Девушка из Нагасаки
репост из: https://www.proza.ru/2019/02/24/265
Девушка из Нагасаки
Евгений Шейнман
Вы слышали эту песню? Ее поют до сих пор, во всяком случае , я ее услышал недавно. Ее пел Высоцкий.Вот текст этой песни:
Он юнга, его родина - Марсель,
Он обожает пьянку, шум и драки.
Он курит трубку, пьет английский эль,
И любит девушку из Нагасаки.
У ней прекрасные зеленые глаза
И шелковая юбка цвета хаки.
И огненную джигу в кабаках
Танцует девушка из Нагасаки.
Янтарь, кораллы, алые как кровь,
И шелковую юбку цвета хаки,
И пылкую горячую любовь
Везет он девушке из Нагасаки.
Приехав, он спешит к ней, чуть дыша,
И узнает, что господин во фраке,
Сегодня ночью, накурившись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки.
Не правда ли, классический шансон, достойный исполнения в популярной программе Первого канала «Три аккорда»? Текст также приписывали Высоцкому. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что стихотворный текст принадлежит «кондовой» советской поэтессе Вере Инбер. Помните это имя? Оно приходит к нам из глубокого детства... Я никогда специально не читал Веру Инбер, не помню, была ли она в школьной программе. Смутно вспоминается поэма «Пулковский меридиан», связанная с именем Веры Инбер. Возможно, я читал ее детские стихи в замечательном детском ежегоднике «Круглый год» .
Высоцкий пел эту песню с некоторыми изменениями, например, повысив в звании юнгу до капитана:
Он капитан и родина его - Марсель.
Он обожает споры, шумы, драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки.
Вертинский пел другую «легкомысленную» песню на слова Веры Инбер «Джонни»:
Увы, на жизни склоне
Сердца все пресыщенней, -
И это очень жаль...
У маленького Джонни
Горячие ладони,
И зубы, как миндаль.
И зубы, как миндаль.
У маленького Джонни
В улыбке, в жесте, в тоне
Так много властных чар
И что б ни говорили
О баре Пикадилли,
Но это - славный бар!
Но ад ли это, рай ли?
Сигары, и коктейли,
И кокаин подчас
Разносит Джонни кротко,
А денди и кокотки
С него не сводят глаз,
С него не сводят глаз.
Но Джонни - он спокоен,
Никто не удостоен...
Невинен алый рот.
В зажжённом им пожаре
На Пикадилли в баре
Он холоден, как лед.
Как хрупки льдинки эти...
Однажды на рассвете,
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая,
В потоке горностая
Туда вошла она,
Туда вошла она...
Бессонницей томима,
Усталая от грима...
О, возраст, полный грез!..
О, жажда, ради Бога,
Любить еще немного
И целовать до слез.
Кто угадает сроки?
На табурет высокий
Присела у окна.
В почтительном поклоне
Пред ней склонился Джонни,
Он ей принес вина,
Он ей принес вина...
С тех пор прошли недели,
И ей уж надоели
И Джонни, и миндаль.
И, выгнанный с позором,
Он нищим стал и вором, -
И это очень жаль.
Вы обратили внимание, мой возможный читатель, что я поместил целиком довольно длинное стихотворение. Это объяснется тем, что мне так понравились многие чудесные стихи Веры Инбер, что я просто не смог, как это положено в статьях, написать короткие отрывки из стихотворений; конечно, если они были бы уж слишком длинными, я бы вынужден был все-таки помещать их в сокращенном виде. И вообще, основной трудностью для меня при написании статьи было выбрать какое стихотворение выбрать: нравилось и это, и это, и то... Но тут уж ничего поделать было нельзя, приходилось сдерживать себя.
Я просмотрел множество сайтов, касающихся Веры Инбер. Боже мой! Сколько злобы вылито на эту миниатюрную женщину! Ее обзывали и жеманницей, и «литературной комиссаршей»(Евтушенко), когда она заняла какую-то начальственную должность в правлении Союза писателей. Да, с позиций сегодняшнего дня у нее было много прегрешений. Она выступала против Пастернака и Лидии Чуковской. Но самым бескопромиссным было высказывание Елены Куракиной, которая считала, что Вера Инбер «... злобно мстила за утрату дара (имеется ввиду поэтический дар самой Веры Инбер) талантливым поэтам - Дмитрию Кедрину, Иосифу Бродскому, даже Семену Кирсанову,(наверное и другим). Ее голос был не последним в своре, травившей поэтов. Память этой мести хранят протоколы в архиве СП СССР. И книги - пустые, гладкие, никакие, написанные никаким автором, который, может, родился и жил в Одессе, но на нем это никак не отразилось…
Вера Михайловна Шпенцер родилась в еврейской семье в Одессе 28 июня (10 июля) 1890 года.
