Фрося. Воспоминания. Глава 3.
Третья глава из неоконченной повести жизни.
3.
Было воскресенье. В начале недели дочки обещали заглянуть в гости на выходных. и зять Яша должен был посмотреть входную дверь, что-то стала с трудом закрываться.
Пока они еще не пришли, все утро Фрося решила посвятить своим воспоминаниям. Рядом с открытой тетрадкой кружка чая с молоком.
Нужна история. И она её вспомнила ещё вчера.
"Было воскресенье...
Колхозникам давали лошадей поехать на базар в район. За деревней построены были гумно, это где складировали хлеб. Здесь проходила столбовая дорога. Наступила темнота, и загорелось гумно со льном.
За этот пожар отвечал наш папа.
Так как он ответственный как бригадир, то его судили, дали два года тюрьмы и двести рублей убытков. Мама наша опять осталась одна с шестерью детями.
Работала день и ночь. Доила коров, четырнадцать голов. Да ещё и своё хозяйство.
В 1935 году умер наш братик Лёша."
Фрося задумалась. Хотела написать о ночном пожаре 1933-го, а получилось, что вот, в несколько строк два года без отца уложились. Эх, Лёша, Лёша... Десять годиков то всего было мальчонке...
Поплакать бы. Многих, как и братишку Лёшу, жизнь Фросина оставила далеко в прошлом. Но и сегодня сердце щемило от воспоминаний. Недалеко от родительского дома в низине протекала речка Вихра. Пусть и были Фрося с Петей всегда за старших, но поозорничать вместе с малышнёй были не прочь, бегали изредка в теплые деньки на речку, резвились в воде. Дети, какое бы ни было тяжелое детство, всё-таки дети...
Надо бы про нас с Петей что-нибудь еще вспомнить. Не боясь повториться, а отчасти забыв, про что уже было написано, Фрося продолжила писать.
"В 1929 году мы с Петей пошли в школу. Мы учились до 4 класса, а потом надо переходить в среднюю школу.
А средняя школа была в восьми километрах. Весной и осенью бегали всю дорогу бегом, чтобы не опоздать. Зимой жили на квартире.
Я и сестра Таня окончили 7 классов, а брат Петя бросил с 6 класса учёбу, так как надо было помогать маме зарабатывать, чтобы прожить. Петя носил почту.
В 1937-ом году я закончила 7 классов. И, к великому счастью, с колхоза дали справку, по которой можно устроиться на работу в городе.
Я получила справку из колхоза, чтобы можно было поступить на производство в городе, в тот же год.
Уехала в Брянск. Жили у маминой двоюродной сестры. Поступила учеником токаря в городе Орджоникидзе."
Фрося прошлась на балкон своей двушки, сняла с верёвки подсохшее на солнце бельё. Взглянула на выставленные на балкон горшки с цветами. Надо бы полить, как солнце за угол спрячется.
Воспоминания о первых шагах в рабочую профессию были как калейдоскоп: маленькие картинки трудовых успехов и человеческого общения и, почему-то, большими черными пятнами по всему прошлому тех, тридцатых годов прошлого века, - страх, голод, аресты, лишения... И всё это на фоне больших государственных достижений и свершений. Была ли тогда у Фроси гордость за страну? Что точно, так это беспокойство за родных и близких. И благодарность встречающимся на жизненном пути людям. Вот просто низкий всем поклон.
Фрося прилегла на диванчике. Надо бы пару часиков поспать.
Тогда, в 1937-ом году, Фрося не очень ясно могла себе представить, на какое крупное промышленное предприятие её привела судьба. Большой машиносборочный завод "Красный профинтерн". Третий пятилетний, на 1938-1942 годы, план развития народного хозяйства Советского Союза гласил: "Установить объем продукции по всей промышленности СССР в 1942 году, на последний год третьей пятилетки, в 184 миллиарда рублей против 95,5 миллиарда рублей в 1937 году, то есть рост промышленной продукции за третью пятилетку на 92 процента". При этом, по сравнению с 1932 годом, последним годом первой пятилетки, продукция советской промышленности в 1937 году уже дала рост на 120,6 процента.
