Я, бабушка, Илико и Илларион / Тенгиз Абуладзе / 1962
Очередное участие в кинорулетке, тематика которой на этот раз «Советское кино Оттепели». Выпал фильм, о котором много слышал, но не видел - «Я, бабушка, Илико и Илларион» грузинского режиссера Тенгиза Абуладзе. Сказать по правде, не смотря на то, что о фильме слышал, никак не соотносил его с тем самым Абуладзе, фильмы которого пропитаны трагизмом, а последний («Покаяние») был запрещен к показу и лишь на излете последних лет СССР был выпущен в прокат. Возможно, здесь тот же случай, что и с режиссером Элемом Климовым, первая ассоциация с именем которого - жестокий и психотравмирующий «Иди и смотри», а вовсе не комедия времен оттепели «Добро пожаловать, или посторонним вход воспрещен».
«Я, бабушка, Илико и Илларион» экранизация одноименного романа Нодара Думбадзе о жизни деревенского шалопая Зурико, находящегося на воспитании бабушки, но также одаренного любовью и опекой своего дядюшки Иллариона и его лучшего друга, одноглазого Илико. Жизнь в маленьком грузинском селе проста и событиями небогата, поэтому каждая мелочь приобретает значение вселенского масштаба, а предания о ней передаются из поколение в поколение.Фильм, как и книга, состоит из маленьких историй, забавных, а иногда и грустных, и каждая из этих историй раскрывает характер персонажей с новой стороны, давая возможность увидеть в одном и том же человеке как комичное и сугубо земное, так и высокое, отражающее силу духа и национальный характер. Сам Зурико - всего лишь обаятельный и не очень умный юноша, но ему простительно в силу возраста, а вот вздорные и вечно в состоянии полувойны Илларион и Илико только на первый взгляд производят впечатление орущих идиотов. Орать-то они орут, но тут кавказский темперамент рулит, а под этим слоем кроются бесконечно любящие сердца, готовые прекратить биться, если это потребуется для продления жизни другого.
В этом царстве мужчин главенствует маленькая сухонькая женщина - бабушка. Вечно суетящаяся по хозяйству, воинственно грозящая маленьких кулачком и экспрессивно бранящаяся на внука, брата и соседа, но сразу видно - живущая ради них и только ими. Она - бабушка, но при этом архетип Матери, которая не успокоится пока не исполнит предначертанную для нее судьбой роль, а именно - не поставит на ноги ребенка, за которого в ответе. Как каждый из персонажей, бабушка легко сочетает в себе несочетаемое - то и дело громко и с большим энтузиазмом проклинает внука, но в сердце благословляет его, о чем Зурико прекрасно известно и плевать он хотел на воспитательные процессы, а только дополнительно подначивает старушку и ржет как сивый мерин.
Горячая любовь между этими двоими настолько очевидна, что не требует дополнительных подтверждений, но эта «очевидность» соткана режиссером из легких штрихов и нюансов: например, бабушка бежит за Зурико после нагоняя от директора школы, он убегает, но не сильно быстро, потому что попутно они же «разговаривают» (не важно, что она вопит, а он переговаривается), а оказавшись рядом с лужей, Зурико возвращается, переносит бабушку и только потом опять «убегает», а та во время транспортировки через лужу терпеливо пережидает, не совершая нападений, и только после приземления на твердую поверхность и удаление внука на безопасное расстояние, продолжает свое «наступление».
В начале кажется, что фильм будет выдержан исключительно в мажорных тонах и лучезарной беззаботности, но тут выясняется, что безвременье грузинского поселка обманчиво и какова бы не была идиллия (пусть даже нищая), вторжение чего-то большого и страшного извне неизбежно и оно вторгается - война. И на смену залитому солнцем пейзажу приходит холодный снег и ощущение холода, веселых историй все меньше, а грусти больше, но даже когда война уходит в прошлое, того беззастенчивого веселья все равно уже нет, потому что пора детства завершена.
«Я, бабушка, Илико и Илларион» абсолютно классический пример кино эпохи оттепели - героям позволено быть несовершенными и их жизнь нацелена не на подвиг во имя чего-то большого и светлого, а просто на то, чтобы прожить достойно и по совести. Собственно, даже тема войны здесь представлена не в пафосном, а едва ли не в мифологическом ключе - война пришла, мужчины ушли, а вернулись не все.
Абуладзе позволяет себе юмор, ранее вряд ли допустимый в советском кино - это юмор на снижение пафоса как такового. Взрослые люди формально не могут являться примером поведения своему юному подопечному, потому что совершают глупые поступки и ведут себя порой достаточно безответственно, что автоматически повергает их авторитет сомнению, а «авторитет под сомнением» - ранее это считалось просто неприличным.
(взрослый дядюшка слегка прибухивает на пару с несовершеннолетним Зурико)
Как и авторитет образования, к слову. Школьные учителя Зурико обаятельны, но слегка нелепы, а ученики ведут себя без должного пиетета и вовсю дерзят, хоть и беззлобно. Даже в кино эпохи оттепели в школьных лентах учителя могли заблуждаться, искать правильный путь одновременно со своими учениками, но чаще всего они все же были существами более высшего порядка с невидимым ореолом недосягаемости. В фильме Абуладзе педагоги «с ореолом недосягаемости» присутствуют только за кадром и это преподаватели университета, в который поступил Зурико. Даже эпизод вручения школьных аттестатов показан с доброй, но ухмылкой: на лицах большинства учеников написано не иначе как «слава тебе, Господи», директор радостно сообщает, что «теперь хоть на головах ходите», а во время самой церемонии за спиной «президиума» ходят невозмутимые рабочие и неторопясь красят стену школы и плевать они хотели на то, что в жизни выпускников наступил «тот самый судьбоносный момент».
Еще один нюанс, обозначающий эпоху, во время которой снят фильм - включенность в мировой кинопроцесс. Это было время, когда обучающиеся киноремеслу студенты уже получили доступ к фильмам, ранее недоступным советским гражданам ввиду опасения за их моральный облик. Конечно, многое из того, что было позволено увидеть будущим режиссерам, обычным гражданам и не светило, но свой эффект в смысле преемственности опыта возымело. Абуладзе был слишком ярким и одаренным человеком, чтобы говорить о копировании стиля кого-либо, в его зрелых работах тем более чувствуется исключительно свой, неповторимый киноязык, но в «Я, бабушка, Илико и Илларион» отчетливо чувствуется влияние итальянского неореализма, что не делает фильм вторичным и воспринимается абсолютно органично.
Мне кажется, именно влиянию неореализма фильм обязан одной из самых сильных своих сцен, метафорически передающих опустошающую силу войны: мужчины прощаются со своими семьями, играет оркестр, очень многолюдно и шумно. Мужчины ушли, в том числе те, которые играли в оркестре - брошенные инструменты одиноко лежат на дороге как трупы. На той же дороге несколько человек, расставлены как оставшиеся шахматы на доске почти законченной игры, где-то в стороне несколько детей. Вопиющая пустота.
На контрасте с этим так мощно воспринимается финал, в котором повзрослевший Зурико осознает преемственность опыта поколений, своего народа и великую силу любви и произносит почти магическое: «Мы никогда не умрем!».