Она была родственницей Троцкому и с восторгом относилась к нему:
В начале трудового дня
В своем просторном кабинете
Вы принимаете меня…
Однако, к необъяснимому удивлению исследователей творчества поэтессы (которая была прозаиком, переводчицей и журналисткой) расплаты мстительного вождя не последовало. Наоборот, еще перед войной он наградил ее орденом «Знак Почета». Дождь наград сыпался на нее и в последующие годы - аж три ордена Трудового Красного Знамени (1960, 1967, 1970 годы). В 1946 году она стала лауреатом Сталинской премии второй степени за поэму «Пулковский меридиан» и ленинградский дневник «Почти три года», причем, по некоторым сведениям к этому приложил руку сам Сталин. Считают, что Инбер осталась цела из-за своего родства с Троцким, потому что вела себя очень осторожно, восхваляла Сталина, ничего крамольного не писала и все равно всю жизнь провела в страхе. Считают, что доказательством того, что Вера Инбер не принадлежит к большой литературе , является то, что , составляя антологию поэзии XX века, Евгений Евтушенко включил туда не стихотворение "Пять ночей и дней", которое учили в школе (теперь я это вспоминаю!), не "Пулковский меридиан",а всего лишь одно раннее одесское стихотворение. Ну что ж, это мнение Евтушенко, однако, общепринятое мнение того времени - это то, что поэма «Пулковский меридиан» стоит в одном ряду с такими символами непокоренного Ленинграда, как «Февральский дневник» Бергольц и седьмая симфония Шостаковича.
Доходит до смешного - Веру Инбер, которая была свидетелем обстрелов, бомбежек, видела раненых и умирающих от ран и голода, упрекают в том, что сама она жила всё же иначе, нежели рядовые ленинградцы (вероятно намекая, что получала рабочую карточку). Мол, о еде практически ничего не пишет, не писала , как она стояла в очереди за хлебом, как получала еду. Подумать только, упрекать в этом женщину, пережившую все ужасы блокады...
«Пулковский меридиан» - добротная патриотическая поэма, отвечающая нравственным потребностям того времени:
На мне перчатки, валенки, две шубы
(Одна в ногах). На голове платок;
Я из него устроила щиток,
Укрыла подбородок, нос и губы.
Зарылась в одеяло, как в сугроб.
Тепло, отлично. Только стынет лоб.
Лежу и думаю. О чем? О хлебе.
О корочке, обсыпанной мукой.
Вся комната полна им. Даже мебель
Он вытеснил. Он близкий и такой
Далекий, точно край обетованный.
И самый лучший - это пеклеванный.
А тут еще какой-то испоганил
Всю прорубь керосиновым ведром.
И все, стуча от холода зубами,
Владельца поминают недобром:
Чтоб дом его сгорел, чтоб он ослеп,
Чтоб потерял он карточки на хлеб.
В системе фильтров есть такое сито -
Прозрачная стальная кисея,
Мельчайшее из всех. Вот так и я
Стараюсь удержать песчинки быта,
Чтобы в текучей памяти людской
Они осели, как песок морской.
Бывало, Муза днем, в мороз седой,
Противовесом черной силе вражьей,
Орудовкой, в берете со звездой,
Стояла у Канавки у Лебяжьей
И мановением варежки пунцовой
Порядок утверждала образцовый.
Разве это плохо? Разве не чувствутся здесь внутренняя сила, интонация достоинства?!...
Дорогого стоит признание такого человека, как Дмитрий Быков: «На свете не так много стихов, над которыми я плакал... не возьмусь объяснить, почему в возрасте этак десятилетнем я ревел над стихами Инбер... И после этого мне тут будут впаривать - как пишут в некоторых сегодняшних статьях про Инбер, - что в большую литературу она так и не вошла: мило, талантливо, но никому сейчас не нужно... Во-первых, автора, который вошел в фольклор, уже в литературе, не вычеркнешь...»
