[о тишине]
сначала тишина была только снаружи:
мир, обеззвученный, умер. жизнь началась внутри.
я слышала голоса, что въедались в уши,
но не с внешней, а с внутренней стороны.
барабанные перепонки не выдержали, с треском
лава жизни моей захлестнула остывший труп
мира внешнего, наполняя безумным блеском
черные дыры глаз его, ломая изгиб губ.
все, что раньше было вне меня, мною стало.
по проводам от любой точки мира шел ток:
я могла рассказать всю историю от его начала
до самых кончиков его искривленных ног.
все, к чему я прикасалась мыслью,
развертывалось чередой бесконечных схем,
обретая множество разных смыслов
относительно данных изначально систем.
__
легкое шевеление, как рябь на воде, сначала
разрастается волной, поднимаясь из глубины.
голос воды (что бы сама по себе вода ни означала)
непременно хочет ослабить давление тишины,
что снаружи. голос этой воды - как звук сладкий,
нанесенный густым воздухом на прозрачный холст:
это одновременно мой голос, звучащий украдкой,
и голос меня, который образует широкий мост
из бесконечного, всезнающего, всепоглощающего шума
между тем, что лежит глубоко в основе меня
и трупом луны во вне - я слышу, что луна безумна.
я пишу: луна - предвестник безумия в дни января.
__
я писала это вовсе не для того, чтоб показать другому,
а потому, что этот шум меня переполнял.
переносчик шума подчиняется лишь одному закону:
всегда доставлять во вне исходящий сигнал.
не выполнить хоть раз необходимой переправы
этой из глубины исходящей звуковой волны -
и тут же образуется тромб из жгучей лавы.
меня разрывают на части мои нерожденные сны.
и тогда, если долго-долго носить в себе все это
скопище непролившихся, забродивших миров,
начинаешь путать внутреннее с мертвым. ответы
принимая за вопросы; теряешь литры слов,
как кровь теряют. слова - необходимые протезы,
позволяющие переводить внутренний - во внешний звук.
беспомощной каракатицей висишь над немой бездной,
пытаясь купировать быстро развивающийся испуг.
и хочется лечь, касаясь лицом деревянного пола,
биться лбом о доски, оставляя кровавый след. выть,
не умея подобрать ни единого верного слова,
чтобы в какую-то твердую форму эту чувство отлить.
и не узнавать себя. быть одновременно грустой
и одновременно глупой. быть спокойной, нервно трясясь.
радостно всхлипывать. ломать свои кости с хрустом.
прослеживать нить событий, тут же теряя связь.
когда градус шума достигнет своего апогея,
когда эмоции своей синхронностью почти сведут с ума, -
все вдруг исчезнет. появится пустота. робея,
станешь ощупывать пустоту, как слепой в туман.
и пусть из-за закупорки проводов, по которым
двигался весь этот шум, пропали все слова,
сам исходный импульс был (импульс как опора,
предсуществование красоты - ее молва),
но теперь не осталось ничего: ни слов, ни начала
(предсуществования), для которого слова были нужны.
я смотрю на труп луны, он - ничего не означает.
обеззвученный мир мертв, но мои голоса уже не слышны.
__
тишина, которая раньше была только снаружи,
теперь поселилась и разрастается у меня внутри.
тишина извне плавно заливается в мои уши,
и две тишины смешиваются где-то в районе груди.
поэтому, когда я сажусь писать тебе, мне трудно.
так как я совершенно не знаю, какие подбирать
протезы. устно - вообще невозможно. будто
отсутствие исходящего сигнала не дает мне наделять
звуком слова, чтобы они сами себя говорили.
ибо только такое слово может считаться живым.
это не просто протез, а почти рука, почти целая, или
нога хромая. или глаз, который будет слепым.
слово может быть кровью, почти горячей,
слово как человек, больной склерозом и вич.
только так я могу говорить. и никак иначе
мне не преодолеть этот внутренний паралич.
(то ли конец декабря, то ли начала января...