Завод был большой. Он строил паровозы, большегрузные вагоны, электрические мостовые краны и молоты для кузнечных цехов. Были на заводе чугунолитейный, сталелитейный, кузнечный и молотобойный цеха.
В тот 1937-ой год на заводе ещё помнили большое разоблачение врагов народа. Отдельные истории слышала и Фрося. Всё это было про большие махинации с приемкой продукции литейного цеха, вскрывшиеся ещё в 1929-ом году. При заводе состоял инспектор народного комиссариат путей сообщения, производивший испытания и приёмку стальных болванок, что шли на вагонные и паровозные оси. Сталелитейный цех имел очень высокий процент брака и никогда не выходил из прорыва. Тогда один из мастеров цеха сделал точную копию штампа - того, что инспектор ставил на приемке болванок. Мастер сам ставил штампы на забракованную инспектором сталь, и вскоре сталелитейный цех вышел на первое место в соревновании. Завод получил переходное знамя, а его инженеры и мастера - денежные награды и путёвки на курорты. Однако о копии штампа знали все мастера цеха, и вскоре секрет вышел наружу. Говорили, что жёны двух мастеров, что жили в одном подъезде, поссорились из-за того, чья очередь общую лестницу убирать. В ссору вмешались мужья, одним из которых и был создатель поддельного штампа.
Вскрылось вредительство союзных масштабов, ведь бракованные оси паровозов катались по всей стране. Посадили тогда многих. И дисциплина за заводе была суровая, даже спустя почти десятилетие. На столько суровая, что почти военная.
Фрося старалась, трудилась во всю. Ведь на неё надеялась вся её семья. Деньги заработанные она делила, что на свое нехитрое проживание, а что - в деревню, в родительский дом.
Сны в часы дневного отдыха приходили недолгие, но яркие. Всплывали забытые события прошлого.
Фрося открыла глаза. Ещё минут пять полежала, вспоминая всплывшую во сне заводскую историю.
Так, про это писать не буду. История прошлая, да и не нашей семьи касается. А вот про Шурочку, подружку юности моей, напишу подробнее. Только вот пообстоятельнее бы. Попробую в деталях всё описать.
Воскресное солнце ушло на запад, тень захватила широкий балкон.
Вот полью цветочки, и продолжу.
Надо бы сегодня написать про моё житьё-бытьё в Орджоникидзе.
"Большой машиносборочный "Красный профинтерн".
Научилась быстро, за два месяца.
Уже начала себя одевать. С деревни выехала плохо одетая, такие были времена. В 1933 году вообще был голод. После меня, в 1940-ом году, и Таня в город, в Брянск, уехала. Жилось не плохо, пока не началась война. Потом, во время войны жизнь забросила Таню в Осетию. Тогда всем было плохо.
Два раза я приезжала домой в отпуск, уже другой девчонкой, по городскому одета.
С Брянска я перешла в Орджоникидзеград на квартиру, чтобы не ездить поездом.
Хозяйка была очень хорошая. У неё был сын Слава пяти лет. Муж сидел в Хабаровске, за растрату. Десять лет дали. В 1939-ом освободился, приехал за женой, и уговорили меня с ними ехать.
Жизнь в Хабаровске в то время была на много лучше."
Так, - остановилась Фрося, - что-то очень быстро перескочила я на дальневосточную историю. Надо бы вернуться к профинтерновским рабочим будням.
"Когда жила в Орджоникидзеграде, ездила рабочим поездом. Работали в три смены.
Вот, в один злополу..."
Фрося остановилась. Что еще за слово такое, "злополучный"? Как у писателя какого, прям. Она зачеркнула написанное, стала подбирать подходящее определение для своих ощущений, для своего отношения к судьбоносному для неё, для всей её семьи, дню.
Всё-таки, злополучный...
"Вот, в один злополучный день надо было ехать во вторую смену. Я опоздала буквально на секунду. Поезд ушёл. Я постояла, подумала, и решила бежать за поездом. Бежала три часа. Опоздала на три часа.
А в то время считалось, что опоздание на 21 минуту - основание для увольнения за прогул.
В завод меня, с моими горькими слезами, пропустили, но к станку не допустили.
До обеденного перерыва проплакала. Так, что не забыла до сих пор."
Фросины глаза наполнились влагой. Воспоминания были на столько тяжелы для её души, что решение остановиться было самым верным.