В начале XX века критики писали наравне о стихах Ахматовой и Инбер. Советский писательский фольклор доносит из того времени хулиганскую эпиграмму, написанную якобы Маяковским:
«Ах, у Инбер, ах, у Инбер
Что за глазки, что за лоб!
Всё глядел бы, всё глядел бы
На неё б, на неё б…»
Вера Инбер всегда помнила, что она еврейка. Ещё в двадцатые годы она писала рассказы на еврейские темы, обличала антисемитов и погромщиков. Во время войны она приняла участие в составлении «Чёрной книги» о зверствах фашистов, известен ее очерк о расправе над евреями
Одессы.
Однако, после войны, когда ее жизнь становилась все лучше, появилась большая квартира и дача в писательском поселке Переделкино, стала занимать важный пост в Союзе писателей, современники начали отмечать, что она пишет все хуже и хуже, что Инбер, мол, стала приспосабливаться, что из ее стихов исчезла душа, что растеряла свой талант.
В Интернете я тщетно искал «плохие» стихи Веоры Инбер. Нашел стихотворение о Ленине, например:
О Ленине
В его тетрадях и блокнотах,
В заметках беглых от руки
Мы о космических полётах
Не обнаружим ни строки.
Но он сумел таким горючим
Снабдить Советскую страну,
Чтоб ей поднять в небесных кручах
Космическую целину ..
Коненчно, как говорится, не фонтан... Нашел одно стихотворение о Сталине, опубликованное 15 марта 1953 года в "Правде":
В час прощания
В час прощанья - над Москвой безмолвной,
Сталина в бессмертье провожая,
Самолетов скоростные волны
Пролетели, звук опережая.
В час прощанья - фабрики, заводы
(Три минуты их гудки звучали)
Огласили купол небосвода
Голосами скорби и печали.
В час прощанья - в воздухе морозном,
В знак потери нашей невозвратной,
Прокатился горестно и грозно
Орудийный гром тридцатикратный.
И теперь, когда на Мавзолее
Мы уже читаем слово СТАЛИН,
Мы его, посмертный сон лелея,
Ощущать живым не перестали.
Будут здесь войска итти парадом.
Говор зазвучит разноязыкий...
Мирно спи, великий Сталин, рядом
Со своим учителем великим.
Поклялись мы перед Мавзолеем,
В скорбные минуты, в час прощанья,
Поклялись, что превратить сумеем
Силу скорби в силу созиданья.
Что плечом к плечу, еще теснее
Мы сплотимся, как стена живая.
Нераздельны с Партией своею,
Всё ей, вплоть до жизни, отдавая.
Как к этому относиться? Скажу об этом в конце статьи...
Тем не менее, и в конце жизни у нее рождались вполне искренние строчки:
Читатель мой, не надобно бояться,
Что я твой книжный шкаф обременю
Посмертными томами (штук пятнадцать),
Одетыми в тисненую броню.
Нет. Издана не пышно, не богато,
В простой обложке серо-голубой,
То будет книжка малого формата,
Чтоб можно было брать ее с собой.
Как мила и романтична эта книжка малого формата, например: (1914):
CINEMA
Ваши руки пахнут апельсином.
На экране - дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если б ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света...
Чёрный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.
Если стихи Инбер сегодня не могут дать широкой панорамы жизни, то они могут заставить нас плакать, это не так мало...Вот одно из таких стихотворений:
Сыну, которого нет
(Колыбельная песня)
Ночь идет на мягких лапах,
Дышит, как медведь.
Мальчик создан, чтобы плакать,
Мама - чтобы петь.
Отгоню я сны плохие,
Чтобы спать могли
Мальчики мои родные,
Пальчики мои.
…........................................
Сын окрепнет, осмелеет,
Скажет: «Ухожу».
Красный галстучек на шею
Сыну повяжу.
….....................................
И прилаженную долю
Вскинет, как мешок,
Сероглазый комсомолец,
На губе пушок.
А пока, еще ни разу
Не ступив ногой,
Спи, мой мальчик сероглазый,
Зайчик дорогой...
….......................................
И фланелевые брючки,
Первые свои,
Держат мальчикины ручки,
Пальчики мои.
