Onward! And Onward! And Onward I go или Венок из листьев сельдерея
Изображение такого венка мне не удалось найти, потому я решила проиллюстрировать запись другими произведениями. Но я видела венок из листев сельдерея в Тайной Комнате Эрмитажа, и тогда я подумала, что непременно заберу его в свой роман "Плавание". Этот золотой венок должен фигурировать в одном из снов героя.
Сельдерей будет в его натюрмортах... Еще он будет рисовать срезанные цветы, прежде всего розы. Чаши, полные ягод. Шоколад... Зеркала, стеклянные вазы... надрезанные дыни, арбузы и цитрусовые... виноград... декоративные предметы... погасшие свечи, песочные часы, раскрытые книги, жемчуг, орехи, морские раковины, птиц в клетках, кольца, браслеты, порванные бусы и цепочки... хрустальные бокалы... Мой герой подражает древним голландцам, он так же будет писать завтраки... И цветочные натюрморты. Но главное - ванитас...
Еще он будет писать лестницы... Прежде, до переезда в Нью-Йорк - башни и арки... в Питере их много. Единственный сюжет, который останется недоступным - это море.
Он будет писать "парадные портреты": женщин в вечерних платьях и мужчин в смокингах. Нью-йоркцев с сигаретами в руках. Он будет писать шикарные вечеринки. Людей, играющих в карты. Изнеженных измученных детей, манхэттенскую прислугу. Покупателей своих картин.
Он будет писать пейзажи: манхэттенские перекрестки, фонтаны, таунхаусы, кафе с террасами, зеленые дворики и природу к северу от Нью-Йорка, которую прославляли "художники школы реки Гудзон". Он будет коллекционировать работы этих художников.
Мне жаль, что мой роман не может быть по-настоящему бесконечным, иначе я описывала бы подробно все его картины. Но у меня есть эпилог, чтобы коротко обрисовать дальнейшую судьбу моего героя, именно в нем речь пойдет о разннообразии сюжетов и о том, что он увлекся скульптурой, керамикой, ювелирными украшения... Он страстно полюбил создавать вазы и кольца, он делал эскизы для обоев, он декорировал дома. Он купил дом на горе в апстэйте и создал парк, спускающийся вниз по склону. Во дворе его нью-йоркского дома он выращивал все виды роз.
Ах, как он изменился. Он стал похож на Джулиано, своего друга, который научил его любить красоту больше всего на свете. Но в старости он перестал писать ню, и почти никогда уже не писал портретов. И однажды он ослеп... Но, быть может, я уже рассказывала об этом раньше? Мне нужно вставить в конец эпилога самую важную сцену в романе, но она должна быть короткой и простой.
II. васильки и колосья овса
Сегодня 3-е февраля, Воскресенье. За окнами сумерки, весь день мела метель. У меня в руках стопка исписанных листов... Я хочу опубликовать некоторые фрагменты, самое главное из того, что было написано в последнее время. Как много у меня текстов, написанных от руки за время болезни... Потом я вернусь к прошлому и сделаю огромный пост, где будут нарезаны кусочки из разных мест, из разных времен моей болезни. Это будет мозаичный текст, я вижу его так.
Еще следует раззказать, что меня недавно проверили на рак кожи - все чисто. Но об этом не хочу сейчас. Вообще не хочу о медицине.
Фрагмент первый:
Передо мной на столе померанцевого цвета тюльпаны, вечер, на стене следующие изображения: "Красная конница" Малевича, розы Ренуара, средневековый цветочный натюрморт, еще розы Ренуара - тоже в делфтской вазе, но уже другой, горы Рериха, голландский натюрморт. Как давно я не писала ничего - моя изумрудно-зеленая волшебная ручка сломалась, и это не удивительно. "If you're holding to something so tight, you've already lost it..." За это время я в очередной раз чуть не умерла, потому что бросила курить сигареты (а кардиолог мне говорила не бросать)...
