ТОПОГРАФИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ
Крайний случай ТОПОГРАФИЧЕСКОЙ ОДЕРЖИМОСТИ Флобера, сравнимой лишь с поэтической прозой «Улисса» от г-на Джеймса Джойса.
СЦЕНА ИЗМЕНЫ ГОСПОЖИ БОВАРИ В ФИАКРЕ:
"И тяжелая колымага тронулась. Она спустилась по улице Гран-Пон, пересекла площадь Искусств, Наполеоновскую набережную, Новый мост и остановилась прямо перед статуей Пьера Корнеля.
- Дальше! - закричал голос изнутри.
Лошадь пустилась вперед и, разбежавшись под горку, с перекрестка Лафайет, во весь галоп прискакала к вокзалу.
- Нет, прямо! - прокричал тот же голос.
Фиакр миновал заставу и вскоре, выехав на аллею, медленно покатился под высокими вязами. Извозчик вытер лоб, зажал свою кожаную шапку между коленями и поехал мимо поперечных аллей, по берегу, у травы...
Но вдруг она (карета) свернула в сторону, проехала весь Катр-Мар, Сотвиль, Гран-шоссе, улицу Эльбёф и в третий раз остановилась у Ботанического сада.
- Да поезжайте же! - еще яростней закричал голос.
Карета вновь тронулась, пересекла Сен-Севе... Она поднялась по бульвару Буврейль, протарахтела по бульвару Кошуаз и по всей Мон-Рибуде, до самого Девильского склона. Потом вернулась обратно и стала блуждать без цели, без направления, где придется. Ее видели в Сен-Поле, в Лескюре, у горы Гарган, в Руж-Марке, на площади Гайарбуа; на улице Маладрери, на улице Динандери, у церквей Св. Ромена, Св. Вивиана, Св. Маклю, Св. Никеза, перед таможней, у нижней старой башни, в Труа-Пип и на Большом кладбище. Время от времени извозчик бросал со своих козел безнадежные взгляды на кабачки. Он никак не мог понять, какая бешеная страсть гонит этих людей с места на место, не давая им остановиться. Один раз, в самой середине дня, далеко за городом, когда солнце так и пылало огнем на старых посеребренных фонарях, из-под желтой полотняной занавески высунулась обнаженная рука и выбросила горсть мелких клочков бумаги; ветер подхватил их, они рассыпались и, словно белые бабочки, опустились на красное поле цветущего клевера. А около шести часов карета остановилась в одном из переулков квартала Бовуазин; из нее вышла женщина под вуалью и быстро, не оглядываясь, удалилась."
***
Все читатели помнят эти строки?
Вы читывали их в детстве или после?
Лично я читал это лет в 5-6. А нефиг было на полки флоберов с мопассанами ставить! И был потрясён. Не понимая НИЧЕГОШЕНЬКИ от слова СОВСЕМ (не любитель я был в дворовые игры ходить) и больше, я чувствовал, что меня глобально ОБУВАЮТ: прежде всего мои родители, не рассказывая мне ничего этакого, гоняя партийную линию сугубо под одеялом. А также этот господин писатель на букву Фэ, который запутывал меня ещё больше в моём то ли заблуждении, то ли при полном неведении о технологии греха. Ибо интернета и порнухи в СССР не было, а детей находили в капустном поле.
Прекрасно же? Да.
Это эротика? Да. Да. Да.
И это тоже Париж.
Флобер использовал Париж как ярчайший метафорический антураж, который, собственно, и придал сцене падения героини незабываемый и сладкий, тайный (для читающих детишек) вкус.
Вот это настоящая литература и гениальнейшая творческая находка.
Полагаю, что и сам господин Флобер в момент написания этой сцены пребывал в некотором таком любовном потрясении, в которое послал себя сам, будучи чрезвычайно фантазёрного, романтического склада, будучи в некотором юридическом и еретическом замешательстве, сочиняя не сказку, а претендуя на быль, за которой скрывается не просто мещанское порицание, а вышибление из высшего света, моральная казнь и, если бы б повезло врагам, юридическое распятие.
Ибо нельзя так дьявольски эмоционально и точно, мерзко манипулируя камнями, колёсами, стенами, кладбищами, описывать грехопадение!
Джойс отдыхает, слизывает, умывается завистью, плагиатничает.
Эжен Сю завивает волосы (ециндаз ан).
Миллер тичорд ёжику хвостик.
У Хемингуэя отстегнулся мужской турнюр.