А чудесные стихи для детей! Вот одно из них (1926):
Сороконожки
У сороконожки
Народились крошки.
Что за восхищенье,
Радость без конца!
Дети эти - прямо
Вылитая мама:
То же выраженье
Милого лица.
И стоит пригожий
Дом сороконожий,
Сушатся пеленки,
Жарится пирог,
И стоят в порядке
Тридцать три кроватки,
В каждой по ребенку,
В каждой сорок ног.
Папа с ними в дружбе.
Целый день на службе,
А когда вернется
В теплый уголок,-
Все играют в прятки,
Куклы и лошадки,
Весело смеется
Сам сороконог,
Мать сороконожка,
Погрустив немножко,
Говорит: «Пора вам
В школу, детвора».
Но ходить по школам
Невозможно голым,
Согласился с этим
Папа,- ну и что ж?
Мама же сказала:
«Сосчитай сначала,
Сколько нашим детям
Надобно калош».
…..................
Чуствуете что-то от Корнея Чуковского?
А как можно пройти мимо такого светлого прозрачного стихотворения?
Ещё стояли холода
Во всей своей красе.
Ещё белели провода
Можайского шоссе.
Один подснежник-новичок
Задумал было встать,
Уже приподнял колпачок
И спрятался опять.
В мохнатом инее седом
Столетняя сосна.
И всё же где-то подо льдом
Уже журчит весна.
С деревьев белые чепцы
Вот-вот уже спадут.
«Мы дома, - говорят скворцы,
Мы не замерзнем тут».
Летят над зеркалом пруда,
Где отражён рассвет.
А вдруг скворешня занята?
А вдруг скворешни нет?
Но белка голубым хвостом
Махнула в ельнике густом:
«Привет, друзья, привет!
Как долетели? Как дела?
Я вам квартиру сберегла,
Я там ремонт произвела,
Живите в ней сто лет...»
Умывшись с головы до ног,
Уселись старики-скворцы
В скворешне на порог,
Сказали: «Мы уж не певцы,
А ты вот спой, сынок».
Ещё застенчивый юнец
Сначала всё робел,
Насвистывал. И, наконец,
Настроившись, запел.
О том, какие бы пути
Куда бы ни вели,
Но в целом свете не найти
Милей родной земли.
Он разливался ручейком,
Как будто был апрель,
Писала поэтесса пронзительные стихи о любви:
Мне не нужны румяна и котурны
В твоём присутствии, судья мой нежный.
Ты никогда не скажешь: «Это дурно», -
Но не кольнёшь и похвалой небрежной.
Молчишь, когда я медленно и внятно
Тебе читаю то, что написала.
Роняет солнце золотые пятна
На щёк твоих холодные овалы.
Уняв самолюбивые боренья,
Я вижу, как мой стих кичлив и зыбок.
Но и несовершеные творенья
Светлеют от твоих скупых улыбок.
Вера Инбер пережила мужа, дочь и внука, и умерла в Москве 11 ноября 1972 года, в возрасте 82 лет. И хотя она пользовалась всеми благами советской власти, ее никак нельзя назвать счастливой. В своем дневнике она написала: «Бог меня жестоко покарал. Пропорхала молодость, улетучилась зрелость... Старость надвинулась беспощадная, ужасающе-скрипучая...» Многие считают, что Вера Инбер «прожила чужую жизнь и стала той, кем не собиралась быть».Хочу сделать смелое предположение: то, что с позиций сегодняшнего дня ее травля выдающихся литераторов ее времени выглядит действительно отвратительной, а с позиций того времени ее непримеримость могла быть вполне искренней, и она была вполне лояльна к советской власти и непримерима к ее противникам. Мало ли таких было?
Мнение тех, кто считает, что Инбер забыта, что от нее осталась только «Девушка из Нагасаки», несколько преувеличено. В соответствии с Википедией уже после смерти ее произведения переиздавались, даже в самое последнее время. Это - «Цветы на асфальте» (2000), «Смерть луны» (2011, сб. рассказов), «Сеттер Джек» (2011, сб. детских стихов), и, наконец, «Соловей и роза» (2018, рассказы).
Девушка из Нагасаки
Евгений Шейнман
Вы слышали эту песню? Ее поют до сих пор, во всяком случае , я ее услышал недавно. Ее пел Высоцкий.Вот текст этой песни:
Он юнга, его родина - Марсель,
Он обожает пьянку, шум и драки.