Фрагмент второй:
Я разгадала загадку своей болезни. Я оказалась права с самого начала, когда сказала профессору В: "...и тогда я вспомнила, что кошмары снятся тем, кто смертельно болен и ничего не знает о своей болезни..."
Фрагмент третий:
...и кричала: "Замечаю, что врачи больше всех других боятся смерти!" Еще я сменила квартиру за это время, но и отсюда скоро придется съезжать. Она сдается только до мая. Сейчас середина января. Теперь я живу еще ближе к Собору чем раньше - мне идти только пять минут. А прежде - десять. И мне каждая минута дорога.
За это время молодой Дьякон, о котором я упомянала в дневнике, стал Священником. А я помню его еще в роли чтеца. Теперь я буду называть его молодым Священником или самым молодым из Священников. (Он того же возраста, что и я.) Весной после Пасхи мне встретилась в Храме его жена и дочь, и я спросила их имена. Потом они встретились мне снова и были удивлены, что я их помню - в особенности двухлетняя девочка Лиза. Я давно взялась запоминать имена: помню мальчика Владимира, который махал огромной палкой, стоя по колено в снегу во дворе моего Храма во время чтения Покаянного Канона, крошечную девочку, которая так серьезно сказала мне, что ее зовут Ульяна Ушко, хромого и косого уголовника Николая, нищую Зинаиду, женщину по имени Нина, у которой умер муж Иван, а с ним она прожила всю свою жизнь, очень молодую белокурую девушку Анастасию, которую встретила в Храме во время Великого Поста и звала прийти на Причастие, но с тех пор больше никогда не видела... Десятки имен, лиц, судеб... Всех этих встречных я хочу запомнить навсегда.
Прошло несколько дней, вчера я была на Причастии. С недавних пор я стала ходить на Причастие так часто, насколько возможно (разрешено мне), то есть раз в неделю (и еще двунадесятые праздники - мало кто может перечислить их все, но у меня есть календарь). Можно еще чаще - несколько раз в неделю (но для этого нужно просить особое благословение, и я не думаю возможным его просить, помня слова Златоуста: "кто считает себя безгрешным, пусть причащается хоть каждый день...") Так живет (причащается почти каждый день) старинная старушка Тамара, которая однажды потеряла сознание в Храме и просто на моих глазах стала коченеть, это было очень страшно, люди вокруг ужасно испугались (то была Воскресная Литургия), охранник кричал, вызывая скорую: "Человек умирает!" А я ему: "Зачем вы говорите, что умирает?! Без сознания!" Я взяла командование на себя. И, к моему счастью, она пришла в себя на улице и даже стала смеяться моему рассказу о том, как в Измайловском Соборе на Патриаршей Службе курсант упал без чувств и люди устроили панику. Приехала скорая, Тамару вернули в Храм, и она сама, без моей помощи, пошла к Причастию. И с тех пор мы стали смотреть друг другу в глаза по-особенному.
Фрагмент четвертый:
...смогу забыть о том, что когда-то у меня болела голова и я была так близка к смерти, что люди сторонились меня. Да, люди видят отблеск смерти в моих глазах.
Фрагмент пятый:
В той инструкции так же сказано: побочный эффект со стороны поджелудочной железы - смерть. А у больных сахарным диабетом не в порядке именно полжелудочная железа. Могла ли она не понимать, что делает? О, она крайне осознанный человек. Я люблю таких.
Будто я увидела, кто она на самом деле. И разве она не полюбила меня? Жаль, что мне не хватит смелости вновь зайти в ее кабинет.
Передо мной желтая роза в стакане и мой автопортрет, который я называю "Весна Боттичелли". Как понравился бы Кадыру этот портрет, но его больше нет в моем мире. Я вырезала из него двух уличных художников, которые...
Фрагмент шестой:
Но так ли это важно для меня?
Сегодня, глядя на молодого Священника, я подумала: но у тебя золотые волосы, и пшеница в поле будет напоминать мне о тебе. О да, я и есть тот прекрасный Лис, на которого охотятся люди.
