Для меня нет, и не будет иных идей и ценностей. А потому, что партия умерла. Настало время циничного амбивалентного двурушничества и размена партийной бюрократией духовных и идеологических принципов и ценностей на сиюминутные выгоды.
Но тогда, все еще были живы, и искренний огонь желания влиять на судьбу страны, роднил и сплачивал нас. Однако, были и моменты кризисов. В ситуациях, когда дисциплина партии обязывала поступиться собственными убеждениями, я выбирал убеждения. Помню, как ко мне подошел Артем Тарасов - человек яркий, незаурядный, прославившийся в частности, тем, что будучи одним из первых миллионеров России, заплатил взносы в коммунистическую партию исходя из реальных своих миллионных доходов. Артем показал заготовку закона об амнистии за экономические преступления. Я мгновенно загорелся. Дело это было сверхактуально. Он - как предприниматель, а я - как руководитель производства, досконально знали, каким бредом в своей основе, являлись экономические законы и нормативы, по которым жила страна долгие коммунистические годы. Любой мало-мальски активный руководитель любого из производств, был повязан по рукам чудовищным кретинизмом Единых Норм и Расценок, так называемыми ЕНИРами. Не нарушив, высосанных из пальца норм и расценок, сделать хоть что-нибудь, было просто невозможно. Любой руководитель любого производства, априорно был преступником. И уже только от доброй воли тех, кто обосновался в социалистическом курятнике на более высоких жердях насеста, зависела судьба руководителя. Сколько их - моих коллег - директоров совхозов и председателей колхозов, верой и правдой, служили делу, и, не взяв себе ни копейки, загремели на нары! В хозяйство неугодного директора приезжала комиссия, поднимала экономические документы по текущей стройке, неважно, коровник это был, сушилка или жилье для колхозников, находила подлог, и дело было кончено. Все попытки доказать, что за тридцать копеек невозможно заставить кого-либо выкопать кубометр грунта, были бессмысленны. «Вот здесь у вас стоят нормативы ручной копки в каменистом грунте, а яма для фундамента выкопана экскаватором в суглинке» Переступивший закон - есть преступник. Даже если закон писался в период строительства Беломорканала нормировщиками с петлицами.
Мы разработали этот закон и предложили его на рассмотрение. В период подготовки я был завален письмами из зоны. По амнистируемой статье, в местах заключения находились на тот момент более 10 000 человек! Боль этих людей, вырванных из семьи на долгие годы, все эти изуродованные судьбы бились в моем сердце как «пепел Клааса».
Но парламент - он от слова «Парле». Чтобы провести закон, необходимо было договариваться. Коммунисты связали положительное голосование по нашей амнистии с голосованием за свою амнистию. Они требовали освободить участников сопротивления октября 1993 года. Я напряженно размышлял над предлагаемым коммунистами компромиссом. В каком-то смысле это была моя школа парламентаризма. На конкретном примере я вынужден был придти к мысли о том, что единственно правильной игрой в этом мире является игра с открытыми картами, то есть подчинение высшей справедливости. Жизнь убедила меня, что всякий, возжелавший отхватить и оттяпать, вопреки разумному договору, непременно будет наказан и дело его погибнет. Я без симпатии относился к тюремным сидельцам из Белого Дома. Но во-первых, и сомнений в этом не было ни у кого, все они были узниками совести - политическими заключенными. Что это за демократия такая, которая лечит политический кашель тюремной касторкой? Ну, а во вторых и в главных - было освобождение невинно осужденных руководителей производств.
Я пытался доказывать свою правоту на заседании фракции и был немедленно смят интеллектуальной волной, я замолчал, оставаясь при своих убеждениях.
Наконец наступил день голосования. Единственный из фракции Демвыбор России, я проголосовал за амнистию компании Руцкого и Хасбулатова. Как кричал на меня Сережа Юшенков!
- Что ты наделал, Иван! Ты проголосовал за гражданскую войну!
Я был убежден, что напротив, я голосовал за гражданский мир. И время показало, что я был прав.
В тот раз встал вопрос об исключении из партии «паршивой овцы». Гайдар тяжело и долго молчал, после чего сказал:
- У нас не было решения о солидарном голосовании. Мы - демократическая партия. Иван имеет право на самостоятельное мнение.
