Подняться над вотсапом
- Я сегодня вечером не нужен вам, Филипп Филиппович? - осведомился он.
- Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем. Во-первых, кролик издох, а во-вторых, сегодня в Большом - «Аида». А я давно не слышал. Люблю... Помните? Дуэт... тари-ра-рим.
- Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступились бы самым возмутительным образом, вас следовало бы арестовать!
- За что?!.
- А вы не любите пролетариат!
- Да, я не люблю пролетариат…
(Михаил Булгаков «Собачье сердце»)
Я навсегда запомнила двух женщин в буфете Консерватории. Очень пожилые, в темных платьях - потертых, состарившихся с таким же достоинством, что и они сами. У одной под горлом камея, на плечах шаль, связанная крючком. У другой - гребень. Не гребешок, а гребень из слоновой кости в седых волосах. 90-е, зима, холод, бокал шампанского в буфете - по цене трех бутылок. И вот они берут себе по этому бокалу шампанского, отходят в сторонку и смакуют. И ведут беседу, со знанием дела обсуждая достоинства и огрехи исполнения… «Интерпретация чересчур уж смелая» - «А мне кажется, эта музыка давно нуждалась в том, чтобы с нее стряхнули «пыль веков!»
Скорей всего, дома на гречке сидели. Но в консерватории пили шампанское. Потому что так принято. Потому что для них этот поход - торжественное событие. Раньше таких старушек в театрах было много. Сейчас почти не видно. Те, что пришли им на смену, в антракте не отказались бы от «Балтики-девятки».
Как-то с детства за словом ОПЕРА у меня закрепилась ассоциация с фильмом «Война и мир», когда Курагин-Лановой соблазняет Наташу, смотрит на нее снизу, из партера, так и зыркает своими бесстыдными темными очами. Ложи блещут, декольте, лорнеты, веера, бриллианты, локоны, эполеты, красный бархат, золотая лепка… Специально я об этом не думала, но так до сих пор и представляла оперу.
И когда первый раз туда собиралась - это было недавно, переживала, что у меня нет вечернего наряда. Надела самые большие сережки, пришла в театр и сразу у зеркала столкнулась с парнем в зеленых кроссовках и красном поло Lacoste. Штанишки такие - тоже полуспортивные. И ничего. Пошел, сел в третий ряд. Никто его не остановил. Мне казалось, должны.
Еще мне казалось, что все вокруг завсегдатаи и наизусть помнят сюжет, арии, музыку, слова, как профессор Преображенский, который ездил послушать дуэт. И что по мне будет видно, что я всего этого не знаю. Изучила старую мамину книгу «100 опер», потому что ладно «Евгений Онегин», там понятно, что происходит, но вот «Набукко» я даже приблизительно не представляла о чем. В общем, подготовилась, настроилась на встречу с прекрасным, а дедушка, сидевший рядом на «Набукко» в театре Станиславского, почти непрерывно делал себе точечный массаж носа. Сопел страшно. Фыркал и толкался.
А недавно ходила в «Геликон», как раз на «Евгения Онегина», так передо мной сидели тетеньки, которые во время сцены дуэли достали, шурша пакетами, фруктовое пюре «Агушка» в вакуумной упаковке и посасывали его. Они, конечно, пытались подавить хлюпание, но им не очень-то удавалось. Девушка справа во втором акте плотно спала. Сползла в кресле, вытянула ножки, накрылась кофтой и спала. Группа школьников периодически гудела, переговариваясь, как в классе, когда учитель выходит за дверь.
Нынче зритель оперы - часто тот самый пролетариат, не любимый профессором Преображенским. Свежее столкновение произошло во время оперы «Леди Макбет Мценского уезда», которую «Геликон-опера» впервые показывала на сцене зала «Стравинский».
Литературная основа - шедевр русской словесности.
Опера - знаменитейшая, одна из лучших опер XX столетия.
Музыка Шостаковича - великая, прекрасная, новаторская, сложная.
Постановка - знаковая для театра, завоевавшая четыре «Золотые маски», успех, мировые гастроли, рекордное количество сыгранных спектаклей…
Режиссер-постановщик «Дмитрий Бертман обращается к первой авторской редакции оперы Шостаковича, в которой тонко переплетаются трагическое и гротесковое неистовство». НЕИСТОВСТВО!