Его золотой плащ сиял утренней зарей, и белые розы в Алтаре в золотом сиянии... а за окнами Храма сумеречный Питерский тусклый день казался каким-то ужасным сном, преодолеть который... Но неужели, неужели - монастырь на горе... Он сам первый благославит меня остаться там навсегда. Вот я и думаю: всю жизнь мыть посуду в монастыре - или...
Фрагмент седьмой:
Навечерие Богоявления, спускаются сумерки и начинается тот самый крещенский вечерок. И мороз на улице, как всегда. Ты чувствуешь волшебство в воздухе в этот вечер? Поразительная красота... Утром я была на Литургии... но я не смогу передать словами то, что услышала в Храме сегодня. Как я оказалась в круге волшебства? Окруженная волшебством...
Сейчас я буду собираться на Всенощное. Я так и осталась тем человеком, который стоял вверху лестницы с синими от холода губами и пальцами, но что-то очень важное случилось со мной, какая-то перемена, которую я не могу выразить.
Крещение, вечер. Уже заполночь... И снова я была на Причастии. Неужели, неужели я могу выздороветь? Но я должна искать Царства Небесного и правды его... я должна вспоминать Гефсиманский сад, я всем высокомерно заявляю, что Христос говорил о строительстве башни, о том, что человек, который не берет креста своего и идет за Ним, не может называться Его учеником. Но я боюсь смерти и так редко вспоминаю Сына Человеческого. Иногда я вспоминаю о том, кого Спаситель называл "князь мира сего"... Иногда мне кажется, я вижу его в Храме - на его лице печальная улыбка, жестокая усмешка, ирония лжеца...
"Вы всегда будете любить меня, Дориан!.." - говорит он мне, он говорит это тогда, когда я его не вижу, как будто из-за плеча. Когда я вижу его, он никогда не смотрит на меня. Чем ему так не угодили Священники? Вероятно, всему виной их самонадеянность. Когда читала письма Златоуста к Стагирию, я заметила и в нем эту амбицию... или лучше сказать иначе? Но тогда Иоанн Златоуст был еще совсем молодым человеком, он даже не был еще Священником (он был Дьяконом). Что же... князь тьмы не любит самонадеянность. Я видела его в тот день - во время Литургии, которую служил самый молодой из Священников моего Храма. Облокотившись на оградку, за которую нельзя заходить мирским, он стоял (около иконы Александра Невского) и скучал, или делал вид, что скучает. И мне показалось, он этим демонстрировал мысль о том, что молодой Священник скоро изменится.
Я говорила с ним вчера.
Фрагмент восьмой:
С молодым Священником я говорила о том, что меня на рак проверяли. Говорила только я, а он молча смотрел на меня, и его взгляд показался мне странным. Будто нас сто тысяч лет разъединяют. Ты, читающий, ближе ко мне, чем он. Но я устала... В вазе справа от меня засохшие нарциссы. Завтра я снова пойду на Литургию, не смотря на мороз. Я должна умереть когда-то, но еще не сейчас, еще не сейчас...
IV.
Onward! And Onward! And Onward I go
Where no man before could be bothered to go
Я стала перебирать свои разрозненные листы, белые и коричневые, искать в них то, что мне необходимо, и нашла: 14 декабря 2017-го, четверг. Вот эта запись:
За окном голубые сумерки. Я полчаса назад вернулась с прогулки: по Мойке до Дворцовой и обратно по Миллионной, и через Марсово Поле, в ярком солнце город кажется сказочным, я шла в солнцезащитных очках.
Сегодня меня переполняет веселье, и мне хочется написать что-либо отстраненное. Я всегда любила описания. Написав это, я включила песню Stone Roses "I wanna be adored".
Затем - "Lemon".
Разве можно не любить этот голос, чарующий голос Боно?...
Иногда я думаю про молодого Дьякона из моего Собора, и я уверена, что он забудет обо мне. Когда я исчезну навсегда из его жизни, он забудет обо мне.
Часто я представляю розы - много роз, срезанных, собранных в большие букеты. Часто я представляю камни.