Он курит трубку, пьет английский эль,
И любит девушку из Нагасаки.
У ней прекрасные зеленые глаза
И шелковая юбка цвета хаки.
И огненную джигу в кабаках
Танцует девушка из Нагасаки.
Янтарь, кораллы, алые как кровь,
И шелковую юбку цвета хаки,
И пылкую горячую любовь
Везет он девушке из Нагасаки.
Приехав, он спешит к ней, чуть дыша,
И узнает, что господин во фраке,
Сегодня ночью, накурившись гашиша,
Зарезал девушку из Нагасаки.
Не правда ли, классический шансон, достойный исполнения в популярной программе Первого канала «Три аккорда»? Текст также приписывали Высоцкому. Каково же было мое изумление, когда я узнал, что стихотворный текст принадлежит «кондовой» советской поэтессе Вере Инбер. Помните это имя? Оно приходит к нам из глубокого детства... Я никогда специально не читал Веру Инбер, не помню, была ли она в школьной программе. Смутно вспоминается поэма «Пулковский меридиан», связанная с именем Веры Инбер. Возможно, я читал ее детские стихи в замечательном детском ежегоднике «Круглый год» .
Высоцкий пел эту песню с некоторыми изменениями, например, повысив в звании юнгу до капитана:
Он капитан и родина его - Марсель.
Он обожает споры, шумы, драки,
Он курит трубку, пьет крепчайший эль
И любит девушку из Нагасаки.
Вертинский пел другую «легкомысленную» песню на слова Веры Инбер «Джонни»:
Увы, на жизни склоне
Сердца все пресыщенней, -
И это очень жаль...
У маленького Джонни
Горячие ладони,
И зубы, как миндаль.
И зубы, как миндаль.
У маленького Джонни
В улыбке, в жесте, в тоне
Так много властных чар
И что б ни говорили
О баре Пикадилли,
Но это - славный бар!
Но ад ли это, рай ли?
Сигары, и коктейли,
И кокаин подчас
Разносит Джонни кротко,
А денди и кокотки
С него не сводят глаз,
С него не сводят глаз.
Но Джонни - он спокоен,
Никто не удостоен...
Невинен алый рот.
В зажжённом им пожаре
На Пикадилли в баре
Он холоден, как лед.
Как хрупки льдинки эти...
Однажды на рассвете,
Тоску ночей гоня,
От жажды умирая,
В потоке горностая
Туда вошла она,
Туда вошла она...
Бессонницей томима,
Усталая от грима...
О, возраст, полный грез!..
О, жажда, ради Бога,
Любить еще немного
И целовать до слез.
Кто угадает сроки?
На табурет высокий
Присела у окна.
В почтительном поклоне
Пред ней склонился Джонни,
Он ей принес вина,
Он ей принес вина...
С тех пор прошли недели,
И ей уж надоели
И Джонни, и миндаль.
И, выгнанный с позором,
Он нищим стал и вором, -
И это очень жаль.
Вы обратили внимание, мой возможный читатель, что я поместил целиком довольно длинное стихотворение. Это объяснется тем, что мне так понравились многие чудесные стихи Веры Инбер, что я просто не смог, как это положено в статьях, написать короткие отрывки из стихотворений; конечно, если они были бы уж слишком длинными, я бы вынужден был все-таки помещать их в сокращенном виде. И вообще, основной трудностью для меня при написании статьи было выбрать какое стихотворение выбрать: нравилось и это, и это, и то... Но тут уж ничего поделать было нельзя, приходилось сдерживать себя.
Я просмотрел множество сайтов, касающихся Веры Инбер. Боже мой! Сколько злобы вылито на эту миниатюрную женщину! Ее обзывали и жеманницей, и «литературной комиссаршей»(Евтушенко), когда она заняла какую-то начальственную должность в правлении Союза писателей. Да, с позиций сегодняшнего дня у нее было много прегрешений. Она выступала против Пастернака и Лидии Чуковской. Но самым бескопромиссным было высказывание Елены Куракиной, которая считала, что Вера Инбер «... злобно мстила за утрату дара (имеется ввиду поэтический дар самой Веры Инбер) талантливым поэтам - Дмитрию Кедрину, Иосифу Бродскому, даже Семену Кирсанову,(наверное и другим). Ее голос был не последним в своре, травившей поэтов. Память этой мести хранят протоколы в архиве СП СССР. И книги - пустые, гладкие, никакие, написанные никаким автором, который, может, родился и жил в Одессе, но на нем это никак не отразилось…
Вера Михайловна Шпенцер родилась в еврейской семье в Одессе 28 июня (10 июля) 1890 года.