***
На фотках Париж 19-го века. Это мог видеть Флобер и, разумеется, мадам Бовари… из окошка кареты, в промежутках между сеансами секса.
СЦЕНА ИЗМЕНЫ ГОСПОЖИ БОВАРИ В ФИАКРЕ:
"И тяжелая колымага тронулась. Она спустилась по улице Гран-Пон, пересекла площадь Искусств, Наполеоновскую набережную, Новый мост и остановилась прямо перед статуей Пьера Корнеля.
- Дальше! - закричал голос изнутри.
Лошадь пустилась вперед и, разбежавшись под горку, с перекрестка Лафайет, во весь галоп прискакала к вокзалу.
- Нет, прямо! - прокричал тот же голос.
Фиакр миновал заставу и вскоре, выехав на аллею, медленно покатился под высокими вязами. Извозчик вытер лоб, зажал свою кожаную шапку между коленями и поехал мимо поперечных аллей, по берегу, у травы...
Но вдруг она (карета) свернула в сторону, проехала весь Катр-Мар, Сотвиль, Гран-шоссе, улицу Эльбёф и в третий раз остановилась у Ботанического сада.
- Да поезжайте же! - еще яростней закричал голос.
Карета вновь тронулась, пересекла Сен-Севе... Она поднялась по бульвару Буврейль, протарахтела по бульвару Кошуаз и по всей Мон-Рибуде, до самого Девильского склона. Потом вернулась обратно и стала блуждать без цели, без направления, где придется. Ее видели в Сен-Поле, в Лескюре, у горы Гарган, в Руж-Марке, на площади Гайарбуа; на улице Маладрери, на улице Динандери, у церквей Св. Ромена, Св. Вивиана, Св. Маклю, Св. Никеза, перед таможней, у нижней старой башни, в Труа-Пип и на Большом кладбище. Время от времени извозчик бросал со своих козел безнадежные взгляды на кабачки. Он никак не мог понять, какая бешеная страсть гонит этих людей с места на место, не давая им остановиться. Один раз, в самой середине дня, далеко за городом, когда солнце так и пылало огнем на старых посеребренных фонарях, из-под желтой полотняной занавески высунулась обнаженная рука и выбросила горсть мелких клочков бумаги; ветер подхватил их, они рассыпались и, словно белые бабочки, опустились на красное поле цветущего клевера. А около шести часов карета остановилась в одном из переулков квартала Бовуазин; из нее вышла женщина под вуалью и быстро, не оглядываясь, удалилась."
***
Все читатели помнят эти строки?
Вы читывали их в детстве или после?
Лично я читал это лет в 5-6. А нефиг было на полки флоберов с мопассанами ставить! И был потрясён. Не понимая НИЧЕГОШЕНЬКИ от слова СОВСЕМ (не любитель я был в дворовые игры ходить) и больше, я чувствовал, что меня глобально ОБУВАЮТ: прежде всего мои родители, не рассказывая мне ничего этакого, гоняя партийную линию сугубо под одеялом. А также этот господин писатель на букву Фэ, который запутывал меня ещё больше в моём то ли заблуждении, то ли при полном неведении о технологии греха. Ибо интернета и порнухи в СССР не было, а детей находили в капустном поле.
Прекрасно же? Да.
Это эротика? Да. Да. Да.
И это тоже Париж.
Флобер использовал Париж как ярчайший метафорический антураж, который, собственно, и придал сцене падения героини незабываемый и сладкий, тайный (для читающих детишек) вкус.
Вот это настоящая литература и гениальнейшая творческая находка.
Полагаю, что и сам господин Флобер в момент написания этой сцены пребывал в некотором таком любовном потрясении, в которое послал себя сам, будучи чрезвычайно фантазёрного, романтического склада, будучи в некотором юридическом и еретическом замешательстве, сочиняя не сказку, а претендуя на быль, за которой скрывается не просто мещанское порицание, а вышибление из высшего света, моральная казнь и, если бы б повезло врагам, юридическое распятие.
Ибо нельзя так дьявольски эмоционально и точно, мерзко манипулируя камнями, колёсами, стенами, кладбищами, описывать грехопадение!
Джойс отдыхает, слизывает, умывается завистью, плагиатничает.
Эжен Сю завивает волосы (ециндаз ан).
Миллер тичорд ёжику хвостик.
У Хемингуэя отстегнулся мужской турнюр.
***
На фотках Париж 19-го века. Это мог видеть Флобер и, разумеется, мадам Бовари… из окошка кареты, в промежутках между сеансами секса.