Сценическое пространство оснащено по последнему слову техники.
Мужчина и женщина на входе в зал:
- Ты глянь - аншлаг!
- Ходят люди в оперу - не то что мы с тобой, сидим у телевизора, как отсталые.
Тетки во втором ряду:
- Нина, ты меня разбуди, если усну.
- Тут такой сюжет, что не уснешь!
- Я себя знаю - могу и захрапеть…
Две девушки озираются по сторонам. Замечания такие:
- Смотри, какая кладка хорошая!
- Дааа, кирпичик к кирпичику.
(Комплекс зданий музыкального театра «Геликон-опера» располагается в усадьбе Шаховских-Глебовых-Стрешневых, построенной в XVIII веке и являющейся памятником архитектуры. В ходе реконструкции площадь театра увеличена с чуть более трех тысяч квадратных метров до 13 500 м2. Существующие здания были надстроены и расширены. Во внутреннем дворе усадьбы создан большой зала на 500 мест. Новый зал и получил название «Стравинский»).
Начался спектакль. С первых секунд - от сцены невозможно отвести глаз, напряжение невероятное, солисты творят чудеса - поют сложнейшие партии из положения лежа, сидя, полусидя, полулежа… Декорации под стать Шостаковичу - рушат шаблоны, настраивают на трагедию, в хоре каждый играет, будто он солист. Грандиозно, ошеломляюще.
Свёкр Катерины Измайловой, Борис Тимофеевич, поет:
- Баба здоровая, а мужика нету…
Сзади кто-то громко замечает:
- Да тут ползала таких сидит! (хихиканье)
Действие разворачивается, отношения, характеры, события развиваются стремительно. И каждый из героев находит поддержку у зрителей, которые явно были не в курсе сюжета и теперь неприятно поражены его убийственными поворотами. Мнения моих соседей разделяются.
Вот Катерина Измайлова впервые обнимается с Сергеем, и женщина слева вскрикивает:
- Ох, свекр идет! Я прямо волнуюсь! Сейчас он ее, бедную…
Вот свекр застает Катерину в объятиях Сергея. Мы тут же узнаем, что по этому поводу думает Нина из второго ряда, соседка которой боялась заснуть:
- Ну вот так ей и надо, шалаве!
Тут девушка слева зашетала на ухо подруге, пытаясь перешептать оркестр:
- Лучше б тот, который свекр, Сергея играл. Видный такой мужчина, да?… На любовника тянет!
- И не старый совсем. Ну все уж - отравила она его, видать.
После слов Катерины, обращенных к Сергею «Целуй же меня, целуй, целуй» высказалась сама неуснувшая Нина:
- Да он уже замучился с ней целоваться без конца.
- Устал, бедняжка…
Мы тут живем в насквозь несовершенном мире, про совершенство знаем только, что оно недостижимое; научились получать удовольствие от своих и чужих недостатков, где-то даже пороков; забываем, что некоторые живут по-другому. И умеют, например, петь в опере - совершенно. Петь так, что голоса отзываются и вибрируют прямо в твоем сердце, в том месте, где гранитный камушек в груди. Камушек становится невесомым, пляшет и щекочет, отзываясь на музыку. И это очень - очень новое чувство - получать наслаждение от живого совершенства. Спасибо, оно было острое.
И то, что все это творится прямо на твоих глазах, здесь и сейчас - в это почти не веришь. Что нет тут почти никаких технических уловок и спецэффектов, и при этом все так грандиозно, гармонично, идеально-красиво. Это главное чудо и есть. И, видимо, оно и называется высокое искусство.
Жаль, опера - больше не искусство для избранных.
Наступил антракт, народ устремился в буфет.
- Ну что, мать, насмотрелась секса на год вперед?
- Ну, не на год…
В буфете многие столики заняты теми, кто принес еду с собой - им же не надо в очереди стоять, достали бананчик, бутерброд, чипсы, и перекус готов.
- Говорят, в «Театр Луны» надо ходить. И в «Вахтангова» - там от 150 рублей билеты.