Главный урок, который вынес я из всего произошедшего состоит в том, что единственной твоей правдой, является голос справедливости твоей души. Им и следует руководствоваться, тогда ты никогда не потеряешь себя в политике, а это главное.
Политиков я не любил с детства. Было в них что-то гнилое: тщательно скрываемая и лелеемая трещина в душе, желание забраться на закорки. Странным образом, черта эта, отличающая общественника от нормального человека, несет характер универсальности. Она впечатана в гены. Потому как есть нечто родственное, интуитивно и точно определяемое, и в председателе совета дружины, коих насмотрелся я в пионерских лагерях моего детства, и в секретаре райкома комсомола, и в циничном обкомовском инструкторе.
Сторонясь всякой противности социальному естеству, рос я человеком аполитичным. Когда пришло время определяться в идеологическом пространстве, принял я на веру концепцию строящегося, развитого и недоразвитого социализма, потому как другой просто не существовало. Строй, в котором я рос, носит название «тоталитаризм». Никаких альтернатив господствующей концепции мировоззрения при нем не существует. Они искореняются. Потому то и рос я в убеждении, что беды в мире проистекают от американского империализма, что коммунизм рано или поздно победит, и что широка страна моя родная, где так «вольно, смирно и кругом». Словом, по зоринской политической правде.
Однако, был в моей жизни момент, когда я прозрел. С подачи отца своего, годов четырнадцати от роду, прочитал Александра Солженицына. Сначала «Архипелаг Гулаг», потом «Один день …» а потом и все остальное. И прозрев, обретя внутренний идеологический стержень, я стал еще более аполитичен. Но уже осознанно. То есть, придя к антикоммунизму, как связному мировоззрению, еще более укрепился в неприятии всех форм выражения воли масс, практикуемых в стране. Все было враньем. Начиная от профсоюзного и комсомольского собраний, и заканчивая партийными съездами и выборами.
Противостоять системе было невозможно. Она дробила камни судеб солженицынского размера, а уж песок наших ничтожных воль тоталитарная мясорубка истирала в пыль. Так что не исключено, что в том зале, где проходило комсомольское собрание, рядом со мной сидели такие же противные вранью и фарсу латентные антикоммунисты, так же как и я, боящиеся встать и крикнуть: «А король то - голый!»
Не стать комсомольцем я не смог. Пригрозили, что не пустят в девятый класс. Пасть пылью, не имеющей среднего образования, в борьбе с коммунистической заразой мне не хотелось. Но вот избегнуть вступления в ряды Коммунистической партии Советского Союза мне удалось. Устоял. Чем и несказанно горжусь. Я был единственным директором совхоза в районе, и в области тоже, не состоящим в компартии!
Образование я получил настоящее. Такое, которым можно гордиться: «Ученый агроном». Плоть от плоти, кровь от крови, сын родителей своих - крестьян, я крепко стоял на земле, зная, как добыть хлеб. И добывал его. Год за годом, с азартом, выдумкой, обретая опыт и практический, и управления людьми. И ничто не тревожило меня, пока однажды, сердце не кольнула невесть как залетевшая с первым снегом, игла сомнения.
Это было осенью, вскоре после того, как и урожай был убран, и поля приведены в порядок, и техника ухожена и законсервирована. Падал первый снег. Остановив машину на мехтоке, я шел по широкой асфальтированной площадке и после ног моих оставались черные следы. В торжественной линейке, словно дальнобойные орудия, стояли, задрав к небу свои транспортеры, погрузчики зерна, рядом - ветрорешетные машины и триера, на барабанах которых уже громоздились первые шапки снега.
Душа еще жила в том напряженном ритме, который задает страда и я, признаться честно, не находил себе места, выдумывая работу. Объявлял дома, что мне нужно проверить, как укрыты траншеи на дальнем поле, или посмотреть, что требует ремонта и уезжал, порой на целый день, в поля и перелески. Бродил по ним, сводя часы двух несводимых никогда пространств: души и мира.
