О красоте полевых цветов
Над городом теперь все время проплывают облака. Огромные белоснежные облака и сверкающие солнцем золотые, облака всех оттенков сиреневого, синего, голубого и фиолетового... Пурпурные, розовые и окрашенные рыжевато-красным огнем заката. И так ярко горят купола на фоне темных туч. Вода в каналах поднялась высоко. Все же деревья еще зелены, хоть и побиты дождями, а еще раньше - иссушены нескончаемым солнцем июля, отчего все они кажутся слабыми и больными. Но повсюду цветут полевые цветы: они растут из плит набережных и колышутся над водой каналов, они прорастают в трещинах асфальта, они красуются даже на балконах и крышах заброшенных старинных особняков, флигелей и полуразрушенных зданий девятнадцатого и двадцатого веков, которых в моем Адмиралтейском районе так много. Несомненно, если дать им волю, они покроют собою весь город.
По ночам стало холодно. Скоро снова буду зажигать огонь в камине. И приближается новолуние. В конце августа будет три года как я вернулась в Россию, в безлунную ночь. Навсегда запомню тот момент, когда вдохнула запах позднего русского лета. И моя американская собака жадно нюхала ночной воздух, вырвавшись за пределы аэропорта, и тянула меня куда-то дальше - к неизведанным запахам моей огромной страны.
Вот прошло три года. За эти три года я очень много написала. Что-то странное происходит с моей жизнью с тех пор как я покинула Манхэттен и стала жить на природе, и только теперь, четыре года спустя, я начинаю понимать, что тогда я пересекла какую-то черту, разделявшую миры, и оказалась по ту сторону зеркала, точнее, по эту сторону. Конечно, я не желаю этим сказать, что прежняя моя жизнь была хоть сколько-нибудь обычной.
Девять лет назад я отправилась в путешествие. Я множество раз в своих воспоминаниях возвращалась к этому моменту. Я коротко подстригла волосы и отправилась в путь. При мне была одна сумка с дешевой одеждой (большей частью доставшейся мне от старшей сестры) и сумка с книгами (разве это не смешно?), всех денег у меня было - пятьсот рублей. Но у меня было главное - та самая пачка сигарет и билет на самолет с серебристым крылом. То майское солнечное сибирское утро я запомнила так хорошо. Маленький и, как мне теперь почему-то кажется, полуразрушенный аэропорт. Взлетная полоса, сквозь которую пробиваются к степному солнцу полевые травы и цветы.
И, оглядываясь назад, я прихожу к заключению, что в жизни меня подвело - умение быть идеальным слугой. Да, именно это свойство, эта способность, этот талант. В те первые месяцы моего путешествия я жила у родственников в Питере и была так наивна, что вызвалась продемонстрировать им то, какую вкусную еду я умею готовить. Они сразу же оценили мои бытовые способности и мягко потребовали, чтоб я все время готовила еду и исполняла все остальные обязанности прислуги, раз я так хорошо умею все делать (еще я должна была обязательно быть дома во время обеда и эту еду подавать, да и вообще мне отказались сделать ключ, и часто я не могла выйти из той ужасной огромной темной квартиры с узкими коридорами и окнами во дворы-колодцы). Но особенно ярко этот талант проявился в те легендарные и нескончаемые дни, когда я работала официанткой.
Я была самым хорошим слугой - все остальные девочки признавали это. И я получала самые большие чаевые, и очень быстро стала обслуживать в одиночку большие банкеты и вип-гостей. Я устраивала настоящие перформансы с уткой по-пекински, я кормила людей всевозможными десертами и поила разными чаями одновременно, я объясняла поварам, которые почти не говорили по-русски, самые изощренные заказы, и по моей просьбе они готовили блюда, которых нет в меню, я отправляла за сигаретами таджикскую девушку-посудомойку, я знала состав каждого блюда, и вкус каждого блюда, и наизусть запоминала любой самый длинный заказ.
И некоторые женщины обходились со мной очень хорошо, старые и молодые, но большинство людей обращались со мною очень плохо. И было несколько случаев. когда мне пришлось использовать всю свою к ним ненависть, для того чтоб сдержаться и молча уйти. Но я не отказывала себе в том, чтоб перед тем все же взглянуть в глаза.
По той же самой причине я всегда могла легко выйти замуж. Но мечта о свободе не покидала меня, и первое же предложение о замужестве, которое я получила в возрасте всего лишь пятнадцати лет (предлагавшему было восемнадцать, и он собирался жениться на мне как только я закончу школу), я отвергла со смехом и непониманием. Отец этого мальчика был главой центрального района того города, в котором я родилась, а у матери был бизнес, и он был совершенно уверен в том, что я, бедная девочка, почту за счастье стать частью его семьи. Он даже показал мне пустую четырехкомнатную квартиру со свежим ремонтом (ужасно мещанским), в которой собирался со мною жить. Но я провела с ним несколько дней и сбежала, проклиная себя за то, что сразу не отказала ему в своем обществе. Не отказала, как мне теперь кажется, именно из-за того, что он щедро тратил деньги: и на меня, и на себя, и на своих друзей, платил за все и за всех и не считал потраченного. Но он оказался ужасным тираном, он сразу же проявил себя в этом качестве и запретил мне курить сигареты, а вечером накануне той ночи, когда я решила как можно скорее исчезнуть и исчезла, он запер меня на балконе (был тридцатипятиградусный мороз), куда я отправилась курить, не взирая на запрет. Я помню - меня ужасно поразило то, что он меня запер. А он запер и вышел из комнаты. Вернулся он через несколько минут. Как ни смешно, но этот молодой человек всерьез думал, что из-за квартиры и денег я проведу с ним всю свою жизнь, и планировал сразу установить отношения слуги и хозяина.