ну, и оно какое-то недоделанное, но сил моих больше нет, так что хуй бы с ним)
мир, обеззвученный, умер. жизнь началась внутри.
я слышала голоса, что въедались в уши,
но не с внешней, а с внутренней стороны.
барабанные перепонки не выдержали, с треском
лава жизни моей захлестнула остывший труп
мира внешнего, наполняя безумным блеском
черные дыры глаз его, ломая изгиб губ.
все, что раньше было вне меня, мною стало.
по проводам от любой точки мира шел ток:
я могла рассказать всю историю от его начала
до самых кончиков его искривленных ног.
все, к чему я прикасалась мыслью,
развертывалось чередой бесконечных схем,
обретая множество разных смыслов
относительно данных изначально систем.
__
легкое шевеление, как рябь на воде, сначала
разрастается волной, поднимаясь из глубины.
голос воды (что бы сама по себе вода ни означала)
непременно хочет ослабить давление тишины,
что снаружи. голос этой воды - как звук сладкий,
нанесенный густым воздухом на прозрачный холст:
это одновременно мой голос, звучащий украдкой,
и голос меня, который образует широкий мост
из бесконечного, всезнающего, всепоглощающего шума
между тем, что лежит глубоко в основе меня
и трупом луны во вне - я слышу, что луна безумна.
я пишу: луна - предвестник безумия в дни января.
__
я писала это вовсе не для того, чтоб показать другому,
а потому, что этот шум меня переполнял.
переносчик шума подчиняется лишь одному закону:
всегда доставлять во вне исходящий сигнал.
не выполнить хоть раз необходимой переправы
этой из глубины исходящей звуковой волны -
и тут же образуется тромб из жгучей лавы.
меня разрывают на части мои нерожденные сны.
и тогда, если долго-долго носить в себе все это
скопище непролившихся, забродивших миров,
начинаешь путать внутреннее с мертвым. ответы
принимая за вопросы; теряешь литры слов,
как кровь теряют. слова - необходимые протезы,
позволяющие переводить внутренний - во внешний звук.
беспомощной каракатицей висишь над немой бездной,
пытаясь купировать быстро развивающийся испуг.
и хочется лечь, касаясь лицом деревянного пола,
биться лбом о доски, оставляя кровавый след. выть,
не умея подобрать ни единого верного слова,
чтобы в какую-то твердую форму эту чувство отлить.
и не узнавать себя. быть одновременно грустой
и одновременно глупой. быть спокойной, нервно трясясь.
радостно всхлипывать. ломать свои кости с хрустом.
прослеживать нить событий, тут же теряя связь.
когда градус шума достигнет своего апогея,
когда эмоции своей синхронностью почти сведут с ума, -
все вдруг исчезнет. появится пустота. робея,
станешь ощупывать пустоту, как слепой в туман.
и пусть из-за закупорки проводов, по которым
двигался весь этот шум, пропали все слова,
сам исходный импульс был (импульс как опора,
предсуществование красоты - ее молва),
но теперь не осталось ничего: ни слов, ни начала
(предсуществования), для которого слова были нужны.
я смотрю на труп луны, он - ничего не означает.
обеззвученный мир мертв, но мои голоса уже не слышны.
__
тишина, которая раньше была только снаружи,
теперь поселилась и разрастается у меня внутри.
тишина извне плавно заливается в мои уши,
и две тишины смешиваются где-то в районе груди.
поэтому, когда я сажусь писать тебе, мне трудно.
так как я совершенно не знаю, какие подбирать
протезы. устно - вообще невозможно. будто
отсутствие исходящего сигнала не дает мне наделять
звуком слова, чтобы они сами себя говорили.
ибо только такое слово может считаться живым.
это не просто протез, а почти рука, почти целая, или
нога хромая. или глаз, который будет слепым.
слово может быть кровью, почти горячей,
слово как человек, больной склерозом и вич.
только так я могу говорить. и никак иначе
мне не преодолеть этот внутренний паралич.
(то ли конец декабря, то ли начала января...
ну, и оно какое-то недоделанное, но сил моих больше нет, так что хуй бы с ним)