Все было в порядке на току: зачищено, построено, закрыто. Я развернулся и пошел к машине. Взгляд мой упал на те следы, что я оставил, идя по току. Их заносила на глазах веселая осенняя пурга. Что был я тут, что не был, - подумал я. Уснет земля укрытая снегами, весной проснется под звон ручьев, и ничего не будет помнить. А там, глядишь, придут другие, и тоже станут в поте лица сражаться за урожай. И их не вспомнят.
Вечером, перед сном, перебирая книги на полке, я наткнулся на журнал «Генетика» со своей статьей. Открыл, перечитал ставшие чужими строки, и вновь осенняя заноза шевельнулась в сердце: эту статью вполне может когда-то прочитать мой сын, подумал я. В ней отражена работа, анализ, ход мысли, мой язык. Прочитав ее, сын окажется приобщен к моей жизни. Пусть небольшая, но это - победа над временем. Человек, который пишет, оставляет в этом мире как бы ключи к своей реальности. Всякий, остановивший внимание на строчках, приобщается к душе того, кто их писал. Вспомнились следы на току, на глазах заносимые снегом. А вот урожай, сколь ни фотографируй его, как ни описывай, не останется в памяти не только сына, но и тех, кому он предназначен. Кто вспомнит прошлогодний снег? Огромные усилия души, вне всякого сомнения превосходящие всю совокупность вознаграждений, получаемых за эту работу идут как бы в никуда, растворяются в судьбах других людей, тех, для поддержания жизни которых, был использован выращенный хлеб.
- Что грустный, Ванюша?
Надо мной участливо склонилась жена.
- Да вот, от безделья маюсь, - ответил я, возвращая журнал на книжную полку.
Нина с сомнением покачала головой:
- Это - не безделье, Ванюша, это называется «Кризис среднего возраста». Переосмысление жизненных ценностей и выбранного пути. Тут главное - суетиться не начать. А безделье твое - пока лед на катке не зальешь.
Ударили ранние морозы, грянула веселая хоккейная пора и «кризис среднего возраста» оставил меня. Но, как оказалось, до поры.
В первых числах октября 1993 года я приехал в Москву, для согласования поставок оборудования из Штатов. Расположившись в гостинице Украина, я и не предполагал, что промысел Господний определил мне место в партере театра, на сцене которого шел первый акт политического спектакля: «Гражданская война в России».
В душе шумела вода, и ясно ощутимый тревожный земной гул, не обеспокоил меня. Однако, когда я с полотенцем на голове вышел в комнату, сомнений никаких не оставалось: за окнами грохотали танки! Я подошел к окну, и полотенце мне больше не понадобилось: высох и без него.
На мост, развернув башни в сторону Белого Дома, лязгая гусеницами выдвигались несколько танков! Доносились звуки очередей. Дробно, с расстановкой, били крупнокалиберные пулеметы. И это не где-нибудь на полигоне, а в центре Москвы! Я вполне доверяю собственным ощущениям, галлюцинаций, у меня, тьфу-тьфу пока не было, но в тот момент, признаюсь, я на миг усомнился в реальности происходящего. Фантасмагорическое действие меж тем получило развитие. Поводив 125 миллиметровым стволом, танк лениво плюнул огнем, и через секунду на стене белоснежного дома-парохода вспух уродливый нарыв. Залпы следовали один за другим, на верхних этажах парламента вспыхнул пожар.
Я досмотрел этот чудовищный спектакль до конца. Включенный телевизор показывал балконы гостиницы, увешанные гроздьями веселых наблюдателей, рукоплесканиями встречавших каждый выстрел.
Кто там, в здании? Руцкой, Хасбулатов, Макашов… Кто стоит за ними? Какие цели они преследуют? А тут? Какие силы им противостоят? Чего хотят? Кто рукоплещет? Телеэкран показывает живую хронику: вот раненные, вот - убитый. Бегут, кричат. Схватили, бьют. Танцуют на крови. Помилуй, Бог…
Я до утра, без перерыва листал программы телевизора, пытаясь смириться с происходящим. А главное - понять, что происходит в стране. Перед тем, как забыться недолгим сном, я убрал с кровати разбросанные листки с характеристиками пивоваренных заводов. Взгляд мой задержался на подчеркнутых синей пастой строчках, и я внезапно понял: какая это все - чепуха! Как ничтожны и смешны мои усилия поднять в сибирской деревне производство, как мал и как зависим мой мир от вакханалии бесправия и силы социального безумия здесь, на московской земле.