Итак, мне было всего пятнадцать лет тогда, я училась в предпоследнем классе. С тех пор прошло чуть больше десятилетия. Таким образом, уже тогда я понимала, что не могу жить в условиях несвободы. Но несвобода (то есть отстутствие совободы материальной) окружала меня и без всякого замужества. Вырвавшись из рук своей ужасной религиозной матери, я начала свое путешествие тем майским утром. И оказалось, что имея в кармане лишь пятьсот рублей, можно за несколько лет добраться до Манхэттена и поселиться в даунтауне, да и вообще можно достичь любых даже самых далеких царств, расположенных за огненной рекою. И я знала это тогда, я это предчувствовала. Только я не понимала того, что жизнь окажется такой страшной.
И вот я решила, что физический труд и бедность предпочтительнее несвободы. Я ни секунды не колебалась в выборе. Но вышло, что нельзя не быть частью этого мира - нужно быть или жрецом или жертвой. Но жертвой не в понимании моей православной maman, которая считала жертвой именно себя, при этом получая удовольствие от причинения страданий детям (прежде всего мне, ведь я была ее любимой жертвой). Жертвой в том смысле, который вкладывал в это слово, к примеру, Набоков, говоря о той сцене, когда Соня читала Раскольникову Евангелие.
Жизнь показала, что я стала художником. Роль жертвы оказалась для меня невыносимой. Я и не хотела вовсе играть ее, или по крайней мере мне так казалось, и кажется до сих пор, не смотря на все сомнения. Но будто кто-то разыгрывал за спектаклем спектакль со мной в главной роли, и каждый ничтожный персонаж отрезал по кусочку от моей одежды и забирал себе прядь моих волос. Помните ли вы тот знаменитый перформанс Йоко Оно?..
Оказалось, что жертва, возненавидевшая мучителей, обречена вырваться на свободу. Но истинная свобода останется лишь мечтой. И призрак того, кому он желал смерти, и который умер в огне, будет преследовать Александра. И, может быть, Фанни тоже.
Передо мной моя материальная свобода, подаренная судьбой. Все время - мое, все время - мое, каждая его секунда. Та самая бесконечность. Я давно уже по ту сторону зеркала, я нахожусь в мире, где важнейшими событиями являются сны и еще погодные явления. Кажется, я падала сквозь бездны, пока не очнулась среди песков под солнцем на берегу холодного моря и старый ворон слетел ко мне с самой высокой сосны, чтобы приветсвовать мое возвращение.
Роль жертвы оказалась для меня невыносимой. Есть женщины, которые выдерживают эту роль. Я всегда так любила смотреть на их портреты. Фрида Кало, Жанна Эбютерн... Так часто я вижу их в кино. Особенно часто вспоминаю героиню фильма "Рокко и его братья".
Еще я часто вспоминаю концовку "Ран". А вчера ночью я впервые посмотрела "Лето с Моникой".
В те времена, когда я работала за чаевые, я чувствовала, что есть где-то то время, в котором я буду смотреть все эти фильмы и ходить в Эрмитаж по вечерам в среду, целыми днями гулять по паркам и писать роман за романом. Да, я мечтала именно о такой жизни, какую получила. Но заметьте - я хотела при этом еще и быть молодой. И даже это условие было выполнено. Мечты не могут не сбыться - нужно только выбирать как можно более тщеславные мечты.
Есть мифы мужские, а есть женские. И миф о спящей красавице чужд мне. Мне сродни история золушки: отделять зерна от плевел - вот мое извечное занятие. Да. неволя кажется бесконечной, но однажды тыква превратилась в карету, и белые кони умчали меня в неведанные края. Оставим за кадром принца. В его распоряжении лишь потерянная туфля. Только шкурка лягушки. В конце концов, принцев много, и туфель - бесконечное количество. И все эти наследники великих царств давно и прочно околдованы. Их замки погружены в сон. Во рвах, окружающих эти одинокие крепости, гнилая мертвая вода, и даже бури обходят стороной те зачарованные края.
Еще ближе мне - сказка о двенадцати месяцах. У нее тоже древние корни. Зимней ночью я отправилась искать подснежники, но когда я наконец вышла на ту поляну, где ждали меня двенадцать лесных духов, я сказала:
- К черту подснежники. Я теперь властелин колец.
Помнится, эльфы советовали герою этой странной и очень длинной сказки погулять как-нибудь осенью по лесу ("когда листья позолотеют, но еще не опадут"). Помните ли вы концовку "Властелина Колец"? Белый корабль ждет его в серой гавани. Он уплывает с эльфами на Запад. Помните ли вы эти слова Фродо?
- Я ранен. Ранен, и рана эта никогда не заживет по-настоящему.
Вот цитата из письма Толкиена: "все еще носил печать Кольца, которую необходимо было изгладить окончательно, - а именно след гордости и чувства собственности".
Читали ли вы "Землю под ее ногами"? И помните ли вы обстоятельства смерти Вайны Апсара, которая так любила роман Толкиена? Ту розовую виллу, которую поглотила земля... Возьмите в руки книгу и прочтите первую строку: "On St.Valentine's Day, 1989, the last day of her life, the legendary popular singer Vina Apsara woke sobbing from a dream of human sacrifice in which she had been the intended victim."
В Эрмитаже есть один древний барельеф со множеством сколов, изображающий похищение Персифоны. Вместа лица Персифоны - большой скол. Ее нельзя увидеть. Потому мне так нравится именно этот барельеф.
Еще я могла бы вспомнить миф о Психее. Но не стану, так как о нем так много говорится в моем романе "Плавание". Я хочу выразить мысль о том, что меня множество раз пытались принести в жертву, но я сбежала со всех жертвенных камней. Мне в дестве так нравилось начало сказочного фильма про Фантагиро. Она тоже нашла в поле меч, как Жанна д'Арк. Я мечтала о величественной судьбе, я читала Блока и Достоевского, а меня заставляли мыть мерзость, убирать помои, таскать (вернее, я могла только катать) кеги с пивом. Несомненно, со временем я дослужилась бы до тех высот, на которых находилась Фрида, и хлестала бы кнутом слуг из Замка. Но все эти срадания оказались слишком мучительными для меня. Надеюсь, ни один из читающих не посмел подумать, что я имею в виду материальные страдания. Нельзя долго страдать от материального - привыкаешь. Перестаешь чувствовать. Нематериальное страдание - бесконечно.
