"Москва-Петушки" глазами театрального чайника
Я очень люблю книжку "Москва-Петушки". Все, что связано с Венедиктом Ерофеевым, вызывает у меня горячий интерес. Поэтому, когда на афише в Питере я увидел анонс постановки в "Балтийском доме", я долго не раздумывал, идти на него или нет.
Один раз я уже выступил в жеже театральным критиком;) Что ж, буду дальше учиться гнать строку. Если с томографа выгонят, попробую себя в качестве колумниста: буду вести колонки под названием "Самарские подмостки" или "Огни рампы".
Веничек в спектакле оказалось двое: один - старый мужик с седой бородой, другой помоложе, похожий на Дмитрия Быкова. Ну ладно, двое так двое, в конце концов, Веничка в книжке все время беседует сам с собой. Проглотил, смотрю дальше.
Первые полчаса происхродило нечто, что лично у меня ассоциаций с Ерофеевым не вызывало никаких: бушевали морские волны, главный герой размахивал кирпичом на веревочке и доставал из рюкзака какие-то булыжники. Поезда в спектакле не было. Никак не фигурировал. И вообще идея путешествия никак не обозначалась. Если в книге эта идея является стержнем, на котором держится все произведение, то здесь становилось непонятно, что же должно служить таким стержнем. Не водка же, в конце концов.
На сцене творилось что-то очень сюрреалистическое. Герои по очереди залезали в какое-то деревянное яйцо, выбегала девушка на пуантах, Веничка стрелял в собутыльников из лука деревянными стрелами. Язык гротеска и абсурда, не спорю, соответствует некоторым эпизодам книги. Скажем, для изображения деда и внучка Митричей он вполне годится. Но помимо этого абсурда у Ерофеева есть еще масса интересного. Кроме того, у него абсурд по большей части веселый и смешной, здесь же он был мрачный и серьезный.
В этом мне и видится главная проблема. Ерофеева вообще нельзя воспринимать слишком серьезно. Любая высокая идея у него пародируется - будь то классическая русская литература (Гоголь пил водку из большого бокала), русская история (убил ли Борис Годунов царевича Дмитрия, или наоборот?), философия (мне как феномену присущ самовозрастающий логос!), коммунистические идеалы (ты бы смог зайти в парткабинет и снять штаны?), любовь между мужчиной и женщиной (покажешь нашему человеку твердый шанкр и спросишь...). Развенчивается, наконец, идея святости русского пьяницы - Ерофеев смотрит на себя со стороны и с юмором оценивает собственную непутевость.
Здесь же зрителю предлагается поверить в серьезность происходящего на сцене. Как хотите, а я не могу серьезно воспринимать, а главное - понимать, почему один из героев изображает из себя гомосексуалиста, почему у персонажей неожиданно изо рта вытягиваются шнурки, и почему индейцы выносят на сцену стиральную машину.
Не спорю, задача инсценировки Ерофеева крайне сложна: надо придумать способ, который позволил бы перевести неповторимые авторские рассуждения на язык визуальных впечатлений. Как это сделать, черт его знает. Но мне, скажем, было бы интересно увидеть визуальный ряд, максимально соответствующий эпохе: живописные очереди за водкой, официантка в накрахмаленном переднике, советские плакаты, бутылочные этикетки, передовицы газет... Ничего похожего в постановке нет, а есть дамы в кринолинах и чучело лисы.
Психология у персонажей тоже отсутствует. Их эмоциональная сфера крайне бедна, как у шизофреников. Реплики актеров - это либо громкий вопль, либо тихое бормотание. Либо буйный припадок, либо кататонический ступор. Наверное, так сейчас принятно, я не знаю.
Вы мне скажете, что режиссер (его зовут Андрей Жолдак) совсем не стремился соответствовать духу книги, а решал другие художественные задачи. В конце концов, на то она и классика, чтобы каждый имел право на собственное прочтение. Скорее всего, так оно и есть. Но в таком случае спектакль мог бы и вовсе не называться "Москва-Петушки". Его можно было бы назвать, например, "Полет над гнездом кукушки" или "На последнем дыхании", и ничего бы не поменялось. Абсолютно ничего.