(продолжение следует)
3.
Было воскресенье. В начале недели дочки обещали заглянуть в гости на выходных. и зять Яша должен был посмотреть входную дверь, что-то стала с трудом закрываться.
Пока они еще не пришли, все утро Фрося решила посвятить своим воспоминаниям. Рядом с открытой тетрадкой кружка чая с молоком.
Нужна история. И она её вспомнила ещё вчера.
"Было воскресенье...
Колхозникам давали лошадей поехать на базар в район. За деревней построены были гумно, это где складировали хлеб. Здесь проходила столбовая дорога. Наступила темнота, и загорелось гумно со льном.
За этот пожар отвечал наш папа.
Так как он ответственный как бригадир, то его судили, дали два года тюрьмы и двести рублей убытков. Мама наша опять осталась одна с шестерью детями.
Работала день и ночь. Доила коров, четырнадцать голов. Да ещё и своё хозяйство.
В 1935 году умер наш братик Лёша."
Фрося задумалась. Хотела написать о ночном пожаре 1933-го, а получилось, что вот, в несколько строк два года без отца уложились. Эх, Лёша, Лёша... Десять годиков то всего было мальчонке...
Поплакать бы. Многих, как и братишку Лёшу, жизнь Фросина оставила далеко в прошлом. Но и сегодня сердце щемило от воспоминаний. Недалеко от родительского дома в низине протекала речка Вихра. Пусть и были Фрося с Петей всегда за старших, но поозорничать вместе с малышнёй были не прочь, бегали изредка в теплые деньки на речку, резвились в воде. Дети, какое бы ни было тяжелое детство, всё-таки дети...
Надо бы про нас с Петей что-нибудь еще вспомнить. Не боясь повториться, а отчасти забыв, про что уже было написано, Фрося продолжила писать.
"В 1929 году мы с Петей пошли в школу. Мы учились до 4 класса, а потом надо переходить в среднюю школу.
А средняя школа была в восьми километрах. Весной и осенью бегали всю дорогу бегом, чтобы не опоздать. Зимой жили на квартире.
Я и сестра Таня окончили 7 классов, а брат Петя бросил с 6 класса учёбу, так как надо было помогать маме зарабатывать, чтобы прожить. Петя носил почту.
В 1937-ом году я закончила 7 классов. И, к великому счастью, с колхоза дали справку, по которой можно устроиться на работу в городе.
Я получила справку из колхоза, чтобы можно было поступить на производство в городе, в тот же год.
Уехала в Брянск. Жили у маминой двоюродной сестры. Поступила учеником токаря в городе Орджоникидзе."
Фрося прошлась на балкон своей двушки, сняла с верёвки подсохшее на солнце бельё. Взглянула на выставленные на балкон горшки с цветами. Надо бы полить, как солнце за угол спрячется.
Воспоминания о первых шагах в рабочую профессию были как калейдоскоп: маленькие картинки трудовых успехов и человеческого общения и, почему-то, большими черными пятнами по всему прошлому тех, тридцатых годов прошлого века, - страх, голод, аресты, лишения... И всё это на фоне больших государственных достижений и свершений. Была ли тогда у Фроси гордость за страну? Что точно, так это беспокойство за родных и близких. И благодарность встречающимся на жизненном пути людям. Вот просто низкий всем поклон.
Фрося прилегла на диванчике. Надо бы пару часиков поспать.
Тогда, в 1937-ом году, Фрося не очень ясно могла себе представить, на какое крупное промышленное предприятие её привела судьба. Большой машиносборочный завод "Красный профинтерн". Третий пятилетний, на 1938-1942 годы, план развития народного хозяйства Советского Союза гласил: "Установить объем продукции по всей промышленности СССР в 1942 году, на последний год третьей пятилетки, в 184 миллиарда рублей против 95,5 миллиарда рублей в 1937 году, то есть рост промышленной продукции за третью пятилетку на 92 процента". При этом, по сравнению с 1932 годом, последним годом первой пятилетки, продукция советской промышленности в 1937 году уже дала рост на 120,6 процента.
Завод был большой. Он строил паровозы, большегрузные вагоны, электрические мостовые краны и молоты для кузнечных цехов. Были на заводе чугунолитейный, сталелитейный, кузнечный и молотобойный цеха.
