Карамельные окна
«Ира-Ира-Ира» - приговаривал он, наблюдая за соседской девочкой и осторожно отхлебывая горячий кофе из чашки. Та сидела во дворе верхом на своем пластмассовом домике и качала ножками.
На первый взгляд, жизнь Николая Петровича была простой и светлой. Утром он выходил из подьезда, здоровался с Володькой дворником, улыбался женщине со второго этажа, а она курила и улыбалась в ответ.
Несложная работа на краю города приносила ему радость, хоть и была нелегкой. Под громкий вой циркулярной пилы он двигал бревна навстречу острому колесу, складывал теплые куски в пирамидку, а вечером садился на готовые доски, положив натруженные руки на колени. Прислушивался к сверчкам в траве и одинокому лаю собаки, где-то далеко-далеко, на том краю пшеничного поля, а в стеклах его неуклюжих очков медленно двигались облака.
Но, возвращаясь вечером домой, не находил он себе покоя. Откладывал газету нетерпеливым жестом, очки оставлял поверх нее, и стоял у окна, будто фарфоровый бог. Недвижимый и пустой изнутри, хватал губами невидимых бабочек. Руками укладывал их под стекло, где они не могли двигаться. Где-то там, по ту сторону Луны, он мог бежать за худым силуэтом по лесу и настигать, прижимать своим грузным телом к земле. Подкрадываться к жилищу и тихо сидеть в высоких кустах, сжимая в руках игрушечный домик.
Заглядывать в его карамельные окна.
Раскрывать зефирные двери и слизывать с них сладкие слова. Ира-Ира-Ира.
На первый взгляд, жизнь Николая Петровича была простой и светлой. Утром он выходил из подьезда, здоровался с Володькой дворником, улыбался женщине со второго этажа, а она курила и улыбалась в ответ.
Несложная работа на краю города приносила ему радость, хоть и была нелегкой. Под громкий вой циркулярной пилы он двигал бревна навстречу острому колесу, складывал теплые куски в пирамидку, а вечером садился на готовые доски, положив натруженные руки на колени. Прислушивался к сверчкам в траве и одинокому лаю собаки, где-то далеко-далеко, на том краю пшеничного поля, а в стеклах его неуклюжих очков медленно двигались облака.
Но, возвращаясь вечером домой, не находил он себе покоя. Откладывал газету нетерпеливым жестом, очки оставлял поверх нее, и стоял у окна, будто фарфоровый бог. Недвижимый и пустой изнутри, хватал губами невидимых бабочек. Руками укладывал их под стекло, где они не могли двигаться. Где-то там, по ту сторону Луны, он мог бежать за худым силуэтом по лесу и настигать, прижимать своим грузным телом к земле. Подкрадываться к жилищу и тихо сидеть в высоких кустах, сжимая в руках игрушечный домик.
Заглядывать в его карамельные окна.
Раскрывать зефирные двери и слизывать с них сладкие слова. Ира-Ира-Ира.