***
- Мне что нравится, прима при такой-то нагрузке - весьма бодра и в ноты попадает!
- А парни в хоре офигенные, накачанные, в кожу затянутые, прямо ух…
В последних сценах - каторга - Катерина в красных перчатках - словно по локоть в крови. Сцены с участием хора, трансформация декораций, вся сценография, музыка и голоса держат в напряжении, нарастание трагедии, ощущения полного ужаса…
Сзади возня:
- Ты че там все роняешь? Перевозбудилась?
- Есть маленько.
Мужчина в первом ряду не выдерживает:
- Пожалуйста, можно потише? Вы весь спектакль шушукались! Концовку дайте досмотреть!
Реакция - искреннее удивление смешанное с восхищением:
- Как он только услышал?! Музыка все время такая громкая играет!
Илья Ильин, заместитель художественного руководителя театра «Геликон-опера» сказал:
- Исполнение 25 октября было посвящено великой русской певице Галине Павловне Вишневской, 90-летие которой весь мир отмечает в этот день. Для Галины Павловны, так же, как и для нашего театра, Катерина - роль знаковая. Вишневская сделала партию очень тонко и совсем непохоже на других… Шостакович написал гениальную музыку, там есть удивительные нюансы, и именно у Вишневской все они ощутимы. Ее Катерина любила Сергея. При том, что он негодяй, подонок, сволочь, крохобор, мелочный торгаш, она все равно продолжает его любить, даже и на каторге. В конце концов она даже не его убивает, а Сонетку. А он продолжает жить… И жизнь дальше идет. В этом сила этой истории.
Жизнь идет дальше, опера в России все еще тот вид искусства, в котором мы если не впереди планеты всей, то на уровне. С создателями оперных спектаклей все в порядке. А со зрителем происходит что-то странное. Понятие «храм искусства» кануло в Лету, а вслед за ним и традиции, связанные с посещением этих храмов.
Почему-то все забыли, что платье в театр - не обязательно должно быть роскошным, просто оно должно быть не фуфайкой в кАтушках.
Пирожное в буфете - это дорого, но батон из дому, поедаемый в роскошных интерьерах театра, театра, который чей-то дом, возведенный кровью, потом, силой мечты и верой в искусство - это неуважение.
Просматривание ленты в соцсетях и проверяние электронной почты в темноте зала, когда экран вашего телефона светит в глаза всем, кто сидит выше - это хамство. Мерзкое тупое хамство людей низкой культуры. Из того же разряда 15-ти минутное опоздание, в результате которого 15 человек должны встать по стойке смирно, чтобы пропустить вас на ваше место. И все это цветет и пахнет в театрах столицы. Иногда и телефоны звенят во время действия.
Их обладатели - важные шишки, не могут они выключиться, подняться над суетой, над фейсбуком, над вотсапом! У них палец на ядерной кнопке! А в театре они случайно.
Почему в офисах есть дресскод, в клубах есть фейсконтроль, а в театрах нет ни того, ни другого? А в кинотеатре, если кто-то достает телефон - на него светят лазерной указкой. А тут - ОПЕРА! Столько усилий - душевных, творческих, волевых, физических, чтобы здесь и сейчас в эту минуту случилось чудо и мы пережили высшие эмоции, недоступные в обычной жизни.
Оперу и любой другой спектакль не перемотаешь, не поставишь на повтор, не прибавишь звук. Только здесь и сейчас. Здесь и сейчас. И кто-то готовится к этой встрече, предвкушает, покупает цветы, надевает галстук-бабочку, прикалывает брошку, делает прическу... А кто-то приходит, ковыряет в носу и чешет яйца. И что, театр прямо заинтересован в таком зрителе?
В гардеробе:
- Я вот в Моисеевский ходила, балет «Ночь на Лысой горе», вот где секс - так секс! Аж живот заболел. Я прямо не ожидала, сидела, боялась на соседа посмотреть. И это в зале-то Чайковского!
- В Большом театре люди получше одеваются.
- В молодости я всегда туфли в театр брала - переобувались в гардеробе. А сейчас и в сапогах, и в ботинках прут. Ну я тоже забросила переобуваться…
Куплю камею, шаль и гребень.
