(no subject)
Еще во времена розовощекого отрочества я поняла, что вселенной до меня совершенно фиолетово. Это было открытие. Нет, мама по утрам все так же готовила мне кашу, после школы интересовалась оценками вполне участливо, но все это уже казалось издевательством над моей своенравной, творческой натурой. Хотелось чего-то возвышенного и волшебного - чтоб портфель носил соседский Вася, или дернул за косичку, на худой конец. Но Васька был со вселенной в сговоре - тоже не замечал меня.
Дальше я росла, меняла тетрадки, которые подписывала витиевато «Мой Дневник», и прятала их все более тщательно, ибо поверенные им секреты становились душещипательнее, чем те, что про портфель и косичку.
На самом деле, я никогда не была одна, даже в минуты самого жуткого одиночества. У меня была я сама. Так и справлялась. А со временем я просто начала наслаждаться своим обществом больше, чем чьим-либо другим. Тем более я повзрослела, никто не заставлял есть по утрам кашу, несколько Васей промелькнуло в моей жизни, которые искренне рвались донести если не портфель, то меня саму хоть на край света, и подергать, конечно, но уже не за косичку. Но к Васям я была по большому счету равнодушна, и всей вселенной, наконец, искренне отвечала взаимностью. Мне с самой собой было хорошо.
А потом я влюбилась, взаимно, сильно так - до Мендельсона и общих кастрюль. Одиночество теперь казалось дрянью, хотелось быть все время вместе и лучше впритык. Через годик-два все укастрюлилось, я все чаще сбегала в другую комнату с книжкой от его телевизора. И кот от одиночества не спасал, ведь коты всегда сами себе на уме. Лучше заводить собаку - тогда не будете чувствовать себя одинокими, особенно в шесть часов утра и особенно в дождь.
Теперь у меня есть дочка, она вся моя, от кудряшек на макушке до розовых пяток. И от меня требует такой же отдачи. Сейчас она спит, я пока сама на кухне. Кто-то сказал, что если одиночество - роскошь, то это круто. Вот я пока роскошничаю. На плите булькает ее каша, а я кофе пью с конфетами. Думаю, она мечтает вырасти поскорее только ради того, чтобы на завтрак конфеты вместо каши, это для кого хочешь признак зрелости. На самом деле-то и мне каша была бы полезнее, но взрослые предпочитают жить себе в убыток, а детям по садистки желают добра. Потом день вместе: уговаривать ее пойти гулять на улицу, потом уговаривать вернуться домой и прочая такая мамская всячина. Если вечером удастся вовремя объяснить ей, что усталые игрушки уже спят, и ночь идет большая, размешивая снег ложкой до нужной консистенции, то я получу еще порцию роскоши.
В день, когда дочка напишет на обложке тетрадочки «Мой дневник» и украсит ее сердечками и блесточками, настанет для нас с ней одиночество вязкое и тягучее. Придется мне заново учиться наслаждаться своим обществом. Или, может, собаку заведу…
Дальше я росла, меняла тетрадки, которые подписывала витиевато «Мой Дневник», и прятала их все более тщательно, ибо поверенные им секреты становились душещипательнее, чем те, что про портфель и косичку.
На самом деле, я никогда не была одна, даже в минуты самого жуткого одиночества. У меня была я сама. Так и справлялась. А со временем я просто начала наслаждаться своим обществом больше, чем чьим-либо другим. Тем более я повзрослела, никто не заставлял есть по утрам кашу, несколько Васей промелькнуло в моей жизни, которые искренне рвались донести если не портфель, то меня саму хоть на край света, и подергать, конечно, но уже не за косичку. Но к Васям я была по большому счету равнодушна, и всей вселенной, наконец, искренне отвечала взаимностью. Мне с самой собой было хорошо.
А потом я влюбилась, взаимно, сильно так - до Мендельсона и общих кастрюль. Одиночество теперь казалось дрянью, хотелось быть все время вместе и лучше впритык. Через годик-два все укастрюлилось, я все чаще сбегала в другую комнату с книжкой от его телевизора. И кот от одиночества не спасал, ведь коты всегда сами себе на уме. Лучше заводить собаку - тогда не будете чувствовать себя одинокими, особенно в шесть часов утра и особенно в дождь.
Теперь у меня есть дочка, она вся моя, от кудряшек на макушке до розовых пяток. И от меня требует такой же отдачи. Сейчас она спит, я пока сама на кухне. Кто-то сказал, что если одиночество - роскошь, то это круто. Вот я пока роскошничаю. На плите булькает ее каша, а я кофе пью с конфетами. Думаю, она мечтает вырасти поскорее только ради того, чтобы на завтрак конфеты вместо каши, это для кого хочешь признак зрелости. На самом деле-то и мне каша была бы полезнее, но взрослые предпочитают жить себе в убыток, а детям по садистки желают добра. Потом день вместе: уговаривать ее пойти гулять на улицу, потом уговаривать вернуться домой и прочая такая мамская всячина. Если вечером удастся вовремя объяснить ей, что усталые игрушки уже спят, и ночь идет большая, размешивая снег ложкой до нужной консистенции, то я получу еще порцию роскоши.
В день, когда дочка напишет на обложке тетрадочки «Мой дневник» и украсит ее сердечками и блесточками, настанет для нас с ней одиночество вязкое и тягучее. Придется мне заново учиться наслаждаться своим обществом. Или, может, собаку заведу…