Плач о папе
Мы позавтракали, девчонки отправились в школу, а потом позвонил мой брат и сказал, что папа умер.
Ночью. В реанимации 61 больницы. От воспаления легких.
Утром сидел на кухне, пил чай и передавал всем привет, а ночью умер.
И я кричала в трубку - нет! нет! нет! и пыталась придумать, как все исправить, а потом поняла.
И в нашей походной аптечке было все, что угодно, но не было ни валидола, ни валерианки.
И на негнущихся ногах (впервые поняла, что это значит), в солнцезащитных очках под дождем я пошла искать офис Аэрофлота, чтобы поменять билеты. И старалась не плакать, но не получалось.
Там спросили - а оно вам точно нужно? ведь в Москву сейчас никто не летает.
Потом поняли, принесли воды и билеты на ночной рейс.
Дети вернулись из школы - и плакали, и кричали. У них еще не было потерь. У меня тоже.
В Хитроу нас с Полинкой сразил молниеносный вирус, только что все было хорошо - и вот обе буквально не держимся на ногах. И стоять не можем, и сесть некуда, хоть на пол падай. Подперли друг друга, как бы здоровые прошли контроль и залегли на скамьях.
Вылет не давали до последнего - в Москве смог. С опозданием на час, когда весь аэропорт уже был закрыт, выпустили.
Всю дорогу турбулентность и гроза, слезы и полузабытье.
Москва неузнаваема. Слава богу, что сели именно в Шереметьево, а не в Воронеже или Питере.
Дома нужно решить тысячу вопросов, первый из которых - где?
Московские кладбища давно закрыты, домодедовские степи пугают. Находим небольшое полусельское кладбище в 10 км от дома, едем смотреть. Ухоженное, с церквушкой, скоро будет закрыто. Потерянно бродим по дорожком и как в летаргическом сне выбираем место. Позже выяснилось - удачно.
Звонки, звонки - собираются приехать папины друзья. Много, человек 50. С оркестром и почетным караулом. Значит, все будет завтра, в пятницу.
Мужчины занимаются необходимым, я должна решить вопрос с бабушкой. Говорить - не говорить? Советуюсь с ее врачем - запрещает. Говорит, что в лучшем случае получим госпитализацию, в худшем - еще одни похороны. Почти соглашаюсь, но вечером все же срываюсь и еду - мать должна проститься с последним сыном, иначе не будет мне прощения.
Дальше страшное. Я почти умерла с ней от боли.
Но она сильная женщина. И будет хоронить сына.
Дома готовлю папе последнее блюдо - медовую кутью с изюмом, никогда раньше не делала.
Утро. Подъезжаем пораньше - все собрались. Слова, слова. Многих вспоминаю по домашним фотографиям, на которых все молоды и счастливы.
Служба.
Последний путь - много, очень много людей, подушечки с наградами, траурные марши оркестра и почетный караул.
Все случилось слишком рано, поэтому речи горьки и растерянны.
Бабушка держится молодцом, ей максимальный почет и уважение. Хорошо, что договорились насчет инвалидного кресла - сама бы она не смогла. Завтра будет страшный кризис, но сегодня она держится - ради памяти сына.
Прощание.
Резкий салют.
Все.
О эмоциях не могу.
Скажу лишь, что меня наполовину нет.
Ночью. В реанимации 61 больницы. От воспаления легких.
Утром сидел на кухне, пил чай и передавал всем привет, а ночью умер.
И я кричала в трубку - нет! нет! нет! и пыталась придумать, как все исправить, а потом поняла.
И в нашей походной аптечке было все, что угодно, но не было ни валидола, ни валерианки.
И на негнущихся ногах (впервые поняла, что это значит), в солнцезащитных очках под дождем я пошла искать офис Аэрофлота, чтобы поменять билеты. И старалась не плакать, но не получалось.
Там спросили - а оно вам точно нужно? ведь в Москву сейчас никто не летает.
Потом поняли, принесли воды и билеты на ночной рейс.
Дети вернулись из школы - и плакали, и кричали. У них еще не было потерь. У меня тоже.
В Хитроу нас с Полинкой сразил молниеносный вирус, только что все было хорошо - и вот обе буквально не держимся на ногах. И стоять не можем, и сесть некуда, хоть на пол падай. Подперли друг друга, как бы здоровые прошли контроль и залегли на скамьях.
Вылет не давали до последнего - в Москве смог. С опозданием на час, когда весь аэропорт уже был закрыт, выпустили.
Всю дорогу турбулентность и гроза, слезы и полузабытье.
Москва неузнаваема. Слава богу, что сели именно в Шереметьево, а не в Воронеже или Питере.
Дома нужно решить тысячу вопросов, первый из которых - где?
Московские кладбища давно закрыты, домодедовские степи пугают. Находим небольшое полусельское кладбище в 10 км от дома, едем смотреть. Ухоженное, с церквушкой, скоро будет закрыто. Потерянно бродим по дорожком и как в летаргическом сне выбираем место. Позже выяснилось - удачно.
Звонки, звонки - собираются приехать папины друзья. Много, человек 50. С оркестром и почетным караулом. Значит, все будет завтра, в пятницу.
Мужчины занимаются необходимым, я должна решить вопрос с бабушкой. Говорить - не говорить? Советуюсь с ее врачем - запрещает. Говорит, что в лучшем случае получим госпитализацию, в худшем - еще одни похороны. Почти соглашаюсь, но вечером все же срываюсь и еду - мать должна проститься с последним сыном, иначе не будет мне прощения.
Дальше страшное. Я почти умерла с ней от боли.
Но она сильная женщина. И будет хоронить сына.
Дома готовлю папе последнее блюдо - медовую кутью с изюмом, никогда раньше не делала.
Утро. Подъезжаем пораньше - все собрались. Слова, слова. Многих вспоминаю по домашним фотографиям, на которых все молоды и счастливы.
Служба.
Последний путь - много, очень много людей, подушечки с наградами, траурные марши оркестра и почетный караул.
Все случилось слишком рано, поэтому речи горьки и растерянны.
Бабушка держится молодцом, ей максимальный почет и уважение. Хорошо, что договорились насчет инвалидного кресла - сама бы она не смогла. Завтра будет страшный кризис, но сегодня она держится - ради памяти сына.
Прощание.
Резкий салют.
Все.
О эмоциях не могу.
Скажу лишь, что меня наполовину нет.