В последние месяцы я постоянно включаю песни Ильи Лагутенко того периода, когда они звучали повсюду в России. В те времена я ходила на вечерние дискотеки. С четырнадцати - я уже ходила на ночные. Меня никогда не спрашивали о возрасте на входе. Теперь же меня все время принимают за несовершеннолетнюю. Это ирония судьбы. В те времена я носила 44-ый размер, а теперь давно уже - сороковой. В те времена я подводила глаза черным карандашом, который воровала у старшей сестры. И все это, - и стихи Блока, и черный карандаш, и туфли на шпильках, и привычка мыть голову каждый день (желательно утром перед школой), и мечта о судьбе Жанны, Ершалаимские главы и песни Мумитроля, - сочитались во мне так естественно и просто. В те времена люди постоянно заговаривали со мной на улице, заговаривали всюду. Особенно в Питере, где я впервые оказалось в пятнадцать лет. Я искрилась своей провинциальностью. Как янтарь на солнце.
Любому встречному я казалось легкой добычей. Люди постоянно говорили мне неправду. Люди считали меня глупой. Каждый, бросив лишь взгляд на меня, уверивался в этом. И даже не взирая на то, что я могла страницами цитировать великих писателей, обладала богатейшим лексиконом для столь юных лет и рассуждала на все те темы, которыми издревле занимались философы. Все равно они считали меня глупой, потому что я обладала внешностью беззащитной девочки. Будь на мне ожерелье из черных агатов, будь рядом со мною тридцать три богатыря - и они бы стали слушать меня совсем иначе.
Все же меня окружали те самые ангелы с лицами демонов. Повсюду следовали за мной, от всех охраняли меня. Меня всегда выручал случай.
Пока я писала этот текст, вспомнились две истории из прошлого, которые хочу описать. Первый случай касается Ильи Лагутенко. Мне было тогда пятнадцать или шестнадцать, точно не помню. То есть это 2003 или 2004. В моем городе была всего одна частная картинная галерея, и принадлежала она матери моей лучшей подруги Саши. Раз в месяц в галерее проходила презентация какой-нибудь выставки. Вместе с Сашей я бывала на каждой, и не раз отказывала местным художникам и фотографам поработать натурщицей, потому что они были мне омерзительны. Но галерея мне очень нравилась, и нравилась эта атмосфера, и эти мерцающие бокалы с шампанским и фуршетные столы, голодные журналисты, старушки-искусствоведы, которые восторгались мной... Я любила этот мир и будто ждала встречи с кем-то на одной из этих презентаций. И с волнением все никак не могла решить, в какой одежде туда отправиться. И однажды к нам в город с концертом приехал Илья Лагутенко. Я даже не знала об этом, и не интересовалась концертами, так как все равно не имела таких денег. И мама Саши каким-то образом пригласила его в галерею на презентацию, и он согласился. Саша вдруг решила со мной поссориться. А я не знала причины. Но прошло время, несколько недель, и Саша попросила прощения, и все стало как прежде, и снова мы вместе сидели зимними вечерами в пустой галерее, и в один из таких вечеров я заметила фотографию на стене - на ней был изображен Илья Лагутенко, фотография была сделана на презентации.
Мне и сейчас так же печально вспоминать о той несбывшейся встрече. Но в утешение даны мне все его песни, и я могу бесконечно их слушать.
Вторая история из тех времен, когда мне было семнадцать лет. С подругой Верой я ходила на лекции на журфак, где она училась. Постепенно я забросила все кроме философии. Тогда я работала официанткой. Но на философию я ходила почти каждый четверг, потому что мне нравился философ. В то время я как раз увлеклась философией: сначала читала Ницше, а потом Канта. Очень любила другим пересказывать. Преподаватель же начал с Парменида, и я слушала с большим удовольствием. Он был самым молодым преподавателем на журфаке, ему было лет тридцать пять. Он был среднего роста и носил высокие желтые ботинки на шнуровке, из-за которых (когда он пришел в них первый раз) все девочки хихикали всю пару. Я всегда садилась рядом с Верой. А она всегда сидела на третьем ряду, и я оказывалась прямо напротив него, и в течение каждой лекции смотрела ему в глаза. После пары девочки всегда обступали его, задавли тысячу вопросов, а я исчезала незаметно.
Как-то раз он посвятил всю лекцию понятию о Боге, и еще сказал, что он в Бога верит. И мне понравилось то, как он это сказал. А стоило ему это произнести - и один студент начал грокмко оскорблять его, а потом закричал: "Я Христос! Я Христос! Поклоняйтесь мне!" Философ же, можно сказать, не обратил на него никакого внимания. Мне нравилась эта его бесстрастная манера говорить. Его голос был всегда спокойным.
В самом начале года он сказал, что не будет давать домашних заданий и не требует делать конспекты лекций, он сказал что за год каждый должен прочитать хоть одну книгу по философии. Потом он начал спрашивать, кто какую книгу читает. Затем предоставил список книг, которые он советует нам прочесть. Думаю, только после того, как я не появилась на экзаменах, он понял, что я не учусь на журфаке. Девочки рассказывали мне, что он их ужасно мучил и унижал. И той весной я на философию уже не ходила, и официанткой уже не работала. Я была уже далека даже от философии. Таким образом, я совсем исчезла. В следующем году я так и не пришла, и даже моя подруга испарилась (она бросила журфак). Но летом он случайно увидел меня в троллейбусе.