Еще у меня есть тетрадь с автопортретом Ван Гога. Я брала ее с собой на первую встречу с профессором С.: в моей зеленой сетке лежали документы во множестве, лаврская официальная бутылка со святой водой и тетрадь. Ван Гог с отрезанным ухом на красном фоне привлекал не меньше внимания, чем святая вода. Вот запись из нее (август 2018):
Как странно, что я могу рисовать. Я делала копии с моих пяти портретов. (Быть может, я не рассказывала о создании пятого?) В итоге на моих копиях совсем другие лица, но я поняла замысел (композиционный) каждого автора.
Удивительно красивая форма моего лица выглядит как нечто искусственное, созданное человеком.
Как бы я хотела иметь свой сад... сидеть в кресле в окружении цветов. Смотреть, как колышутся листья на деревьях.
Сегодня я купила розовые кенийские розы, самые дешевые, после прогулки по заснеженному огромнопу парку, который находится рядом с моим домом. Шел снег, левая рука была чуть холоднее правой. So Onward! And Onward! And Onward I go! Onward! And Upward! And I'm off to find love...
Можно ли любить Ника Кейва сильнее, чем люблю его я? Но о нем, об этом несравненном человеке, который снова приезжал в мой город прошлым летом, а я не смогла его увидеть из-за болезни... о нем я напишу еще когда-нибудь в другой день. Но он со мной, как призрак, всегда со мной, всегда слышу его голос...
Начался новый день, белое небо за окном, и на фоне неба - высокая башня. Из окна моей комнаты вид еще лучше - та же башня, крыши и дома. Я мечтаю нарисовать этот вид. Я сижу на кухне и пью чай, в доме тишина. Нужно идти к художникам, я тысячу лет не видела Валерия и Романа, моих самый верных... А о том, почему я вырезала из своей жизни Кадыра с Вадимом, я расскажу когда-нибудь позже.
Прошел еще день. Итак, план такой: завершить работу над огромным давно обещанным постом, чье первоначальное название - "I left my house without my coat...". Весной, после Пасхи, я стала писать новый текст, озаглавленный так - "По дороге в Эммаус" (ударение на последний слог), он начинался следующим абцацем:
"Прошла пасхальная неделя, когда Врата во всех церквях весь день открыты. И там, в Алтаре, стоит тишина, которая говорит мне о волшебстве и красоте иного мира, куда ушел тот странник с самым обычным именем и самым обычным лицом. Мне хотелось обойти все городские церкви, чтобы увидеть это чудо множество раз."
Вскоре мне пришла идея их объединить, и я до сих пор дрожу от восторга, произнося в уме: "I left my house without my coat (по дороге в Эммаус)".
В июне я открыла новую запись - "Не в вечность ли я иду по берегу Сэндимаунта?", но вскоре мне стало очевидно, что это лишь часть незавершенного текста, который я не скоро смогу окончить. Было бы скучно читать эти дневниковые записи в порядке создания, приходила мысль разместить их в обратном порядке... И, возможно, я отчасти ей воспользуюсь, но лишь отчасти.
За время с того дня, когда я начала работу над незавершенным текстом (черновик создан девятого ноября 17-го), мой друг Митя прочитал мне вслух немало литературных произведений, в том числе самых важных для меня ("Идиот", "Портрет Дориана Грея", "Мастер и Маргарита", некоторые рассказы Бунина из цикла "Темные аллеи", "Следопыт или на берегах Онтарио" и другие), но в последние месяци он читает мне Тургенева... Вчера я сказала художникам: "Тургенев - мой новый любимый писатель!.." Я нашла в одном его романе важнейшую для меня фразу: "крест - это разгадка". В другом иную ценность: "только праведные правы" - так называлось музыкальное произведение, которое кануло в Лету... Вчера я процитировала обе фразы в разговоре с Валерой, я давно уже приношу ему все самое драгоценное. И я сказала ему, что перечитывала свои дневники и нашла запись, которая была сделана около года назад - о приезде Митрополита в мой Собор. Перед Причастием речь произносил очень молодой человек из его свиты, не являющийся ни Священником, ни даже Дьяконом, и речь его была блестящей, меня поразили его слова: "Мы умерли, а наша истинная жизнь невидима...". Нечто подобное можно найти у апостола Павла. Я напомнила Валере эти слова, я сказала: "Помните, они произвели на вас впечатление..." Он еле заметно кивнул, глядя на Невский, и в его синих глазах отразилась вечность.