Присоединяйтесь.
- Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем. Во-первых, кролик издох, а во-вторых, сегодня в Большом - «Аида». А я давно не слышал. Люблю... Помните? Дуэт... тари-ра-рим.
- Знаете ли, профессор, если бы вы не были европейским светилом и за вас не заступились бы самым возмутительным образом, вас следовало бы арестовать!
- За что?!.
- А вы не любите пролетариат!
- Да, я не люблю пролетариат…
(Михаил Булгаков «Собачье сердце»)
Я навсегда запомнила двух женщин в буфете Консерватории. Очень пожилые, в темных платьях - потертых, состарившихся с таким же достоинством, что и они сами. У одной под горлом камея, на плечах шаль, связанная крючком. У другой - гребень. Не гребешок, а гребень из слоновой кости в седых волосах. 90-е, зима, холод, бокал шампанского в буфете - по цене трех бутылок. И вот они берут себе по этому бокалу шампанского, отходят в сторонку и смакуют. И ведут беседу, со знанием дела обсуждая достоинства и огрехи исполнения… «Интерпретация чересчур уж смелая» - «А мне кажется, эта музыка давно нуждалась в том, чтобы с нее стряхнули «пыль веков!»
Скорей всего, дома на гречке сидели. Но в консерватории пили шампанское. Потому что так принято. Потому что для них этот поход - торжественное событие. Раньше таких старушек в театрах было много. Сейчас почти не видно. Те, что пришли им на смену, в антракте не отказались бы от «Балтики-девятки».
Как-то с детства за словом ОПЕРА у меня закрепилась ассоциация с фильмом «Война и мир», когда Курагин-Лановой соблазняет Наташу, смотрит на нее снизу, из партера, так и зыркает своими бесстыдными темными очами. Ложи блещут, декольте, лорнеты, веера, бриллианты, локоны, эполеты, красный бархат, золотая лепка… Специально я об этом не думала, но так до сих пор и представляла оперу.
И когда первый раз туда собиралась - это было недавно, переживала, что у меня нет вечернего наряда. Надела самые большие сережки, пришла в театр и сразу у зеркала столкнулась с парнем в зеленых кроссовках и красном поло Lacoste. Штанишки такие - тоже полуспортивные. И ничего. Пошел, сел в третий ряд. Никто его не остановил. Мне казалось, должны.
Еще мне казалось, что все вокруг завсегдатаи и наизусть помнят сюжет, арии, музыку, слова, как профессор Преображенский, который ездил послушать дуэт. И что по мне будет видно, что я всего этого не знаю. Изучила старую мамину книгу «100 опер», потому что ладно «Евгений Онегин», там понятно, что происходит, но вот «Набукко» я даже приблизительно не представляла о чем. В общем, подготовилась, настроилась на встречу с прекрасным, а дедушка, сидевший рядом на «Набукко» в театре Станиславского, почти непрерывно делал себе точечный массаж носа. Сопел страшно. Фыркал и толкался.
А недавно ходила в «Геликон», как раз на «Евгения Онегина», так передо мной сидели тетеньки, которые во время сцены дуэли достали, шурша пакетами, фруктовое пюре «Агушка» в вакуумной упаковке и посасывали его. Они, конечно, пытались подавить хлюпание, но им не очень-то удавалось. Девушка справа во втором акте плотно спала. Сползла в кресле, вытянула ножки, накрылась кофтой и спала. Группа школьников периодически гудела, переговариваясь, как в классе, когда учитель выходит за дверь.
Нынче зритель оперы - часто тот самый пролетариат, не любимый профессором Преображенским. Свежее столкновение произошло во время оперы «Леди Макбет Мценского уезда», которую «Геликон-опера» впервые показывала на сцене зала «Стравинский».
Литературная основа - шедевр русской словесности.
Опера - знаменитейшая, одна из лучших опер XX столетия.
Музыка Шостаковича - великая, прекрасная, новаторская, сложная.
Постановка - знаковая для театра, завоевавшая четыре «Золотые маски», успех, мировые гастроли, рекордное количество сыгранных спектаклей…
Режиссер-постановщик «Дмитрий Бертман обращается к первой авторской редакции оперы Шостаковича, в которой тонко переплетаются трагическое и гротесковое неистовство». НЕИСТОВСТВО!
Сценическое пространство оснащено по последнему слову техники.
Мужчина и женщина на входе в зал:
- Ты глянь - аншлаг!
- Ходят люди в оперу - не то что мы с тобой, сидим у телевизора, как отсталые.
Тетки во втором ряду:
- Нина, ты меня разбуди, если усну.
- Тут такой сюжет, что не уснешь!
- Я себя знаю - могу и захрапеть…
Две девушки озираются по сторонам. Замечания такие:
- Смотри, какая кладка хорошая!
- Дааа, кирпичик к кирпичику.
(Комплекс зданий музыкального театра «Геликон-опера» располагается в усадьбе Шаховских-Глебовых-Стрешневых, построенной в XVIII веке и являющейся памятником архитектуры. В ходе реконструкции площадь театра увеличена с чуть более трех тысяч квадратных метров до 13 500 м2. Существующие здания были надстроены и расширены. Во внутреннем дворе усадьбы создан большой зала на 500 мест. Новый зал и получил название «Стравинский»).
Начался спектакль. С первых секунд - от сцены невозможно отвести глаз, напряжение невероятное, солисты творят чудеса - поют сложнейшие партии из положения лежа, сидя, полусидя, полулежа… Декорации под стать Шостаковичу - рушат шаблоны, настраивают на трагедию, в хоре каждый играет, будто он солист. Грандиозно, ошеломляюще.
Свёкр Катерины Измайловой, Борис Тимофеевич, поет:
- Баба здоровая, а мужика нету…
Сзади кто-то громко замечает:
- Да тут ползала таких сидит! (хихиканье)
Действие разворачивается, отношения, характеры, события развиваются стремительно. И каждый из героев находит поддержку у зрителей, которые явно были не в курсе сюжета и теперь неприятно поражены его убийственными поворотами. Мнения моих соседей разделяются.
Вот Катерина Измайлова впервые обнимается с Сергеем, и женщина слева вскрикивает:
- Ох, свекр идет! Я прямо волнуюсь! Сейчас он ее, бедную…
Вот свекр застает Катерину в объятиях Сергея. Мы тут же узнаем, что по этому поводу думает Нина из второго ряда, соседка которой боялась заснуть:
- Ну вот так ей и надо, шалаве!
Тут девушка слева зашетала на ухо подруге, пытаясь перешептать оркестр:
- Лучше б тот, который свекр, Сергея играл. Видный такой мужчина, да?… На любовника тянет!
- И не старый совсем. Ну все уж - отравила она его, видать.
После слов Катерины, обращенных к Сергею «Целуй же меня, целуй, целуй» высказалась сама неуснувшая Нина:
- Да он уже замучился с ней целоваться без конца.
- Устал, бедняжка…
Мы тут живем в насквозь несовершенном мире, про совершенство знаем только, что оно недостижимое; научились получать удовольствие от своих и чужих недостатков, где-то даже пороков; забываем, что некоторые живут по-другому. И умеют, например, петь в опере - совершенно. Петь так, что голоса отзываются и вибрируют прямо в твоем сердце, в том месте, где гранитный камушек в груди. Камушек становится невесомым, пляшет и щекочет, отзываясь на музыку. И это очень - очень новое чувство - получать наслаждение от живого совершенства. Спасибо, оно было острое.
И то, что все это творится прямо на твоих глазах, здесь и сейчас - в это почти не веришь. Что нет тут почти никаких технических уловок и спецэффектов, и при этом все так грандиозно, гармонично, идеально-красиво. Это главное чудо и есть. И, видимо, оно и называется высокое искусство.
Жаль, опера - больше не искусство для избранных.
Наступил антракт, народ устремился в буфет.
- Ну что, мать, насмотрелась секса на год вперед?
- Ну, не на год…
В буфете многие столики заняты теми, кто принес еду с собой - им же не надо в очереди стоять, достали бананчик, бутерброд, чипсы, и перекус готов.
- Говорят, в «Театр Луны» надо ходить. И в «Вахтангова» - там от 150 рублей билеты.
***
- Мне что нравится, прима при такой-то нагрузке - весьма бодра и в ноты попадает!
- А парни в хоре офигенные, накачанные, в кожу затянутые, прямо ух…
В последних сценах - каторга - Катерина в красных перчатках - словно по локоть в крови. Сцены с участием хора, трансформация декораций, вся сценография, музыка и голоса держат в напряжении, нарастание трагедии, ощущения полного ужаса…
Сзади возня:
- Ты че там все роняешь? Перевозбудилась?
- Есть маленько.
Мужчина в первом ряду не выдерживает:
- Пожалуйста, можно потише? Вы весь спектакль шушукались! Концовку дайте досмотреть!
Реакция - искреннее удивление смешанное с восхищением:
- Как он только услышал?! Музыка все время такая громкая играет!
Илья Ильин, заместитель художественного руководителя театра «Геликон-опера» сказал:
- Исполнение 25 октября было посвящено великой русской певице Галине Павловне Вишневской, 90-летие которой весь мир отмечает в этот день. Для Галины Павловны, так же, как и для нашего театра, Катерина - роль знаковая. Вишневская сделала партию очень тонко и совсем непохоже на других… Шостакович написал гениальную музыку, там есть удивительные нюансы, и именно у Вишневской все они ощутимы. Ее Катерина любила Сергея. При том, что он негодяй, подонок, сволочь, крохобор, мелочный торгаш, она все равно продолжает его любить, даже и на каторге. В конце концов она даже не его убивает, а Сонетку. А он продолжает жить… И жизнь дальше идет. В этом сила этой истории.
Жизнь идет дальше, опера в России все еще тот вид искусства, в котором мы если не впереди планеты всей, то на уровне. С создателями оперных спектаклей все в порядке. А со зрителем происходит что-то странное. Понятие «храм искусства» кануло в Лету, а вслед за ним и традиции, связанные с посещением этих храмов.
Почему-то все забыли, что платье в театр - не обязательно должно быть роскошным, просто оно должно быть не фуфайкой в кАтушках.
Пирожное в буфете - это дорого, но батон из дому, поедаемый в роскошных интерьерах театра, театра, который чей-то дом, возведенный кровью, потом, силой мечты и верой в искусство - это неуважение.
Просматривание ленты в соцсетях и проверяние электронной почты в темноте зала, когда экран вашего телефона светит в глаза всем, кто сидит выше - это хамство. Мерзкое тупое хамство людей низкой культуры. Из того же разряда 15-ти минутное опоздание, в результате которого 15 человек должны встать по стойке смирно, чтобы пропустить вас на ваше место. И все это цветет и пахнет в театрах столицы. Иногда и телефоны звенят во время действия.
Их обладатели - важные шишки, не могут они выключиться, подняться над суетой, над фейсбуком, над вотсапом! У них палец на ядерной кнопке! А в театре они случайно.
Почему в офисах есть дресскод, в клубах есть фейсконтроль, а в театрах нет ни того, ни другого? А в кинотеатре, если кто-то достает телефон - на него светят лазерной указкой. А тут - ОПЕРА! Столько усилий - душевных, творческих, волевых, физических, чтобы здесь и сейчас в эту минуту случилось чудо и мы пережили высшие эмоции, недоступные в обычной жизни.
Оперу и любой другой спектакль не перемотаешь, не поставишь на повтор, не прибавишь звук. Только здесь и сейчас. Здесь и сейчас. И кто-то готовится к этой встрече, предвкушает, покупает цветы, надевает галстук-бабочку, прикалывает брошку, делает прическу... А кто-то приходит, ковыряет в носу и чешет яйца. И что, театр прямо заинтересован в таком зрителе?
В гардеробе:
- Я вот в Моисеевский ходила, балет «Ночь на Лысой горе», вот где секс - так секс! Аж живот заболел. Я прямо не ожидала, сидела, боялась на соседа посмотреть. И это в зале-то Чайковского!
- В Большом театре люди получше одеваются.
- В молодости я всегда туфли в театр брала - переобувались в гардеробе. А сейчас и в сапогах, и в ботинках прут. Ну я тоже забросила переобуваться…
Куплю камею, шаль и гребень.
Присоединяйтесь.