Был ослепительный полдень, я ехала с Верой по первой линни и вдруг заметила нашего молодого философа, вид у него был очень задумчивый, казалось, он поглощен мыслями, которые проносятся с огромной скоростью, и отделен от внешнего мира. Через минуту я вновь взглянула в его сторону - он уже так сильно изменился. что можно было подумать, что за это время с ним произошло что-то ужасное. Просто он увидел меня в другом конце троллейбуса. Чтоб облегчить его страдания, я вышла раньше времени, притворившись, будто я так и не обратила на него внимания.
Мой молодой философ так и не решился заговорить со мной. Если б он решился, то узнал бы много запретного. Но оставим его в прошлом - ехать туда, куда он ехал и думать о том, о чем он так упорно думал.
Наверное, при взгляде на меня он мог подумать словами героя рассказа Пелевина "Ника": "...в ее животном - если вдуматься - бытии был отблеск высшей гармонии, естественное дыхание того, за чем безнадежно гонится искусство, и мне начинало казаться. что по-настоящему красива и осмысленна именно ее простая судьба, а все, на чем я основываю собственную жизнь - просто выдумки, да еще и чужие". Как-то так.
Когда гуляю с собакой в парке, то часто мне чудится, что я слышу мысли людей: "Хорошо ей жить в неведении!.." И следующая: "Ну ничего, она скоро узнает, какова эта жизнь на вкус". А я кормлю голубей, и кормлю щедро. Я кормлю воронов иногда тоже. Приношу им остатки всякой еды к тому дереву, где у них гнездо. Но еще прежде, чем я стала их кормить, они стали меня привечать. С тех пор как я вернулась в Питер. За год в Вудстоке я научилась свистеть по-птичьи. Тихим свистом. И все птицы в парке знают мой свист и слушают с таким вниманием, с таким интересом...
Но в последнее время поведение птиц изменилось. Началось все с того, что небольшая коричневая птичка попыталась сесть мне на голову. Я еле увернулась, а она зависла в воздухе надо мной и недовольно порхала. Но главное - вороны. Эти мудрые птицы. Спутники Одина, спутники Аполлона.
Они кричат мне так часто, когда я выхожу на прогулку по городу. Они подлетают очень близко. Недавно они взяли сыр почти из моих рук. Они позволяют мне находиться так близко, что я гляжу им в глаза, разглядываю цвет оперения, любуюсь их грациозными движениями. А люди, которые видят это, ужасно пугаются. Я же боюсь только одного - что когда-нибудь самый красивый из них когтями обхватит мое запястье.
Уже давным-давно обычные люди не могут решиться ко мне подойти и заговорить со мной. Лишь изредка подходят одержимые или обколбашенные. Но если я вижу в парке женщину с маленьким ребенком, то непременно подохожу ближе, как бы без цели, но на самом деле для того, чтоб обратить внимание ребенка на мою рыжую большую собаку. И ребенок тянется к собаке, а я отвлекаю его мать коротким разговором, после чего мы поскорее уходим. Пока она не опомнилась. Но часто встречаются просто отвратительные дети. Они пытаются выколоть моей собаке глаза. Но однажды произошел случай, который я никогда не забуду. Я быстро шла по улице и увидела женщину с ребенком на руках. Ребенок того возраста, когда еще не умеет ни говорить, ни ходить. И когда я поравнялась с ними, ребенок вдруг резко протянул руку и схватил меня за плечо, от чего я обернулась и взглянула в его смеющееся счастливое лицо, и так хорошо запомнила его огромные синие глаза.
Что же, женской судьбы мне не досталось. О том я и просила. И со временем я растеряла все свои силы. Все мои запасы живой воды иссякли, и осталась только вода мертвая. Которая способна сращивать мертвую плоть, но неспособна оживить ее. И в сопровождении черных воронов я гуляю по городу: куда бы ни упал мой взор - везде я вижу красоту. Но часто кто-то стучит в мою дверь. "Это просто ворон, и больше ничего", - говорю я себе. Просто хочет влететь в мою комнату и крикнуть: "Nevermore!" Будто я была когда-то той самой прекрасной Ленор. "Ночь без той, кого зовут светлым именем Ленора..." Будто я была прекрасна той дикой красотой, как Моника. Будто время не властно надо мной, и не может в моей жизни ничего больше произойти.
Несомненно, мы все хотели слишком многого. А еще лучше: "We want the world and we want it now!.." Печальное наше братсво продолжает путь. "We're on the road to nowhere, come on inside..." И еще я последний год очень часто слушаю песню Ника Кейва, в которой речь идет о последнем путешествии. "Обманутым пловцам раскрой свои глубины..." Тот белый эльфийский корабль уплыл на Запад и исчез во тьме, но за туманом и дождем они увидели зеленый берег и восход солнца.
Я хотела процитировать знаменитую фразу Марии Башкирцевой о высоком братстве, а так же привести здесь строфу "Наше братство без клятв, а в родство не загонишь и силой...<...>...Но к войне или миру, но строй пахнет братской могилой...", но заглянула в дневник М.Б. (которая, если помните, умерла в 26 лет, а мне как раз сейчас 26 лет) и теперь хочу закончить отрывком из него:
Вторник, 12 февраля. Сегодня вечером у итальянцев давали «Травиату»: Альбани, Канул и Пандольфини. Крупные артисты, но мне не понравилось. Однако в последнем акте я уже не чувствовала желания умереть, но говорила себе, что мне предстоят страдания и смерть именно тогда, когда все могло бы уладиться.
Это предсказание, которое я сама себе делаю. Я была одета а la bebe, что очень красиво на тонких и стройных фигурах: белые банты на плечах, шее и открытых руках делали меня похожей на инфанту Веласкеса...