Знаете, что странно? Что такой по-настоящему русский автор, как Ерофеев, совершенно неинтересен нашим режиссерам. Теряем самоидентификацию, что ли.
Один раз я уже выступил в жеже театральным критиком;) Что ж, буду дальше учиться гнать строку. Если с томографа выгонят, попробую себя в качестве колумниста: буду вести колонки под названием "Самарские подмостки" или "Огни рампы".
Веничек в спектакле оказалось двое: один - старый мужик с седой бородой, другой помоложе, похожий на Дмитрия Быкова. Ну ладно, двое так двое, в конце концов, Веничка в книжке все время беседует сам с собой. Проглотил, смотрю дальше.
Первые полчаса происхродило нечто, что лично у меня ассоциаций с Ерофеевым не вызывало никаких: бушевали морские волны, главный герой размахивал кирпичом на веревочке и доставал из рюкзака какие-то булыжники. Поезда в спектакле не было. Никак не фигурировал. И вообще идея путешествия никак не обозначалась. Если в книге эта идея является стержнем, на котором держится все произведение, то здесь становилось непонятно, что же должно служить таким стержнем. Не водка же, в конце концов.
На сцене творилось что-то очень сюрреалистическое. Герои по очереди залезали в какое-то деревянное яйцо, выбегала девушка на пуантах, Веничка стрелял в собутыльников из лука деревянными стрелами. Язык гротеска и абсурда, не спорю, соответствует некоторым эпизодам книги. Скажем, для изображения деда и внучка Митричей он вполне годится. Но помимо этого абсурда у Ерофеева есть еще масса интересного. Кроме того, у него абсурд по большей части веселый и смешной, здесь же он был мрачный и серьезный.
В этом мне и видится главная проблема. Ерофеева вообще нельзя воспринимать слишком серьезно. Любая высокая идея у него пародируется - будь то классическая русская литература (Гоголь пил водку из большого бокала), русская история (убил ли Борис Годунов царевича Дмитрия, или наоборот?), философия (мне как феномену присущ самовозрастающий логос!), коммунистические идеалы (ты бы смог зайти в парткабинет и снять штаны?), любовь между мужчиной и женщиной (покажешь нашему человеку твердый шанкр и спросишь...). Развенчивается, наконец, идея святости русского пьяницы - Ерофеев смотрит на себя со стороны и с юмором оценивает собственную непутевость.
Здесь же зрителю предлагается поверить в серьезность происходящего на сцене. Как хотите, а я не могу серьезно воспринимать, а главное - понимать, почему один из героев изображает из себя гомосексуалиста, почему у персонажей неожиданно изо рта вытягиваются шнурки, и почему индейцы выносят на сцену стиральную машину.
Не спорю, задача инсценировки Ерофеева крайне сложна: надо придумать способ, который позволил бы перевести неповторимые авторские рассуждения на язык визуальных впечатлений. Как это сделать, черт его знает. Но мне, скажем, было бы интересно увидеть визуальный ряд, максимально соответствующий эпохе: живописные очереди за водкой, официантка в накрахмаленном переднике, советские плакаты, бутылочные этикетки, передовицы газет... Ничего похожего в постановке нет, а есть дамы в кринолинах и чучело лисы.
Психология у персонажей тоже отсутствует. Их эмоциональная сфера крайне бедна, как у шизофреников. Реплики актеров - это либо громкий вопль, либо тихое бормотание. Либо буйный припадок, либо кататонический ступор. Наверное, так сейчас принятно, я не знаю.
Вы мне скажете, что режиссер (его зовут Андрей Жолдак) совсем не стремился соответствовать духу книги, а решал другие художественные задачи. В конце концов, на то она и классика, чтобы каждый имел право на собственное прочтение. Скорее всего, так оно и есть. Но в таком случае спектакль мог бы и вовсе не называться "Москва-Петушки". Его можно было бы назвать, например, "Полет над гнездом кукушки" или "На последнем дыхании", и ничего бы не поменялось. Абсолютно ничего.
Знаете, что странно? Что такой по-настоящему русский автор, как Ерофеев, совершенно неинтересен нашим режиссерам. Теряем самоидентификацию, что ли.