О мужчинах и слезах
...вчера под вечер гуляла с потомком на детской площадке.
На скамейке обнаружились две крепко прилипшие к ней Русские Мамочки (тм), которые выгуливали девочку в чрезмерно пышной кисейной юбочке и колготах с сердечками и мальчика в толстовке.
Этот самый мальчик, видимо, был неравнодушен к кисейной юбочке, и убежденно, пылко даже говорил ей:
"Мужчины не плачут! Понимаешь, они же мужчины, и они не плачут! Вот я вот ударился, вот здесь, и я не заплакал, потому что мужчины не плачут!".
Мальчик, при этом, был беленький, худенький, и, я бы даже сказала, крапивинский.
"Вот щас я те, пацан, дам в ухо, и мы посмотрим, кто тут мущщщщина!" - неожиданно и злобно отреагировала во мне Внутренняя Феминистка. "Молчи, дурко, Закон о защите прав ребенка бдит! - сказала я, - лучше помоги сформулировать про плачущих мужчин".
...
Мужчины при мне плакали редко. Поводы для слез были понятные даже ребенку: смерть близкого, разрыв с любимым человеком, который оставил их любовь без ответа. И знаете? При этом они оставались мужчинами. А может быть, они становились мужчинами, когда первые капли сбегали по щекам. Потому что нужна немалая смелость, чтобы вопреки этому заклинанию "мужчины-не плачут" - все-таки заплакать.
Ну и напоследок. По ряду причин я временно потеряла способность плакать где-то лет с десяти-одиннадцати - воспитание в стиле "плакать стыдно" тоже сыграло тут свою роль. Не буду сейчас объяснять, почему. Но я очень хорошо помню, какой я была изнутри в этот период: я могла, например, начать улыбаться при известии о чьей-то смерти - просто потому, что я не находила у себя внутри ни одной точки для отождествления с близкими покойного; я улыбалась тому, что у меня никто не умер. Странно, да? Сейчас мне тоже странно. Я могла жестоко обесценить чью-то проблему - подумаешь, было бы о чем? Мне было муторно в дни официальных скорбных торжеств, например, в День Победы, потому что я не ощущала ровно ничего. Ненависть к немцам я понимала, скорбь по погибшим... Мы живы, ну и ладно. Но что это я все о смерти? В жизни тоже было своеобразно - например, у меня не было никакой потребности проявлять нежность, что словесно, что, тем более, телесно. Я была остранена и дистанцирована. Моим единственным инструментом взаимодействия с людьми была речь, интонационная окраска которой выбиралась в зависимости от ситуации (не путать с актерством, я не играла, я просто подлаживалась).
Это было неприятное, хотя и любопытное состояние эмоциональной потерянности.
Потом оно прошло. Я нашлась. Но это отдельная долгая история.
Слезы - это драгоценность. То, что нам дано для избывания боли, любой, физической и душевной. К этому дару надо относиться бережно, как к абсолютному слуху. Говорить мальчику, что мужчины не плачут - то же самое, что отправлять музыканта с абсолютным слухов на пилораму без наушников.
На скамейке обнаружились две крепко прилипшие к ней Русские Мамочки (тм), которые выгуливали девочку в чрезмерно пышной кисейной юбочке и колготах с сердечками и мальчика в толстовке.
Этот самый мальчик, видимо, был неравнодушен к кисейной юбочке, и убежденно, пылко даже говорил ей:
"Мужчины не плачут! Понимаешь, они же мужчины, и они не плачут! Вот я вот ударился, вот здесь, и я не заплакал, потому что мужчины не плачут!".
Мальчик, при этом, был беленький, худенький, и, я бы даже сказала, крапивинский.
"Вот щас я те, пацан, дам в ухо, и мы посмотрим, кто тут мущщщщина!" - неожиданно и злобно отреагировала во мне Внутренняя Феминистка. "Молчи, дурко, Закон о защите прав ребенка бдит! - сказала я, - лучше помоги сформулировать про плачущих мужчин".
...
Мужчины при мне плакали редко. Поводы для слез были понятные даже ребенку: смерть близкого, разрыв с любимым человеком, который оставил их любовь без ответа. И знаете? При этом они оставались мужчинами. А может быть, они становились мужчинами, когда первые капли сбегали по щекам. Потому что нужна немалая смелость, чтобы вопреки этому заклинанию "мужчины-не плачут" - все-таки заплакать.
Ну и напоследок. По ряду причин я временно потеряла способность плакать где-то лет с десяти-одиннадцати - воспитание в стиле "плакать стыдно" тоже сыграло тут свою роль. Не буду сейчас объяснять, почему. Но я очень хорошо помню, какой я была изнутри в этот период: я могла, например, начать улыбаться при известии о чьей-то смерти - просто потому, что я не находила у себя внутри ни одной точки для отождествления с близкими покойного; я улыбалась тому, что у меня никто не умер. Странно, да? Сейчас мне тоже странно. Я могла жестоко обесценить чью-то проблему - подумаешь, было бы о чем? Мне было муторно в дни официальных скорбных торжеств, например, в День Победы, потому что я не ощущала ровно ничего. Ненависть к немцам я понимала, скорбь по погибшим... Мы живы, ну и ладно. Но что это я все о смерти? В жизни тоже было своеобразно - например, у меня не было никакой потребности проявлять нежность, что словесно, что, тем более, телесно. Я была остранена и дистанцирована. Моим единственным инструментом взаимодействия с людьми была речь, интонационная окраска которой выбиралась в зависимости от ситуации (не путать с актерством, я не играла, я просто подлаживалась).
Это было неприятное, хотя и любопытное состояние эмоциональной потерянности.
Потом оно прошло. Я нашлась. Но это отдельная долгая история.
Слезы - это драгоценность. То, что нам дано для избывания боли, любой, физической и душевной. К этому дару надо относиться бережно, как к абсолютному слуху. Говорить мальчику, что мужчины не плачут - то же самое, что отправлять музыканта с абсолютным слухов на пилораму без наушников.