Умереть? Это было бы дико, и однако мне кажется, что я должна умереть. Я не могу жить: я ненормально создана; во мне - бездна лишнего и слишком многого недостает; такой характер не может быть долговечным. Если бы я была богиней и вся вселенная была к моим услугам, я находила бы, что мои владения дурно устроены... Нельзя быть более причудливым, более требовательным, более нетерпеливым, а иногда или, может быть, даже всегда во мне есть известная доза благоразумия, спокойствия, но я сама не вполне понимаю себя, я только говорю вам, что жизнь моя не может быть продолжительна.
По ночам стало холодно. Скоро снова буду зажигать огонь в камине. И приближается новолуние. В конце августа будет три года как я вернулась в Россию, в безлунную ночь. Навсегда запомню тот момент, когда вдохнула запах позднего русского лета. И моя американская собака жадно нюхала ночной воздух, вырвавшись за пределы аэропорта, и тянула меня куда-то дальше - к неизведанным запахам моей огромной страны.
Вот прошло три года. За эти три года я очень много написала. Что-то странное происходит с моей жизнью с тех пор как я покинула Манхэттен и стала жить на природе, и только теперь, четыре года спустя, я начинаю понимать, что тогда я пересекла какую-то черту, разделявшую миры, и оказалась по ту сторону зеркала, точнее, по эту сторону. Конечно, я не желаю этим сказать, что прежняя моя жизнь была хоть сколько-нибудь обычной.
Девять лет назад я отправилась в путешествие. Я множество раз в своих воспоминаниях возвращалась к этому моменту. Я коротко подстригла волосы и отправилась в путь. При мне была одна сумка с дешевой одеждой (большей частью доставшейся мне от старшей сестры) и сумка с книгами (разве это не смешно?), всех денег у меня было - пятьсот рублей. Но у меня было главное - та самая пачка сигарет и билет на самолет с серебристым крылом. То майское солнечное сибирское утро я запомнила так хорошо. Маленький и, как мне теперь почему-то кажется, полуразрушенный аэропорт. Взлетная полоса, сквозь которую пробиваются к степному солнцу полевые травы и цветы.
И, оглядываясь назад, я прихожу к заключению, что в жизни меня подвело - умение быть идеальным слугой. Да, именно это свойство, эта способность, этот талант. В те первые месяцы моего путешествия я жила у родственников в Питере и была так наивна, что вызвалась продемонстрировать им то, какую вкусную еду я умею готовить. Они сразу же оценили мои бытовые способности и мягко потребовали, чтоб я все время готовила еду и исполняла все остальные обязанности прислуги, раз я так хорошо умею все делать (еще я должна была обязательно быть дома во время обеда и эту еду подавать, да и вообще мне отказались сделать ключ, и часто я не могла выйти из той ужасной огромной темной квартиры с узкими коридорами и окнами во дворы-колодцы). Но особенно ярко этот талант проявился в те легендарные и нескончаемые дни, когда я работала официанткой.
Я была самым хорошим слугой - все остальные девочки признавали это. И я получала самые большие чаевые, и очень быстро стала обслуживать в одиночку большие банкеты и вип-гостей. Я устраивала настоящие перформансы с уткой по-пекински, я кормила людей всевозможными десертами и поила разными чаями одновременно, я объясняла поварам, которые почти не говорили по-русски, самые изощренные заказы, и по моей просьбе они готовили блюда, которых нет в меню, я отправляла за сигаретами таджикскую девушку-посудомойку, я знала состав каждого блюда, и вкус каждого блюда, и наизусть запоминала любой самый длинный заказ.
И некоторые женщины обходились со мной очень хорошо, старые и молодые, но большинство людей обращались со мною очень плохо. И было несколько случаев. когда мне пришлось использовать всю свою к ним ненависть, для того чтоб сдержаться и молча уйти. Но я не отказывала себе в том, чтоб перед тем все же взглянуть в глаза.
По той же самой причине я всегда могла легко выйти замуж. Но мечта о свободе не покидала меня, и первое же предложение о замужестве, которое я получила в возрасте всего лишь пятнадцати лет (предлагавшему было восемнадцать, и он собирался жениться на мне как только я закончу школу), я отвергла со смехом и непониманием. Отец этого мальчика был главой центрального района того города, в котором я родилась, а у матери был бизнес, и он был совершенно уверен в том, что я, бедная девочка, почту за счастье стать частью его семьи. Он даже показал мне пустую четырехкомнатную квартиру со свежим ремонтом (ужасно мещанским), в которой собирался со мною жить. Но я провела с ним несколько дней и сбежала, проклиная себя за то, что сразу не отказала ему в своем обществе. Не отказала, как мне теперь кажется, именно из-за того, что он щедро тратил деньги: и на меня, и на себя, и на своих друзей, платил за все и за всех и не считал потраченного. Но он оказался ужасным тираном, он сразу же проявил себя в этом качестве и запретил мне курить сигареты, а вечером накануне той ночи, когда я решила как можно скорее исчезнуть и исчезла, он запер меня на балконе (был тридцатипятиградусный мороз), куда я отправилась курить, не взирая на запрет. Я помню - меня ужасно поразило то, что он меня запер. А он запер и вышел из комнаты. Вернулся он через несколько минут. Как ни смешно, но этот молодой человек всерьез думал, что из-за квартиры и денег я проведу с ним всю свою жизнь, и планировал сразу установить отношения слуги и хозяина.
Итак, мне было всего пятнадцать лет тогда, я училась в предпоследнем классе. С тех пор прошло чуть больше десятилетия. Таким образом, уже тогда я понимала, что не могу жить в условиях несвободы. Но несвобода (то есть отстутствие совободы материальной) окружала меня и без всякого замужества. Вырвавшись из рук своей ужасной религиозной матери, я начала свое путешествие тем майским утром. И оказалось, что имея в кармане лишь пятьсот рублей, можно за несколько лет добраться до Манхэттена и поселиться в даунтауне, да и вообще можно достичь любых даже самых далеких царств, расположенных за огненной рекою. И я знала это тогда, я это предчувствовала. Только я не понимала того, что жизнь окажется такой страшной.