Недавно к нам снова приезжал Митрополит Варсонофий, речь произносил другой молодой человек из его свиты, в ней не было ничего стоящего. А тот, которого я буду помнить всю жизнь, по-прежнему не Священник и не Дьякон, он носит посох за Владыкой... Я сказала Валере: "Какая это удивительная сказочная судьба - следовать за Митрополитом..."
Все эти три великие фразы станут названиями к частям незавершенного текста.
V. мастер холодное сердце
Из переписки с "давно исчезнувшей подругой": ...печаль - это нечто неотделимое от меня. Когда я встречаю человека, я уже заранее знаю, как он поступит со мной. У меня есть знакомые уличные художники, я много времени провела с ними прошедшим летом, и позапрошлым летом, и еще раньше. И я сказала им: "Я хочу, чтобы меня называли - мастер холодное сердце!.." Это из одного прекрасного романа - так индейцы называли французского офицера.
За окном снег кружится, ветер усливается... Высокая башня на фоне белого неба напоминает мне о тебе, читающий... И я хочу рассказать о том, что один из Священников моего Храма играет в моей жизни особенную роль... Помню, описывая его взгляд, я цитировала Кандинского: "Наивысшая трагедия скрывает себя под наивысшей холодностью".
Приведу здесь еще некоторые слова о нем, которые были, к сожалению, мною сказаны: Я знаю, что он спит и видит меня в монашеской одежде. Он сам, может быть, жалеет, что не пошел в монастырь, и считает, что нет ничего лучше для меня, чем быть там. Он всего на два года старше меня.
Да, я жалею, что писала о нем, но из песни слов не выкинешь. Более того, я уже не могу называть его самым молодым из Священников - после того как Митрополит рукоположил в Иереи молодово Дьякона. Потому я должна назвать его имя - крестили в честь Андрея Первозванного.
Ах, должно быть, из зависти я написала, что он жалеет о том, что женился... Я всегда хожу на исповедь к моему отцу Игорю, но иногда в мою жизнь вмешивается случай... Потому время от времени я оказывалась на исповеди у отца Андрея, а потом возвела это в правило - в те дни, когда отец Игорь служит в Алтаре. Впервые я попала к нему весной 17-го, второй раз - прошлой зимой, в тот день, когда к нам приезжал Митрополит. Третий - весной прошлого года, во время Великого Поста... Теперь я стала ходить к Причастию намного чаще, и следовательно - говорить с отцом Андреем.
Он слишком много узнал о моей жизни, и я разочаровалась в нем. К слову - из переписки с подругой: "По поводу разочарования - мне кажется, что если я перестану очаровываться людьми, то тогда все будет кончено. Тогда я перестану быть художником." Я знала с самого начала, что меня постигнет разочарование. Но нет, я все еще люблю этого человека: "Nothing's changed... I still love you... oh, I still love you... Only slightly, only slightly less... than I used to, my love..."
Он не способен проявить участие. Потому я довольна собой - слова Кандинского описывают его наилучшим образом. Я все угадала. Но он слишком мало знает обо мне. Я пыталась обрисовать как можно больше... Я рассказала ему о том, как жила во дворце... О том, как смотрела на Неву... О том золотом распятии, которое увидела в Бриллиантовой Комнате Эрмитажа... Я говорила ему, что жила в Америке. И что с четырнадцати лет я репетирую самоубийство. О том, что много лет назад я работала официанткой после того, как не поступила на журфак... и копила деньги на зимние сапоги... о, как я гордилась собой тогда!..