Она была родственницей Троцкому и с восторгом относилась к нему:
В начале трудового дня
В своем просторном кабинете
Вы принимаете меня…
Однако, к необъяснимому удивлению исследователей творчества поэтессы (которая была прозаиком, переводчицей и журналисткой) расплаты мстительного вождя не последовало. Наоборот, еще перед войной он наградил ее орденом «Знак Почета». Дождь наград сыпался на нее и в последующие годы - аж три ордена Трудового Красного Знамени (1960, 1967, 1970 годы). В 1946 году она стала лауреатом Сталинской премии второй степени за поэму «Пулковский меридиан» и ленинградский дневник «Почти три года», причем, по некоторым сведениям к этому приложил руку сам Сталин. Считают, что Инбер осталась цела из-за своего родства с Троцким, потому что вела себя очень осторожно, восхваляла Сталина, ничего крамольного не писала и все равно всю жизнь провела в страхе. Считают, что доказательством того, что Вера Инбер не принадлежит к большой литературе , является то, что , составляя антологию поэзии XX века, Евгений Евтушенко включил туда не стихотворение "Пять ночей и дней", которое учили в школе (теперь я это вспоминаю!), не "Пулковский меридиан",а всего лишь одно раннее одесское стихотворение. Ну что ж, это мнение Евтушенко, однако, общепринятое мнение того времени - это то, что поэма «Пулковский меридиан» стоит в одном ряду с такими символами непокоренного Ленинграда, как «Февральский дневник» Бергольц и седьмая симфония Шостаковича.
Доходит до смешного - Веру Инбер, которая была свидетелем обстрелов, бомбежек, видела раненых и умирающих от ран и голода, упрекают в том, что сама она жила всё же иначе, нежели рядовые ленинградцы (вероятно намекая, что получала рабочую карточку). Мол, о еде практически ничего не пишет, не писала , как она стояла в очереди за хлебом, как получала еду. Подумать только, упрекать в этом женщину, пережившую все ужасы блокады...
«Пулковский меридиан» - добротная патриотическая поэма, отвечающая нравственным потребностям того времени:
На мне перчатки, валенки, две шубы
(Одна в ногах). На голове платок;
Я из него устроила щиток,
Укрыла подбородок, нос и губы.
Зарылась в одеяло, как в сугроб.
Тепло, отлично. Только стынет лоб.
Лежу и думаю. О чем? О хлебе.
О корочке, обсыпанной мукой.
Вся комната полна им. Даже мебель
Он вытеснил. Он близкий и такой
Далекий, точно край обетованный.
И самый лучший - это пеклеванный.
А тут еще какой-то испоганил
Всю прорубь керосиновым ведром.
И все, стуча от холода зубами,
Владельца поминают недобром:
Чтоб дом его сгорел, чтоб он ослеп,
Чтоб потерял он карточки на хлеб.
В системе фильтров есть такое сито -
Прозрачная стальная кисея,
Мельчайшее из всех. Вот так и я
Стараюсь удержать песчинки быта,
Чтобы в текучей памяти людской
Они осели, как песок морской.
Бывало, Муза днем, в мороз седой,
Противовесом черной силе вражьей,
Орудовкой, в берете со звездой,
Стояла у Канавки у Лебяжьей
И мановением варежки пунцовой
Порядок утверждала образцовый.
Разве это плохо? Разве не чувствутся здесь внутренняя сила, интонация достоинства?!...
Дорогого стоит признание такого человека, как Дмитрий Быков: «На свете не так много стихов, над которыми я плакал... не возьмусь объяснить, почему в возрасте этак десятилетнем я ревел над стихами Инбер... И после этого мне тут будут впаривать - как пишут в некоторых сегодняшних статьях про Инбер, - что в большую литературу она так и не вошла: мило, талантливо, но никому сейчас не нужно... Во-первых, автора, который вошел в фольклор, уже в литературе, не вычеркнешь...»