И вот я решила, что физический труд и бедность предпочтительнее несвободы. Я ни секунды не колебалась в выборе. Но вышло, что нельзя не быть частью этого мира - нужно быть или жрецом или жертвой. Но жертвой не в понимании моей православной maman, которая считала жертвой именно себя, при этом получая удовольствие от причинения страданий детям (прежде всего мне, ведь я была ее любимой жертвой). Жертвой в том смысле, который вкладывал в это слово, к примеру, Набоков, говоря о той сцене, когда Соня читала Раскольникову Евангелие.
Жизнь показала, что я стала художником. Роль жертвы оказалась для меня невыносимой. Я и не хотела вовсе играть ее, или по крайней мере мне так казалось, и кажется до сих пор, не смотря на все сомнения. Но будто кто-то разыгрывал за спектаклем спектакль со мной в главной роли, и каждый ничтожный персонаж отрезал по кусочку от моей одежды и забирал себе прядь моих волос. Помните ли вы тот знаменитый перформанс Йоко Оно?..
Оказалось, что жертва, возненавидевшая мучителей, обречена вырваться на свободу. Но истинная свобода останется лишь мечтой. И призрак того, кому он желал смерти, и который умер в огне, будет преследовать Александра. И, может быть, Фанни тоже.
Передо мной моя материальная свобода, подаренная судьбой. Все время - мое, все время - мое, каждая его секунда. Та самая бесконечность. Я давно уже по ту сторону зеркала, я нахожусь в мире, где важнейшими событиями являются сны и еще погодные явления. Кажется, я падала сквозь бездны, пока не очнулась среди песков под солнцем на берегу холодного моря и старый ворон слетел ко мне с самой высокой сосны, чтобы приветсвовать мое возвращение.
Роль жертвы оказалась для меня невыносимой. Есть женщины, которые выдерживают эту роль. Я всегда так любила смотреть на их портреты. Фрида Кало, Жанна Эбютерн... Так часто я вижу их в кино. Особенно часто вспоминаю героиню фильма "Рокко и его братья".
Еще я часто вспоминаю концовку "Ран". А вчера ночью я впервые посмотрела "Лето с Моникой".
В те времена, когда я работала за чаевые, я чувствовала, что есть где-то то время, в котором я буду смотреть все эти фильмы и ходить в Эрмитаж по вечерам в среду, целыми днями гулять по паркам и писать роман за романом. Да, я мечтала именно о такой жизни, какую получила. Но заметьте - я хотела при этом еще и быть молодой. И даже это условие было выполнено. Мечты не могут не сбыться - нужно только выбирать как можно более тщеславные мечты.
Есть мифы мужские, а есть женские. И миф о спящей красавице чужд мне. Мне сродни история золушки: отделять зерна от плевел - вот мое извечное занятие. Да. неволя кажется бесконечной, но однажды тыква превратилась в карету, и белые кони умчали меня в неведанные края. Оставим за кадром принца. В его распоряжении лишь потерянная туфля. Только шкурка лягушки. В конце концов, принцев много, и туфель - бесконечное количество. И все эти наследники великих царств давно и прочно околдованы. Их замки погружены в сон. Во рвах, окружающих эти одинокие крепости, гнилая мертвая вода, и даже бури обходят стороной те зачарованные края.
Еще ближе мне - сказка о двенадцати месяцах. У нее тоже древние корни. Зимней ночью я отправилась искать подснежники, но когда я наконец вышла на ту поляну, где ждали меня двенадцать лесных духов, я сказала:
- К черту подснежники. Я теперь властелин колец.
Помнится, эльфы советовали герою этой странной и очень длинной сказки погулять как-нибудь осенью по лесу ("когда листья позолотеют, но еще не опадут"). Помните ли вы концовку "Властелина Колец"? Белый корабль ждет его в серой гавани. Он уплывает с эльфами на Запад. Помните ли вы эти слова Фродо?
- Я ранен. Ранен, и рана эта никогда не заживет по-настоящему.
Вот цитата из письма Толкиена: "все еще носил печать Кольца, которую необходимо было изгладить окончательно, - а именно след гордости и чувства собственности".
Читали ли вы "Землю под ее ногами"? И помните ли вы обстоятельства смерти Вайны Апсара, которая так любила роман Толкиена? Ту розовую виллу, которую поглотила земля... Возьмите в руки книгу и прочтите первую строку: "On St.Valentine's Day, 1989, the last day of her life, the legendary popular singer Vina Apsara woke sobbing from a dream of human sacrifice in which she had been the intended victim."
В Эрмитаже есть один древний барельеф со множеством сколов, изображающий похищение Персифоны. Вместа лица Персифоны - большой скол. Ее нельзя увидеть. Потому мне так нравится именно этот барельеф.
Еще я могла бы вспомнить миф о Психее. Но не стану, так как о нем так много говорится в моем романе "Плавание". Я хочу выразить мысль о том, что меня множество раз пытались принести в жертву, но я сбежала со всех жертвенных камней. Мне в дестве так нравилось начало сказочного фильма про Фантагиро. Она тоже нашла в поле меч, как Жанна д'Арк. Я мечтала о величественной судьбе, я читала Блока и Достоевского, а меня заставляли мыть мерзость, убирать помои, таскать (вернее, я могла только катать) кеги с пивом. Несомненно, со временем я дослужилась бы до тех высот, на которых находилась Фрида, и хлестала бы кнутом слуг из Замка. Но все эти срадания оказались слишком мучительными для меня. Надеюсь, ни один из читающих не посмел подумать, что я имею в виду материальные страдания. Нельзя долго страдать от материального - привыкаешь. Перестаешь чувствовать. Нематериальное страдание - бесконечно.