В тот 1937-ой год на заводе ещё помнили большое разоблачение врагов народа. Отдельные истории слышала и Фрося. Всё это было про большие махинации с приемкой продукции литейного цеха, вскрывшиеся ещё в 1929-ом году. При заводе состоял инспектор народного комиссариат путей сообщения, производивший испытания и приёмку стальных болванок, что шли на вагонные и паровозные оси. Сталелитейный цех имел очень высокий процент брака и никогда не выходил из прорыва. Тогда один из мастеров цеха сделал точную копию штампа - того, что инспектор ставил на приемке болванок. Мастер сам ставил штампы на забракованную инспектором сталь, и вскоре сталелитейный цех вышел на первое место в соревновании. Завод получил переходное знамя, а его инженеры и мастера - денежные награды и путёвки на курорты. Однако о копии штампа знали все мастера цеха, и вскоре секрет вышел наружу. Говорили, что жёны двух мастеров, что жили в одном подъезде, поссорились из-за того, чья очередь общую лестницу убирать. В ссору вмешались мужья, одним из которых и был создатель поддельного штампа.
Вскрылось вредительство союзных масштабов, ведь бракованные оси паровозов катались по всей стране. Посадили тогда многих. И дисциплина за заводе была суровая, даже спустя почти десятилетие. На столько суровая, что почти военная.
Фрося старалась, трудилась во всю. Ведь на неё надеялась вся её семья. Деньги заработанные она делила, что на свое нехитрое проживание, а что - в деревню, в родительский дом.
Сны в часы дневного отдыха приходили недолгие, но яркие. Всплывали забытые события прошлого.
Фрося открыла глаза. Ещё минут пять полежала, вспоминая всплывшую во сне заводскую историю.
Так, про это писать не буду. История прошлая, да и не нашей семьи касается. А вот про Шурочку, подружку юности моей, напишу подробнее. Только вот пообстоятельнее бы. Попробую в деталях всё описать.
Воскресное солнце ушло на запад, тень захватила широкий балкон.
Вот полью цветочки, и продолжу.
Надо бы сегодня написать про моё житьё-бытьё в Орджоникидзе.
"Большой машиносборочный "Красный профинтерн".
Научилась быстро, за два месяца.
Уже начала себя одевать. С деревни выехала плохо одетая, такие были времена. В 1933 году вообще был голод. После меня, в 1940-ом году, и Таня в город, в Брянск, уехала. Жилось не плохо, пока не началась война. Потом, во время войны жизнь забросила Таню в Осетию. Тогда всем было плохо.
Два раза я приезжала домой в отпуск, уже другой девчонкой, по городскому одета.
С Брянска я перешла в Орджоникидзеград на квартиру, чтобы не ездить поездом.
Хозяйка была очень хорошая. У неё был сын Слава пяти лет. Муж сидел в Хабаровске, за растрату. Десять лет дали. В 1939-ом освободился, приехал за женой, и уговорили меня с ними ехать.
Жизнь в Хабаровске в то время была на много лучше."
Так, - остановилась Фрося, - что-то очень быстро перескочила я на дальневосточную историю. Надо бы вернуться к профинтерновским рабочим будням.
"Когда жила в Орджоникидзеграде, ездила рабочим поездом. Работали в три смены.
Вот, в один злополу..."
Фрося остановилась. Что еще за слово такое, "злополучный"? Как у писателя какого, прям. Она зачеркнула написанное, стала подбирать подходящее определение для своих ощущений, для своего отношения к судьбоносному для неё, для всей её семьи, дню.
Всё-таки, злополучный...
"Вот, в один злополучный день надо было ехать во вторую смену. Я опоздала буквально на секунду. Поезд ушёл. Я постояла, подумала, и решила бежать за поездом. Бежала три часа. Опоздала на три часа.
А в то время считалось, что опоздание на 21 минуту - основание для увольнения за прогул.
В завод меня, с моими горькими слезами, пропустили, но к станку не допустили.
До обеденного перерыва проплакала. Так, что не забыла до сих пор."
Фросины глаза наполнились влагой. Воспоминания были на столько тяжелы для её души, что решение остановиться было самым верным.
(продолжение следует)