Моя вновь обретенная подруга отправила мне на днях мое собственно письмо того времени - осени 2005-го года. Но стоит ли цитировать ту, которая не могла выразить себя? Нищую официантку... которая разочаровалась в себе, кторая хотела только одного - исчезнуть. Теперь я уже другая... Я слишком полюбила себя. Это случилось со мной в Нью-Йорке... кто знает, отчего? Теперь мне не бывает скучно наедине с собой... Быть может, оттого что духи развлекают меня... Сегодня я была на Всенощном в своем Храме и меня переполняло счастье... Среди моих рисунков есть один, который превосходит все остальные - он сделан со скульптуры Врубеля. Иногда я беру в руки тот альбом, открываю и смотрю... Демон глядит на меня так, будто сердце его наполнено ужасом печали... Но это не раскаяние в его глазах, нет...
Меня переполняет счастье, когда я прихожу и вижу тех, которые так дороги мне... неужели я должна расстаться с ними, уехать из Питера? Так даже лучше, - говорю я себе, - это непременно нужно сделать.
VI. "Горечь! Горечь! Вечный привкус..."
В Питере ранняя весна. Февраль, достать чернил и плакать... Хочу привести два фрагмента из тетради с Ван Гогом, написанные в конце августа или в начале сентября 18-го:
Первый:
Мне вспомнилось внезапно: "Душа моя сейчас возмутилась. И что мне сказать?" Эти слова Христа звучат по-особенному. В Питере ужасная погода. Солнце временами гаснет, временами выходит из-за облаков и освещает комнату сквозь белые шторы.
Второй:
Сегодня я попытаюсь добраться до Исповеди, а завтра пойти на Причастие. Утром я вышла в Летний Сад, взяв с собой Евангелие. "Вот, я наперед сказал вам все..." Мне запомнились эти слова. И потом я подумала: как же это возможно, что раньше я гуляла по городу без устали, не чувствуя печали, почти не чувствуя печали, не вспоминая про Христа. Мне уже не напоминали о нем разноцветные купола и чудесные ограды, высокие колокольни и звон колоколов.
.........................................................................................................................................................................................................................................
Сегодня утром я вновь была на Литургии, как и вчера. По-прежнему дождь со снегом, двенадцатое февраля. Иногда меня пражает какая-нибудь старая запись из дневника, к примеру, рассказ о том, как я читала Евангелие в Летнем Саду - перед глазами развертывается такая красота, что она кажется мне невероятным видением. Прощальную красоту того осеннего дня мне удалось сохранить, но совершенную красоту, которую я вижу во время Литургии, когда звучит "Тебе поем...", мне все кажется... передать невозможно. Как выразить это чувство, которое приходит в мое холодное сердце... Когда я жила в монастыре, то каждое утро присутствовала на Литургии, а бывало что и по два раза в день - я служила в Храме (роль моя называлась "церковница"), и когда я впервые попала на вторую Литургию, это стало большим испытанием для меня.
И тогда я забросила все дела и ушла в притвор, села на скамейку и думала о наиважнейших вещах. Потом я вернулась в зал. Мне кажется, тогда я увидела то, что было скрыто от меня прежде. Было очень много людей. Никто не обращал на меня внимания - я была частью Храма, я собрала догоревшие свечи перед пением "Отче наш...", я проходила сквозь толпу как нож сквозь масло.
Да, это правда, в те годы, когда у меня была золотая собака и черный кот, когда я жила в Адмиралтейском районе, пустынном и прекрасном, я гуляла по городу, не вспоминая про Христа. Влюбленная в саму себя... "married to myself"... как я любила слушать эту песню Бьорк.
В те годы, наполненные ослепительной красотой и бесмятежностью, которая была почти абсолютна, я думала о Спасителе лишь тогда, когда искусство настойчиво говорило мне: "опомнись, ты забыла самое главное, ты забыла, ради Кого хотела умереть". Я так отдалилась от Бога - я была потеряна в мире воображаемом, чарующем мире снов наяву. Я не чувствовала той горечи, которая отравляет мою жизнь теперь.
"С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь."