Amerika ist Wonderbar (cont'd)
Мелкие открытия сыпались нас на каждом шагу словно частый дождь.
Прохожие оказались намного любезнее, чем, скажем, в прошлую нашу поездку в Москву, люди охотно указывали дорогу и терпеливо повторяли непонятое; метро вовсе не выглядело местом скопления кровавых маньяков и наркоманов, в нем не было барельефов на стенах, но и пол, и воздух были вполне чисты. Удивили супы в разных едальнях - не прозрачный бульон с овощами/мясом/лапшой, как мы привыкли, а густой суп-пюре с картошкой, бобами, или чем-нибудь другим, причем густой настолько, что ложка действительно стоит, так, как она никогда не встанет в моем далеко не жидком борще.
На переходе для пешеходов загорается не светофор, а белый человечек для "идти" и оранжевая ладонь для "стоять". В такси действительно есть бронированое стекло между водителем и пассажирами (кстати, в Портланде этого нет). Все это - мелкие мелочи, но именно они и составляют радугу воспоминаний, что остается потом в памяти навсегда.
Вечером мы посмотрели на карту и поняли, что на то, чтобы дойти до ближайшей станции метро после ходьбы и гребли нам уже не хватит никаких сил, а картой с автобусными маршрутами мы не запаслись, так что пришлось взять такси - благо, в НЙ их можно просто поймать на улице, как и в России. Таксист, темнокожий пожилой дядька, всю дорогу ворчал, что мы - моты и транжиры, и что брать такси, чтобы добраться туда, куда нам надо, могут только полные растяпы. Мы клятвенно пообещали ему, что в следующий раз поедем на автобусе, зашли в свои комнатки и увалились спать.
На следующее утро была поездка к Статуе Свободы. Все же приятно смотреть воочию на места, которые до сих пор знал только по кинофильмам! В такие минуты мне всегда вспоминается собственное отрочество - лет в двенадцать мне жутко, до скрежета зубовного хотелось путешествовать. Жили мы на побережье Камчатки, в местах невероятной красоты, но мне хотелось видеть пальмы, теплое море, города и людей, говорящих на чужом языке. Однако в то время я уже хорошо понимала, что выехать из СССР и увидеть мир я не смогу никогда - ну просто совсем никогда, и я плакала от бессилия и чувства, что стою перед закрытой наглухо монолитной стеной. И сейчас, путешествуя по разным местам, я страшно жалею, что не могу протянуть себе двенадцатилетной руку и сказать: "Не грусти! И никогда не говори "Никогда!"
А после обеда у нас произошла драма, вторая по величине после пропажи чемоданов.
Ребенок мой по каким-то причинам не подстригся перед отъездом, и голова его была вся в лохмах и растрепанных вихрах, и мне это дело почему-то сильно не нравилось в то время.
Поэтому я остановилась у витрины парикмахерской с ярким объявлением: "Стрижка - пять долларов". С реалиями цен я была еще не знакома, а в шекелевом эквиваленте пять долларов было вполне себе ничего, сын именно такую сумму и тратил в салоне у Альберта в старом городе в Беер-Шеве.
"Слушай, ну ты ж все-таки в Америку приехал, постригись уже, чтоб на человека был похож", - примерно такую оригинальную речугу высказала я ребенку, и ребенок неожиданно согласился.
Внутри вальяжно расхаживали молодые парни в черных кипах, переговариваясь на русском с одесским акцентом и с богатыми вкраплениями англицизмов.
"Ну вот!", - сказала я. "Посмотри - в центре Нью-Йорка - свои, русские евреи. Сейчас тебе стрижечку забацают!"
Стрижечку забацали. Первые пятнадцать минут я удивлялась тому, как тщательно и скрупулезно работает мастер, выстригая каждую волосинку. Во вторые пятнадцать минут до меня дошло, что мастер - никакой не мастер, а, пожалуй, ученик, начавший учение не раньше, чем неделю назад. Но делать что-то было поздно, поскольку половина головы уже выглядела как куст, по которому основательно потопталось стадо бизонов. Ребенок убийственным взглядом смотрел на меня в зеркало, и вид его ничего хорошего не предвещал. Еще через полчаса вторая половина головы была приведена в соответствие с первой, Рыдающий ребенок вышел из парикмахерской, потребовал немедленно купить себе шапку и сообщил, что до самого отлета на улицу больше не выйдет. И я его хорошо понимала. В Рокфеллер центр мы так и не попали.
To be continued.
Прохожие оказались намного любезнее, чем, скажем, в прошлую нашу поездку в Москву, люди охотно указывали дорогу и терпеливо повторяли непонятое; метро вовсе не выглядело местом скопления кровавых маньяков и наркоманов, в нем не было барельефов на стенах, но и пол, и воздух были вполне чисты. Удивили супы в разных едальнях - не прозрачный бульон с овощами/мясом/лапшой, как мы привыкли, а густой суп-пюре с картошкой, бобами, или чем-нибудь другим, причем густой настолько, что ложка действительно стоит, так, как она никогда не встанет в моем далеко не жидком борще.
На переходе для пешеходов загорается не светофор, а белый человечек для "идти" и оранжевая ладонь для "стоять". В такси действительно есть бронированое стекло между водителем и пассажирами (кстати, в Портланде этого нет). Все это - мелкие мелочи, но именно они и составляют радугу воспоминаний, что остается потом в памяти навсегда.
Вечером мы посмотрели на карту и поняли, что на то, чтобы дойти до ближайшей станции метро после ходьбы и гребли нам уже не хватит никаких сил, а картой с автобусными маршрутами мы не запаслись, так что пришлось взять такси - благо, в НЙ их можно просто поймать на улице, как и в России. Таксист, темнокожий пожилой дядька, всю дорогу ворчал, что мы - моты и транжиры, и что брать такси, чтобы добраться туда, куда нам надо, могут только полные растяпы. Мы клятвенно пообещали ему, что в следующий раз поедем на автобусе, зашли в свои комнатки и увалились спать.
На следующее утро была поездка к Статуе Свободы. Все же приятно смотреть воочию на места, которые до сих пор знал только по кинофильмам! В такие минуты мне всегда вспоминается собственное отрочество - лет в двенадцать мне жутко, до скрежета зубовного хотелось путешествовать. Жили мы на побережье Камчатки, в местах невероятной красоты, но мне хотелось видеть пальмы, теплое море, города и людей, говорящих на чужом языке. Однако в то время я уже хорошо понимала, что выехать из СССР и увидеть мир я не смогу никогда - ну просто совсем никогда, и я плакала от бессилия и чувства, что стою перед закрытой наглухо монолитной стеной. И сейчас, путешествуя по разным местам, я страшно жалею, что не могу протянуть себе двенадцатилетной руку и сказать: "Не грусти! И никогда не говори "Никогда!"
А после обеда у нас произошла драма, вторая по величине после пропажи чемоданов.
Ребенок мой по каким-то причинам не подстригся перед отъездом, и голова его была вся в лохмах и растрепанных вихрах, и мне это дело почему-то сильно не нравилось в то время.
Поэтому я остановилась у витрины парикмахерской с ярким объявлением: "Стрижка - пять долларов". С реалиями цен я была еще не знакома, а в шекелевом эквиваленте пять долларов было вполне себе ничего, сын именно такую сумму и тратил в салоне у Альберта в старом городе в Беер-Шеве.
"Слушай, ну ты ж все-таки в Америку приехал, постригись уже, чтоб на человека был похож", - примерно такую оригинальную речугу высказала я ребенку, и ребенок неожиданно согласился.
Внутри вальяжно расхаживали молодые парни в черных кипах, переговариваясь на русском с одесским акцентом и с богатыми вкраплениями англицизмов.
"Ну вот!", - сказала я. "Посмотри - в центре Нью-Йорка - свои, русские евреи. Сейчас тебе стрижечку забацают!"
Стрижечку забацали. Первые пятнадцать минут я удивлялась тому, как тщательно и скрупулезно работает мастер, выстригая каждую волосинку. Во вторые пятнадцать минут до меня дошло, что мастер - никакой не мастер, а, пожалуй, ученик, начавший учение не раньше, чем неделю назад. Но делать что-то было поздно, поскольку половина головы уже выглядела как куст, по которому основательно потопталось стадо бизонов. Ребенок убийственным взглядом смотрел на меня в зеркало, и вид его ничего хорошего не предвещал. Еще через полчаса вторая половина головы была приведена в соответствие с первой, Рыдающий ребенок вышел из парикмахерской, потребовал немедленно купить себе шапку и сообщил, что до самого отлета на улицу больше не выйдет. И я его хорошо понимала. В Рокфеллер центр мы так и не попали.
To be continued.