Раньше чем голова моя коснулась подушки, душа, освободившись из под обломков сознания, скользнула в тишину без сновидений.
В Пайвино я никому не стал рассказывать о виденном в Москве. Душу мою наполняла тоскливая пустота.
Спустя неделю после этих трагических событий, было объявлено о созыве конституционного совещания и выборах в новую Государственную Думу.
«Кризис среднего возраста» дал о себе знать, и, найдя друга своего Леху, я объявил ему:
- Ты знаешь, что говорят мудрые люди, Леха?
- Ну… - насторожился друг.
- Они говорят, что «Если ты не займешься политикой, то она займется тобой». Пиши, брат заявление на отпуск.
Мы колесили по области на моем «Жигуленке», обходясь без помощников и вполне вписываясь в выделенный кандидату депутату в Государственную Думу бюджет. Сегодня я понимаю, что это были пожалуй единственные действительно демократические выборы в новейшей истории России. Мы были мотыльками, летящими на свет. Следом за мотыльками к свету направляются жабы, и приходит нужда в политтехнологах. Но в ту пору мы еще не попали в плен циничных людей с их святой убежденностью, что если бы Гитлер отпустил пейсы и выучил Иврит, его с помощью политических технологий вполне можно было бы сделать Президентом Израиля.
Приехав в один из районов Искитимского избирательного округа, мы с Лехой вытаскивали из багажника пачку самодельных плакатов с немудрящим лозунгом. Лозунг этот родился из практических успехов, достигнутых мной на деревенском поприще:
«Благополучие Германии зиждется на сосисках и пиве. Я знаю, как сделать то и другое!» Иван Стариков.
Наскоро, от руки, мы вписывали место предстоящей встречи с избирателями и расклеивали плакаты на столбах и стенах домов.
Столкнувшись со скованностью зала, немедля прибегли к уловке, положив ей начало собственному избирательному опыту. Идея эта всецело принадлежала Алексею Иннокентьевичу Шулеву. Проведя полдюжины скромных молчаливых встреч, мы с другом задумались, как можно активизировать зал? Как заставить людей активно задавать вопросы, интересоваться программой и кандидатом? Если учесть, что моими противниками на выборах были люди чрезвычайно авторитетные. В составе избирательного округа были целых три академгородка, то актуальность вставшей перед нами задачи трудно было переоценить. И вот, находчивый друг мой, придумал следующее решение: сидя в зале, запускал череду записок с провокационными вопросами, которые буквально раскачивали зал, взрывали его, разрушая стену отчуждения.
«Что необходимо сделать с землей находящейся в собственности совхозов и колхозов?» - это, когда приходилось выступать в сельских районах. Их на округ пришлось 12. «Необходимо ли финансировать исследования в науке? Возможно ли самофинансирование в этих областях? » - вопрос живо звучал в аудиториях Академгородков: Большого, Медицинского и Сельскохозяйственного. Изгаляясь, друг мой спрашивал порой и вовсе несусветное: «Как вы относитесь к женщинам?», например. Я в своих ответах на вопросы стремился быть предельно искренним, сделав ставку на конструктивное решение вопросов.
Среди моих соперников в области деструктивной, первенствовал ЛДПРовец, Евгений Логинов, являвшийся на встречи с избирателями, бренча наручниками. Окруженный телохранителями, он бранился и грозился извести коррупционеров и олигархов, намереваясь обрести, таким образом, сторонников.
Избиратели того времени не оболваненные и не одурманенные были тоже правдивы и искренни. Что ни говори, а в вопросах финансирования избирательной компании, я бы точно не смог противостоять банкиру Игорю Киму, скажем. Как независимый кандидат, я, вне всякого сомнения, уступал по проработанности идеологической концепции коммунисту Карпову, ныне возглавляющему Новосибирский обком. Меня поддерживали азарт и искренность.