В последние месяцы я постоянно включаю песни Ильи Лагутенко того периода, когда они звучали повсюду в России. В те времена я ходила на вечерние дискотеки. С четырнадцати - я уже ходила на ночные. Меня никогда не спрашивали о возрасте на входе. Теперь же меня все время принимают за несовершеннолетнюю. Это ирония судьбы. В те времена я носила 44-ый размер, а теперь давно уже - сороковой. В те времена я подводила глаза черным карандашом, который воровала у старшей сестры. И все это, - и стихи Блока, и черный карандаш, и туфли на шпильках, и привычка мыть голову каждый день (желательно утром перед школой), и мечта о судьбе Жанны, Ершалаимские главы и песни Мумитроля, - сочитались во мне так естественно и просто. В те времена люди постоянно заговаривали со мной на улице, заговаривали всюду. Особенно в Питере, где я впервые оказалось в пятнадцать лет. Я искрилась своей провинциальностью. Как янтарь на солнце.
Любому встречному я казалось легкой добычей. Люди постоянно говорили мне неправду. Люди считали меня глупой. Каждый, бросив лишь взгляд на меня, уверивался в этом. И даже не взирая на то, что я могла страницами цитировать великих писателей, обладала богатейшим лексиконом для столь юных лет и рассуждала на все те темы, которыми издревле занимались философы. Все равно они считали меня глупой, потому что я обладала внешностью беззащитной девочки. Будь на мне ожерелье из черных агатов, будь рядом со мною тридцать три богатыря - и они бы стали слушать меня совсем иначе.
Все же меня окружали те самые ангелы с лицами демонов. Повсюду следовали за мной, от всех охраняли меня. Меня всегда выручал случай.
Пока я писала этот текст, вспомнились две истории из прошлого, которые хочу описать. Первый случай касается Ильи Лагутенко. Мне было тогда пятнадцать или шестнадцать, точно не помню. То есть это 2003 или 2004. В моем городе была всего одна частная картинная галерея, и принадлежала она матери моей лучшей подруги Саши. Раз в месяц в галерее проходила презентация какой-нибудь выставки. Вместе с Сашей я бывала на каждой, и не раз отказывала местным художникам и фотографам поработать натурщицей, потому что они были мне омерзительны. Но галерея мне очень нравилась, и нравилась эта атмосфера, и эти мерцающие бокалы с шампанским и фуршетные столы, голодные журналисты, старушки-искусствоведы, которые восторгались мной... Я любила этот мир и будто ждала встречи с кем-то на одной из этих презентаций. И с волнением все никак не могла решить, в какой одежде туда отправиться. И однажды к нам в город с концертом приехал Илья Лагутенко. Я даже не знала об этом, и не интересовалась концертами, так как все равно не имела таких денег. И мама Саши каким-то образом пригласила его в галерею на презентацию, и он согласился. Саша вдруг решила со мной поссориться. А я не знала причины. Но прошло время, несколько недель, и Саша попросила прощения, и все стало как прежде, и снова мы вместе сидели зимними вечерами в пустой галерее, и в один из таких вечеров я заметила фотографию на стене - на ней был изображен Илья Лагутенко, фотография была сделана на презентации.
Мне и сейчас так же печально вспоминать о той несбывшейся встрече. Но в утешение даны мне все его песни, и я могу бесконечно их слушать.
Вторая история из тех времен, когда мне было семнадцать лет. С подругой Верой я ходила на лекции на журфак, где она училась. Постепенно я забросила все кроме философии. Тогда я работала официанткой. Но на философию я ходила почти каждый четверг, потому что мне нравился философ. В то время я как раз увлеклась философией: сначала читала Ницше, а потом Канта. Очень любила другим пересказывать. Преподаватель же начал с Парменида, и я слушала с большим удовольствием. Он был самым молодым преподавателем на журфаке, ему было лет тридцать пять. Он был среднего роста и носил высокие желтые ботинки на шнуровке, из-за которых (когда он пришел в них первый раз) все девочки хихикали всю пару. Я всегда садилась рядом с Верой. А она всегда сидела на третьем ряду, и я оказывалась прямо напротив него, и в течение каждой лекции смотрела ему в глаза. После пары девочки всегда обступали его, задавли тысячу вопросов, а я исчезала незаметно.
Как-то раз он посвятил всю лекцию понятию о Боге, и еще сказал, что он в Бога верит. И мне понравилось то, как он это сказал. А стоило ему это произнести - и один студент начал грокмко оскорблять его, а потом закричал: "Я Христос! Я Христос! Поклоняйтесь мне!" Философ же, можно сказать, не обратил на него никакого внимания. Мне нравилась эта его бесстрастная манера говорить. Его голос был всегда спокойным.
В самом начале года он сказал, что не будет давать домашних заданий и не требует делать конспекты лекций, он сказал что за год каждый должен прочитать хоть одну книгу по философии. Потом он начал спрашивать, кто какую книгу читает. Затем предоставил список книг, которые он советует нам прочесть. Думаю, только после того, как я не появилась на экзаменах, он понял, что я не учусь на журфаке. Девочки рассказывали мне, что он их ужасно мучил и унижал. И той весной я на философию уже не ходила, и официанткой уже не работала. Я была уже далека даже от философии. Таким образом, я совсем исчезла. В следующем году я так и не пришла, и даже моя подруга испарилась (она бросила журфак). Но летом он случайно увидел меня в троллейбусе.
Был ослепительный полдень, я ехала с Верой по первой линни и вдруг заметила нашего молодого философа, вид у него был очень задумчивый, казалось, он поглощен мыслями, которые проносятся с огромной скоростью, и отделен от внешнего мира. Через минуту я вновь взглянула в его сторону - он уже так сильно изменился. что можно было подумать, что за это время с ним произошло что-то ужасное. Просто он увидел меня в другом конце троллейбуса. Чтоб облегчить его страдания, я вышла раньше времени, притворившись, будто я так и не обратила на него внимания.