В начале XX века критики писали наравне о стихах Ахматовой и Инбер. Советский писательский фольклор доносит из того времени хулиганскую эпиграмму, написанную якобы Маяковским:
«Ах, у Инбер, ах, у Инбер
Что за глазки, что за лоб!
Всё глядел бы, всё глядел бы
На неё б, на неё б…»
Вера Инбер всегда помнила, что она еврейка. Ещё в двадцатые годы она писала рассказы на еврейские темы, обличала антисемитов и погромщиков. Во время войны она приняла участие в составлении «Чёрной книги» о зверствах фашистов, известен ее очерк о расправе над евреями
Одессы.
Однако, после войны, когда ее жизнь становилась все лучше, появилась большая квартира и дача в писательском поселке Переделкино, стала занимать важный пост в Союзе писателей, современники начали отмечать, что она пишет все хуже и хуже, что Инбер, мол, стала приспосабливаться, что из ее стихов исчезла душа, что растеряла свой талант.
В Интернете я тщетно искал «плохие» стихи Веоры Инбер. Нашел стихотворение о Ленине, например:
О Ленине
В его тетрадях и блокнотах,
В заметках беглых от руки
Мы о космических полётах
Не обнаружим ни строки.
Но он сумел таким горючим
Снабдить Советскую страну,
Чтоб ей поднять в небесных кручах
Космическую целину ..
Коненчно, как говорится, не фонтан... Нашел одно стихотворение о Сталине, опубликованное 15 марта 1953 года в "Правде":
В час прощания
В час прощанья - над Москвой безмолвной,
Сталина в бессмертье провожая,
Самолетов скоростные волны
Пролетели, звук опережая.
В час прощанья - фабрики, заводы
(Три минуты их гудки звучали)
Огласили купол небосвода
Голосами скорби и печали.
В час прощанья - в воздухе морозном,
В знак потери нашей невозвратной,
Прокатился горестно и грозно
Орудийный гром тридцатикратный.
И теперь, когда на Мавзолее
Мы уже читаем слово СТАЛИН,
Мы его, посмертный сон лелея,
Ощущать живым не перестали.
Будут здесь войска итти парадом.
Говор зазвучит разноязыкий...
Мирно спи, великий Сталин, рядом
Со своим учителем великим.
Поклялись мы перед Мавзолеем,
В скорбные минуты, в час прощанья,
Поклялись, что превратить сумеем
Силу скорби в силу созиданья.
Что плечом к плечу, еще теснее
Мы сплотимся, как стена живая.
Нераздельны с Партией своею,
Всё ей, вплоть до жизни, отдавая.
Как к этому относиться? Скажу об этом в конце статьи...
Тем не менее, и в конце жизни у нее рождались вполне искренние строчки:
Читатель мой, не надобно бояться,
Что я твой книжный шкаф обременю
Посмертными томами (штук пятнадцать),
Одетыми в тисненую броню.
Нет. Издана не пышно, не богато,
В простой обложке серо-голубой,
То будет книжка малого формата,
Чтоб можно было брать ее с собой.
Как мила и романтична эта книжка малого формата, например: (1914):
CINEMA
Ваши руки пахнут апельсином.
На экране - дальние края.
И в пути, волнующем и длинном,
Всюду вместе, всюду вы и я.
В первый раз я вижу воды Нила.
Как велик он, дивен и далек!
Знаешь, если б ты меня любила,
Я сгорел бы, точно уголек.
Свет и шум. Глаза болят от света...
Чёрный кофе буду дома пить,
Думаю, что вы смеетесь где-то
И меня не можете любить.
Если стихи Инбер сегодня не могут дать широкой панорамы жизни, то они могут заставить нас плакать, это не так мало...Вот одно из таких стихотворений:
Сыну, которого нет
(Колыбельная песня)
Ночь идет на мягких лапах,
Дышит, как медведь.
Мальчик создан, чтобы плакать,
Мама - чтобы петь.
Отгоню я сны плохие,
Чтобы спать могли
Мальчики мои родные,
Пальчики мои.
…........................................
Сын окрепнет, осмелеет,
Скажет: «Ухожу».
Красный галстучек на шею
Сыну повяжу.
….....................................
И прилаженную долю
Вскинет, как мешок,
Сероглазый комсомолец,
На губе пушок.