Избирательная компания завершилась 12 декабря. Несмотря на ее скоротечность, мы успели порядком вымотаться. Добравшись к вечеру до Пайвино, и выпив чаю, клюя носом от усталости, мы повалились спать.
Ранним утром 13 декабря 1994 года меня разбудил звонок Председателя избирательной комиссии.
- Иван Валентинович! Поздравляю вас, вы победили на выборах в Государственную Думу по Искитимскому избирательному округу. Победили с огромным отрывом: в 35 000 голосов.
Я поблагодарил, еще не совсем понимая произошедшее. Посидел, приходя в себя от сна и пошел будить друга Леху. Растолкав его, я сообщил ему:
- Леха! Я победил на выборах.
- Да ты что? - испуганно спросил он, усаживаясь на кровати.
- С отрывом в 35 000 человек. Что делать-то теперь?
Я действительно не представлял себе того, как сложится моя дальнейшая жизнь. Не имел я представления и о том, как выглядит работа парламентария.
Некоторое время мы сидели с заспанными физиономиями, включаясь в новую реальность.
Первым включился Алексей:
- Я не знаю, что собираешься делать ты. А вот я поеду в город и заберу оставшиеся деньги, - сказал он.
- А много там у нас осталось?
- Полбюджета.
Алексей не поленился съездить в город, снял со счета остатки выделенных на избирательную компанию денег, и мы закатили с ним отвальный пир. Пригласили всю районную деловую элиту, всех директоров, знакомых и друзей. Тайный умысел в организации столь масштабного и представительного собрания был: я надеялся получить совет в отношении того, как следовало себя вести в Государственной Думе. Мои друзья и бизнесмены, обнимали меня, хлопали по плечу, желали успеха в дальнейшей работе. Советов не давал никто.
В Москву я улетал из VIP зала Барнаульского аэропорта. Атрибуты нового своего положения я осознавал не слишком уверенно. Все эти VIP салоны, бизнес-классы, спец-обслуживания, требовали определенной внутренней перестройки. Необходимо было свыкнуться с тем, что по рангу, депутат Государственной Думы приравнивался к федеральному министру. Но, к хорошему привыкаешь быстро. Это - назад - тяжело. Много позже, я вспомнил о своих ощущениях избранности, когда услышал рассказ Егора Гайдара об эффекте «ненажатой кнопки».
Уйдя из премьеров, сдав дела и документы, простившись с охраной и обслугой, Егор Тимурович, зашел в лифт, и когда двери его закрылись, с недоумением принялся размышлять о том, почему же лифт не едет? Оказалось, что для того чтобы лифт поехал, необходимо нажимать кнопку! Просто, в окружении министра всегда находились люди, которые нажимали нужные кнопки. Лишаясь привычных привилегий, человек испытывает некоторое подобие наркотической ломки.
Жизнь встречала меня все новыми и новыми порциями социального допинга и проблема, которая стояла передо мной была скорее обратной, той, о которой упомянул Егор Тимурович. Люди вокруг меня перестали хамить, гаишники не спрашивали про насос, огнетушитель и стоп-сигнал, билеты приносили на дом, понятие «очередь» постепенно уходило из сознания. Это была проблема «нажатой кнопки». Но с этой проблемой, как известно, человек смиряется быстро.
Нас поселили в гостинице «Россия». Окна моего номера выходили на Спасскую башню. Проснувшись утром, я приподнимался на локте, и смотрел время на главных часах страны.
Первое заседание Государственной Думы состоялось в здании СЭВа. Помню поразивший всех триумф Жириновского, эту ставшую знаменитой фразу Юрия Афанасьева: «Россия, ты сдурела!»
Феномен Владимира Вольфовича войдет в историю России и будет смущать не одно поколение исследователей. Совокупность парадоксов этой личности просто беспредельна. Абсолютно и как-то глубинно чуждый русскому духу человек, взял своим лозунгом защиту русского в России. Назвал партию Либерально - Демократической, дискредитировав самый смысл понятий Либерализм и Демократия. Решения, которые он предлагает по самым животрепещущим вопросам политики в большинстве своем, реализуй он их, не дай Бог, привели бы к результату, абсолютно противоположному по отношению к заявленному. А если говорить о решениях экономического характера, то уже не в большинстве, а абсолютно все они - популистский пивной бред. Результат - приятие всего этого бреда огромной массой народа!