Мой молодой философ так и не решился заговорить со мной. Если б он решился, то узнал бы много запретного. Но оставим его в прошлом - ехать туда, куда он ехал и думать о том, о чем он так упорно думал.
Наверное, при взгляде на меня он мог подумать словами героя рассказа Пелевина "Ника": "...в ее животном - если вдуматься - бытии был отблеск высшей гармонии, естественное дыхание того, за чем безнадежно гонится искусство, и мне начинало казаться. что по-настоящему красива и осмысленна именно ее простая судьба, а все, на чем я основываю собственную жизнь - просто выдумки, да еще и чужие". Как-то так.
Когда гуляю с собакой в парке, то часто мне чудится, что я слышу мысли людей: "Хорошо ей жить в неведении!.." И следующая: "Ну ничего, она скоро узнает, какова эта жизнь на вкус". А я кормлю голубей, и кормлю щедро. Я кормлю воронов иногда тоже. Приношу им остатки всякой еды к тому дереву, где у них гнездо. Но еще прежде, чем я стала их кормить, они стали меня привечать. С тех пор как я вернулась в Питер. За год в Вудстоке я научилась свистеть по-птичьи. Тихим свистом. И все птицы в парке знают мой свист и слушают с таким вниманием, с таким интересом...
Но в последнее время поведение птиц изменилось. Началось все с того, что небольшая коричневая птичка попыталась сесть мне на голову. Я еле увернулась, а она зависла в воздухе надо мной и недовольно порхала. Но главное - вороны. Эти мудрые птицы. Спутники Одина, спутники Аполлона.
Они кричат мне так часто, когда я выхожу на прогулку по городу. Они подлетают очень близко. Недавно они взяли сыр почти из моих рук. Они позволяют мне находиться так близко, что я гляжу им в глаза, разглядываю цвет оперения, любуюсь их грациозными движениями. А люди, которые видят это, ужасно пугаются. Я же боюсь только одного - что когда-нибудь самый красивый из них когтями обхватит мое запястье.
Уже давным-давно обычные люди не могут решиться ко мне подойти и заговорить со мной. Лишь изредка подходят одержимые или обколбашенные. Но если я вижу в парке женщину с маленьким ребенком, то непременно подохожу ближе, как бы без цели, но на самом деле для того, чтоб обратить внимание ребенка на мою рыжую большую собаку. И ребенок тянется к собаке, а я отвлекаю его мать коротким разговором, после чего мы поскорее уходим. Пока она не опомнилась. Но часто встречаются просто отвратительные дети. Они пытаются выколоть моей собаке глаза. Но однажды произошел случай, который я никогда не забуду. Я быстро шла по улице и увидела женщину с ребенком на руках. Ребенок того возраста, когда еще не умеет ни говорить, ни ходить. И когда я поравнялась с ними, ребенок вдруг резко протянул руку и схватил меня за плечо, от чего я обернулась и взглянула в его смеющееся счастливое лицо, и так хорошо запомнила его огромные синие глаза.
Что же, женской судьбы мне не досталось. О том я и просила. И со временем я растеряла все свои силы. Все мои запасы живой воды иссякли, и осталась только вода мертвая. Которая способна сращивать мертвую плоть, но неспособна оживить ее. И в сопровождении черных воронов я гуляю по городу: куда бы ни упал мой взор - везде я вижу красоту. Но часто кто-то стучит в мою дверь. "Это просто ворон, и больше ничего", - говорю я себе. Просто хочет влететь в мою комнату и крикнуть: "Nevermore!" Будто я была когда-то той самой прекрасной Ленор. "Ночь без той, кого зовут светлым именем Ленора..." Будто я была прекрасна той дикой красотой, как Моника. Будто время не властно надо мной, и не может в моей жизни ничего больше произойти.
Несомненно, мы все хотели слишком многого. А еще лучше: "We want the world and we want it now!.." Печальное наше братсво продолжает путь. "We're on the road to nowhere, come on inside..." И еще я последний год очень часто слушаю песню Ника Кейва, в которой речь идет о последнем путешествии. "Обманутым пловцам раскрой свои глубины..." Тот белый эльфийский корабль уплыл на Запад и исчез во тьме, но за туманом и дождем они увидели зеленый берег и восход солнца.
Я хотела процитировать знаменитую фразу Марии Башкирцевой о высоком братстве, а так же привести здесь строфу "Наше братство без клятв, а в родство не загонишь и силой...<...>...Но к войне или миру, но строй пахнет братской могилой...", но заглянула в дневник М.Б. (которая, если помните, умерла в 26 лет, а мне как раз сейчас 26 лет) и теперь хочу закончить отрывком из него:
Вторник, 12 февраля. Сегодня вечером у итальянцев давали «Травиату»: Альбани, Канул и Пандольфини. Крупные артисты, но мне не понравилось. Однако в последнем акте я уже не чувствовала желания умереть, но говорила себе, что мне предстоят страдания и смерть именно тогда, когда все могло бы уладиться.
Это предсказание, которое я сама себе делаю. Я была одета а la bebe, что очень красиво на тонких и стройных фигурах: белые банты на плечах, шее и открытых руках делали меня похожей на инфанту Веласкеса...
Умереть? Это было бы дико, и однако мне кажется, что я должна умереть. Я не могу жить: я ненормально создана; во мне - бездна лишнего и слишком многого недостает; такой характер не может быть долговечным. Если бы я была богиней и вся вселенная была к моим услугам, я находила бы, что мои владения дурно устроены... Нельзя быть более причудливым, более требовательным, более нетерпеливым, а иногда или, может быть, даже всегда во мне есть известная доза благоразумия, спокойствия, но я сама не вполне понимаю себя, я только говорю вам, что жизнь моя не может быть продолжительна.