А пока, еще ни разу
Не ступив ногой,
Спи, мой мальчик сероглазый,
Зайчик дорогой...
….......................................
И фланелевые брючки,
Первые свои,
Держат мальчикины ручки,
Пальчики мои.
А чудесные стихи для детей! Вот одно из них (1926):
Сороконожки
У сороконожки
Народились крошки.
Что за восхищенье,
Радость без конца!
Дети эти - прямо
Вылитая мама:
То же выраженье
Милого лица.
И стоит пригожий
Дом сороконожий,
Сушатся пеленки,
Жарится пирог,
И стоят в порядке
Тридцать три кроватки,
В каждой по ребенку,
В каждой сорок ног.
Папа с ними в дружбе.
Целый день на службе,
А когда вернется
В теплый уголок,-
Все играют в прятки,
Куклы и лошадки,
Весело смеется
Сам сороконог,
Мать сороконожка,
Погрустив немножко,
Говорит: «Пора вам
В школу, детвора».
Но ходить по школам
Невозможно голым,
Согласился с этим
Папа,- ну и что ж?
Мама же сказала:
«Сосчитай сначала,
Сколько нашим детям
Надобно калош».
…..................
Чуствуете что-то от Корнея Чуковского?
А как можно пройти мимо такого светлого прозрачного стихотворения?
Ещё стояли холода
Во всей своей красе.
Ещё белели провода
Можайского шоссе.
Один подснежник-новичок
Задумал было встать,
Уже приподнял колпачок
И спрятался опять.
В мохнатом инее седом
Столетняя сосна.
И всё же где-то подо льдом
Уже журчит весна.
С деревьев белые чепцы
Вот-вот уже спадут.
«Мы дома, - говорят скворцы,
Мы не замерзнем тут».
Летят над зеркалом пруда,
Где отражён рассвет.
А вдруг скворешня занята?
А вдруг скворешни нет?
Но белка голубым хвостом
Махнула в ельнике густом:
«Привет, друзья, привет!
Как долетели? Как дела?
Я вам квартиру сберегла,
Я там ремонт произвела,
Живите в ней сто лет...»
Умывшись с головы до ног,
Уселись старики-скворцы
В скворешне на порог,
Сказали: «Мы уж не певцы,
А ты вот спой, сынок».
Ещё застенчивый юнец
Сначала всё робел,
Насвистывал. И, наконец,
Настроившись, запел.
О том, какие бы пути
Куда бы ни вели,
Но в целом свете не найти
Милей родной земли.
Он разливался ручейком,
Как будто был апрель,
Писала поэтесса пронзительные стихи о любви:
Мне не нужны румяна и котурны
В твоём присутствии, судья мой нежный.
Ты никогда не скажешь: «Это дурно», -
Но не кольнёшь и похвалой небрежной.
Молчишь, когда я медленно и внятно
Тебе читаю то, что написала.
Роняет солнце золотые пятна
На щёк твоих холодные овалы.
Уняв самолюбивые боренья,
Я вижу, как мой стих кичлив и зыбок.
Но и несовершеные творенья
Светлеют от твоих скупых улыбок.
Вера Инбер пережила мужа, дочь и внука, и умерла в Москве 11 ноября 1972 года, в возрасте 82 лет. И хотя она пользовалась всеми благами советской власти, ее никак нельзя назвать счастливой. В своем дневнике она написала: «Бог меня жестоко покарал. Пропорхала молодость, улетучилась зрелость... Старость надвинулась беспощадная, ужасающе-скрипучая...» Многие считают, что Вера Инбер «прожила чужую жизнь и стала той, кем не собиралась быть».Хочу сделать смелое предположение: то, что с позиций сегодняшнего дня ее травля выдающихся литераторов ее времени выглядит действительно отвратительной, а с позиций того времени ее непримеримость могла быть вполне искренней, и она была вполне лояльна к советской власти и непримерима к ее противникам. Мало ли таких было?
Мнение тех, кто считает, что Инбер забыта, что от нее осталась только «Девушка из Нагасаки», несколько преувеличено. В соответствии с Википедией уже после смерти ее произведения переиздавались, даже в самое последнее время. Это - «Цветы на асфальте» (2000), «Смерть луны» (2011, сб. рассказов), «Сеттер Джек» (2011, сб. детских стихов), и, наконец, «Соловей и роза» (2018, рассказы).