То, что он гениален - бесспорно. Но тезис этот зеркальностью своей свидетельствует об абсолютной, несостоятельности реальных, действительных либералов и действительных демократов. Получив исторический шанс, либерально-демократические силы России (действительно либеральные и действительно демократические) профукали, этот шанс. Кивать всецело на власть, которая не захотела рисковать плаванием в опасных широтах в российской бочке, с проржавевшими обручами неверно. Виноваты все мы - те, кто считает себя либералами и демократами, не имея права поставить дефис между двумя терминами, поскольку дефис этот выкрали и навечно обгадили наглым и прямым несоответствием заявленного и сделанного.
И вина наша и позор наш за упущенную победу беспределен. А если тенденция авторитаризма оформившаяся в российской политике, не будет сломлена и страна получит полномасштабный «нашизм», то историческая вина наша перед будущим окажется еще и непростительной.
А Жириновский - молодец. Если не стоит у всей деревни, то и пастух - председатель. Чем дальше я размышляю над его феноменом, тем острее предо мной стоит вопрос: ну почему он необходим российскому народу? Разрушенная до генного уровня коммунистическим экспериментом классовая структура российского общества по сути свой люмпен-пролетарская. То есть, у значительной части российского населения отсутствует какое-либо классовое сознание. Оно - маргинально. Поэтому Великий Фокусник политики и преуспел. Хлесткие по форме и абсолютно лишенные содержания лозунги, ложатся в сознании люмпен-пролетариата России как вектора прямого действия! «Чубайса - на нары!» «Грузию уе…ть!» «Сапоги - в Индийский океан».
Остается думать, что диалектика еще не отменена и феномен Жириновского имеет и позитивное значение. Не одну лишь либеральную клумбу обгадил виртуозный политический комбинатор. Коричневые тоже никогда не смогут обрести единство, ибо рассечены умелым идеологическим манипулированием Владимира Вольфовича. Равно как и коммунисты, никогда не смогут оттянуть значительную часть своего электората протухшими лозунгами, тягаясь с креативным гением российской политики.
Близкое - на уровне протянутой руки, знакомство с Владимиром Вольфовичем произошло вскоре после начала работы Думы.
Заседание вел экономист Василий Селюнин. Трибуну оседлал Жириновский. Удивительно интеллигентный и мягкий человек, Селюнин уже несколько раз пытался остановить перебравшего все регламенты Жириновского, но тот яростно отмахивался и продолжал нести популистскую ахинею.
Сидевший в первом ряду Анатолий Чубайс, подняв руку, показал ему на часы. Не снижая накала речи, Жириновский прокричал, тыча пальцем с трибуны: «Это вы в тюрьме на нарах, будете показывать на часы, господин Чубайс, чтобы вам вовремя принесли баланду!»
Сторонники оратора и коммунисты ответили громовым хохотом. В столовую Жириновский вошел как царь, окруженный своей свитой. Он гордо прошествовал к столу, и едва уселся, как к нему полусогнувшись, бросились официанты.
Наш столик был неподалеку от ЛДПРовского. Сидевший напротив меня Марк - депутат из Питера, недовольно обратился к официанту:
- Это вы Жириновского ждали, чтобы начать обслуживать?
Услышав, Жириновский вальяжно, поднялся и прошествовал к нашему столику. Наклонившись к Марку он прокричал ему словно глухому:
- Ну, ты, как тебя там! За тебя проголосовали 12 чукчей из горного аула, а за меня 12 миллионов российских граждан. Поэтому твой голос должен быть в миллион раз тише!
Заряд куража, полученный в зале, оказал плохую услугу Владимиру Вольфовичу. Он сделал то, чего уже точно не следовало делать: дернул Марка за волосы.
Встав, Марк коротко и сильно впечатал кулак в нос Жириновского. По-бабьи завизжав, тот отпрыгнул и зажал лицо ладонями, из под которых потекла кровь. Опрокидывая стулья, к Марку бросилась охрана ЛДПРовца. Схватив стул, и держа его на весу, Марк отступил к колонне. По счастью, подбежали приставы, и развития эта кинематографическая бойня не получила.
После перерыва, первым к микрофону направился Жириновский. Из носа у него торчали ватные тампоны. Все ждали, что он сделает заявление. Заявления не последовало, он только что-то невнятно пробормотал.
Вечерами депутаты выпивали. Оторванные от семей парламентарии собирались по интересам, кучковались, бродили с этажа на этаж и предавались непрерывным дискуссиям, досужим разговорам, а то и просто сплетням. Все чаще, оторвав утром тяжелую голову от подушки, и взглянув на куранты, я задавал себе вопрос: «А что я, собственно тут делаю?» Конечно, первая Дума была непрофессиональна. Однако она представляла собой ярчайших людей своего времени, со своими страстями, достоинствами и недостатками, а главное, в ней был дух дискуссии и конкуренции.
Были свои профессионалы по купанию в лучах славы. Вячеслав Марычев - номер три в списке ЛДПР был уникален. Его ждали, терпели, любили, как любят шута. Он появлялся на заседаниях облаченный то в белый халат, то в солдатской шинели, то в арестантской рубахе, то с накладной женской силиконовой грудью. Обещал в последний день думы явиться в костюме Адама и спеть арию. Эпатаж его не знал границ, и затмевал самого создателя ЛДПР. Это и решило исход его карьеры. Лидер должен быть один. Марычев ушел в небытие и сгинул в безвестности и нищете. Но в ту пору, каждый знал, что первым в очередь к микрофону, как не оттесняй его, попадет именно Марычев и, получив слово, станет нести ахинею.
Юлий Гусман - известный режиссер, КВН- щик, по профессии врач-психиатр, заметил как-то, что большая часть фракции ЛДПР составлена из того самого типа людей, которые часто являются пациентами врачей его специализации. Марычев с удовольствием подхватил вызов.
Помню, как-то с утра, захватив микрофон Марычев «оттопыривался» как Терешечка на ведьминой лопате:
- Э-э-х… нет моего личного психиатра, с горечью провозгласил он, осмотрев зал, и продолжил на правах народного избранника плести околесицу.
Юлий Гусман в это время шел по коридору и видел происходящее на экране телевизора, выставленного в холле.
На вершине бессмысленности Марычевского пассажа, дверь в зал открылась. На пороге возник Юлий Гусман и громко спросил: «Врача вызывали?»
Попав в думу как независимый депутат, я достаточно скоро понял, что независимый депутат независим потому, что от него ничего не зависит. Работать, решать возникающие законодательные проблемы можно было, только опираясь на фракцию. Я стал исследовать, поочередно и не торопясь кто за что, куда и какими путями.
Надо сказать, что по законам социального ожидания я просто-таки неотвратимо попадал в аграрную партию Лапшина. И на меня рассчитывали. Помню, как приобнял меня по-отечески ее Председатель, Михаил Лапшин, при первой встрече. Очевидны были попытки опекать меня со стороны Николая Харитонова. «Мы ж с тобой одной крови!» - неслышно звучало при встречах. Но понимание того, что аграрная партия России есть ничто иное как сельскохозяйственный отдел партии Зюганова, останавливало меня еще на подходах.
Я спрашивал разрешения присутствовать на заседаниях различных фракций, и внимательно слушал все, что говорилось, сверяя сказанное с собственными убеждениями.
Вскоре я обнаружил, что весь интеллектуальный потенциал сосредоточен в демвыборе России. Какие там были люди! Какая свобода мысли и дискуссий! Мощь же гайдаровского ума, меня просто потрясла. Я попросился в состав фракции, и вступил в Демвыбор России. С этой партией, я ее идеями, ни на миг не усомнившись в правильности своего выбора, я прошел путь длиной в 12 лет. И ушел я оттуда, не потому что разуверился в идеалах и целях демократии и либерализма. Для меня нет, и не будет иных идей и ценностей. А потому, что партия умерла. Настало время циничного амбивалентного двурушничества и размена партийной бюрократией духовных и идеологических принципов и ценностей на сиюминутные выгоды.
