День Катастрофы

Apr 21, 2009 14:56

Это первый День Катастрофы без моего деда. Это первый раз, когда я готова что-то написать про День Катастрофы. Взрослеем, все таки. Причина очень проста - если не я, то кто же?! То поколение, которого в моей семье уже нет, не писало про свою жизнь. У них не было ни желания, ни времени. Они каждый раз отмалчивались и говорили, что таких, как они, было очень много, и ничего особенного они не сделали. Ну выжили, что в этом такого... Они вообще старались не смотреть назад, видимо для того, чтоб были силы смотреть вперед.

История семьи. Из того, что запомнилось.

С моим дедом, Зеноном (Евгением) Исааковичем Гофманом (ז"ל) все было просто. Относительно. Когда началась война в Польше, в армию его не взяли - возрастом не вышел, поэтому он взял велосипед и поехал догонять бравых польских солдат. Выехав из городка под названием Чехочинек (находящегося на границе с Германией), он догнал армию около Белостока, который буквально через несколько дней был занят Советской армией.
Что произошло с поляками - я не знаю, семейная история об этом умалчивает, но деда там хорошенько допросили и предложили богатый выбор, состоящий из расстрела за ближайшей стенкой, ссылки в Сибирь или в Казахстан. Дед решил поехать в Казахстан, причем сохранившаяся причина выбора звучит очень странно. Видите ли, там куда его послали (Балхаш) было озеро, также как и в той деревеньке, где они жили. В общем, выжил, что и есть самое главное. Польский акцент, манеры и европейская галантность сохранились в нем до последнего дня его жизни.

Остальные члены его семьи

После отъезда старшего сына в непонятном направлении, глава семьи (Ицхак) решил, что лучше им куда-нибудь уехать. Причем подальше. Собрав вещи на телегу, Ицхак и Тамар отправились в городок под названием Торунь, где почему-то собралась довольно большая еврейская община. Там они обосновались, а их дети (15-летняя Двора и 12-летняя Алина) даже умудрялись учиться - к ним приглашали польского учителя, чтоб не тратить время просто так. В течение очень короткого времени еврейский квартал был автоматически превращен в открытое еврейское гетто. Они жили в небольшой квартирке, достопримечательностью которой были огромные платяные шкафы, что было редкостью в те тяжелые времена (про шкафы я пишу не просто так, разумеется), и многие соседи пользовались этими шкафами для хранения каких-то вещей.
Высокий статный Ицхак даже умудрился прославиться в какой-то немецкой газете, где было написано о прекрасных условиях проживания в еврейских гетто, где евреям даже давали ежедневно ходить в синагогу. Несмотря на "прекрасные условия", Ицхак вскоре умер от инфаркта...
Вскоре пошли слухи о то, что гетто закрывают. Толпы людей ринулись к выходу, разнося все на своем пути. В это время, благообразная соседка подошла к Тамар и попросила ключи от ее квартиры, т.к. в шкафу хранится ее манто. Сама мысль о том, что кто-то чужой зайдет в ее квартиру казалось ей очень странной, поэтому.. она вернулась обратно в квартиру. Взяв с собой младшую Алину. Двора, увидев, что мать возвращается, пыталась пробиться к ней, но толпа вынесла ее за ворота. И ворота закрылись.
Так выжила Двора.
Так в истории нашей семьи появилось ненавистное слово "Треблинка", где погибли Тамар и Алина, имена которых повторяются в нашей семье. Тамара - моя мама, Алина - моя двоюродная сестра.

Двора (домашние звали ее Досей) еще какое-то время гуляла около гетто, пытаясь найти родных, но кто-то ей посоветовал уйти. Т.к. семья была зажиточной, детей подготовили "на всякий пожарный", и у нее было энное количество припрятанных "злотых", на которые она намеревалась купить поддельные документы. Она дошла до какой-то знакомой польской семьи, где и осталась на ночь. Проснувшись утром, она обнаружила, что деньги у нее украли. Что могла сделать 16-летняя девочка? Она села на завалинку и заплакала. Мимо проходил молодой студент, который ее пожалел, выслушал и даже предложил помощь. Так она получила документы на имя Елены Войчек, с которыми и прожила до конца войны, переехав в Варшаву и даже устроившись на работу санитаркой в немецком госпитале. Еще один плюс хорошего воспитания - на всех языках, которые знали дети, они говорили чисто, польский был польским, немецкий - немецким, а идиш идишем.
После конца войны, Дося вернулась в Чехочинек. Дом был, разумеется, занят поляками, и она поселилась где-то в округе, написав объявление о постоянном времени и месте встречи для тех, кто ее помнит и хочет найти. Так ее нашел Гершон (Генек), ее троюродный брат, переживший Освенцим, у которого тоже погибла вся семья. Они начали встречаться и расписались. Гершон хотел остаться в Польше, но Дося сказала, что на кладбищах жизнь не строят и настояла на том, чтобы уехать в Палестину. Пешком они отправились во Францию, из которой, как они слышали, можно было доплыть до Палестины. В 1946 году они добрались до не очень гостеприимных берегов Атлита. Дося была уже беременна своим первенцем. В атлитовских бараках он и родился. После чего им дали надел земли в Холоне, где они прожили всю оставшуюся, достаточно долгую, жизнь. Дося умерла 8 лет назад, а Генек в прошлом году.

Воссоединение
Дося упорно не верила в смерть своего старшего брата, то бишь Зенона (Зенека). И также упорно, а она вообще была очень сильной и упорной женщиной, она его искала через всевозможные организации. В первый раз она его нашла во время хрущеской оттепели через Красный Крест. Они начали переписываться, но вместе с окончанием оттепели - закончились и письма. Деда в очередной раз вызвали в соответствующие органы и все популярно объяснили. В следующий раз (уже было понятнее, где искать) она его нашла в начале перестройки, и в 1988 году дедушка с мамой приехали в гости в Израиль. Тогда это было еще issue, поэтому их встречали всевозможные представители прессы. У деда все эти вырезки долго где-то хранились. А потом приехали в Израиль все мы, но это уже совсем другая история )))

жизненное

Previous post Next post
Up