Но тогда, все еще были живы, и искренний огонь желания влиять на судьбу страны, роднил и сплачивал нас. Однако, были и моменты кризисов. В ситуациях, когда дисциплина партии обязывала поступиться собственными убеждениями, я выбирал убеждения. Помню, как ко мне подошел Артем Тарасов - человек яркий, незаурядный, прославившийся в частности, тем, что будучи одним из первых миллионеров России, заплатил взносы в коммунистическую партию исходя из реальных своих миллионных доходов. Артем показал заготовку закона об амнистии за экономические преступления. Я мгновенно загорелся. Дело это было сверхактуально. Он - как предприниматель, а я - как руководитель производства, досконально знали, каким бредом в своей основе, являлись экономические законы и нормативы, по которым жила страна долгие коммунистические годы. Любой мало-мальски активный руководитель любого из производств, был повязан по рукам чудовищным кретинизмом Единых Норм и Расценок, так называемыми ЕНИРами. Не нарушив, высосанных из пальца норм и расценок, сделать хоть что-нибудь, было просто невозможно. Любой руководитель любого производства, априорно был преступником. И уже только от доброй воли тех, кто обосновался в социалистическом курятнике на более высоких жердях насеста, зависела судьба руководителя. Сколько их - моих коллег - директоров совхозов и председателей колхозов, верой и правдой, служили делу, и, не взяв себе ни копейки, загремели на нары! В хозяйство неугодного директора приезжала комиссия, поднимала экономические документы по текущей стройке, неважно, коровник это был, сушилка или жилье для колхозников, находила подлог, и дело было кончено. Все попытки доказать, что за тридцать копеек невозможно заставить кого-либо выкопать кубометр грунта, были бессмысленны. «Вот здесь у вас стоят нормативы ручной копки в каменистом грунте, а яма для фундамента выкопана экскаватором в суглинке» Переступивший закон - есть преступник. Даже если закон писался в период строительства Беломорканала нормировщиками с петлицами.
Мы разработали этот закон и предложили его на рассмотрение. В период подготовки я был завален письмами из зоны. По амнистируемой статье, в местах заключения находились на тот момент более 10 000 человек! Боль этих людей, вырванных из семьи на долгие годы, все эти изуродованные судьбы бились в моем сердце как «пепел Клааса».
Но парламент - он от слова «Парле». Чтобы провести закон, необходимо было договариваться. Коммунисты связали положительное голосование по нашей амнистии с голосованием за свою амнистию. Они требовали освободить участников сопротивления октября 1993 года. Я напряженно размышлял над предлагаемым коммунистами компромиссом. В каком-то смысле это была моя школа парламентаризма. На конкретном примере я вынужден был придти к мысли о том, что единственно правильной игрой в этом мире является игра с открытыми картами, то есть подчинение высшей справедливости. Жизнь убедила меня, что всякий, возжелавший отхватить и оттяпать, вопреки разумному договору, непременно будет наказан и дело его погибнет. Я без симпатии относился к тюремным сидельцам из Белого Дома. Но во-первых, и сомнений в этом не было ни у кого, все они были узниками совести - политическими заключенными. Что это за демократия такая, которая лечит политический кашель тюремной касторкой? Ну, а во вторых и в главных - было освобождение невинно осужденных руководителей производств.
Я пытался доказывать свою правоту на заседании фракции и был немедленно смят интеллектуальной волной, я замолчал, оставаясь при своих убеждениях.
Наконец наступил день голосования. Единственный из фракции Демвыбор России, я проголосовал за амнистию компании Руцкого и Хасбулатова. Как кричал на меня Сережа Юшенков!
- Что ты наделал, Иван! Ты проголосовал за гражданскую войну!
Я был убежден, что напротив, я голосовал за гражданский мир. И время показало, что я был прав.
В тот раз встал вопрос об исключении из партии «паршивой овцы». Гайдар тяжело и долго молчал, после чего сказал:
- У нас не было решения о солидарном голосовании. Мы - демократическая партия. Иван имеет право на самостоятельное мнение.
Главный урок, который вынес я из всего произошедшего состоит в том, что единственной твоей правдой, является голос справедливости твоей души. Им и следует руководствоваться, тогда ты никогда не потеряешь себя в политике, а это главное.