РЕСТОРАН "У ФАШИСТА"
покритикуйте, плз-зз...
1
Письмо ранера своей ненаглядной N, сочиненное им по дороге на работу:
« ...Как приедешь в северный порт, увидишь неработающий кран для разгрузки судов.
Его нельзя не заметить : подъемный кран с пятиэтажку.
Бросятся в глаза заржавелые колеса и шестеренки, к крану подвешен крюк.
Крюк висит на тяжелой цепи, крюк никогда не раскачивается, даже в шторм, даже на сильном ветре, так он тяжел.
А под крюком - удобные кресла кафетериев, наползающих один на другой... и полоска воды...
Когда-то сюда причаливали суда, привозя переживших Адольфа Гитлера евреев. Привозя беженцев.
Привозивших товар.
Сегодня и крюк, и причал, и весь порт - украшение города.
И так приятно лишний раз вспомнить, что вот, я живу в Телике, каждый день бываю на море, работаю в ресторане «У ФАШИСТА», вкусно некошерно жру, (наш главный повар делал «бакалавра» в Америке, а раньше был летчиком, мочил арабов), а Гитлер сдох, собака. Всегда приятно вспомнить
Здесь так свободно дышится, как нигде в городе.
Как поедешь дальше, увишь ржавую металлоконструкция космических размеров - остов портового склада. Сегодня остов порос травой.
Но, если ты верхом на велосипеде, и притом не умеешь ехать медленно, то ты тут особо не задерживайся - задержишься и упадешь, так что не тормози, оглянись на остов и на кран и поезжай дальше.
Поедешь по изрытой экскаваторами дороге, мимо шикарных ресторанов, закрывающих собой море - слева, и мимо мраморообрабатывающих мастерских, готовящих надгробные плиты - справа.
Дорога неровна, вся в ямах и выбоинах, крепче сжимай руль, но не держись за него, а держи его, и привставай на педалях, а не то отобьешь себе промежность.
Берегись экскаваторов.
Внимание! На первый, и потому ошибочный взгляд, экскаваторов три, и на первый взгляд между ними легко проехать.
Очень прошу тебя: оглянись.
За углом притаился четвертый. Это раз.
А теперь быстро посмотри вперед.
На тебя катит пятый, сжимая трубы в железной ладони, трубы закрывают всю дорогу. Это два.
Крепче держи руль.Это три.
Пусть себе рычат экскаваторы, вырули вправо, вернись в лево, и езжай себе ко мне.
Скоро вид слева от тебя расчистится и ты увидишь море.
К северу - труба, за ней маленький аэродром.
На западе - во всю ширь, сколько хватит глаз, там где вода касается неба, на самом краю моря пестрят сотни парусов.
Видишь вон там - столики, солнечные зонтики и шумно едящие люди?
...Там ты меня найдешь»
2
В начале недели, например в воскресенье, или в понедельник, ресторан Виллис, что в северном порту, никак нельзя назвать переполненным.
В такие дни, в начале недели, кухня тушит огонь в печах и на гриле где-то к половине одиннадцатого вечера, и основная работа перемещается на мойку.
Повара переводят дух, и шеф кухни, Вилли Эккман, он хозяин ресторана и автор идеологии (об идеологии - ниже) , весь как есть, даже не переодевшись, а лишь ополоснув лицо холодной водой и протерев очки, выходит в зал.
Он постоит у компьюьера, улыбнется постоянным клиентам, кому-то даже помашет рукой, заправит в цифрованную акустическую систему свой любимый диск , сядет на бар и будет цедить пиво…
По лицу его будут течь слезы.
А из динамиков, что над баром, , будут журчать, переливаясь, вечные, божественные в своей чистоте звуки Иоганна Себастьяна Баха.
Слезы текут по сухим, с натянутой кожей, щекам, и, оторвавшись от подбородка, каплями капают в Гинес.
О чем думает Вилли Эккман этот миг?
О молодости, отшуршавшей, как песок между пальцами?
О годах учебы за океаном, где Вилли делал первую степень по музыке (игра на кларнете)?
О удачной зрелости, подарившей ему красавицу-жену и двух прелестных дочурок?
Или о подступающей старости, серебрящей его голову маленькими точечными звездочками, примерно через день после бритья черепа?
О том, что руки уже не те, да и память, знаете, подводит, бывает, вместо мидиум рер, Вилли приготовит мясо мидиум уэлл?
Или снова его мысли вернутся к Баху, к музыке, к этой вечной музыке, вскрывающей все замки и замочки того бесценного божественного подарка, который мы, не зная, что еще придумать, называем эфемерным словом «душа»?
А между тем, в народе, ресторан «Виллис» называют «У ФАШИСТА»:
- Ты ел в «У фашиста»?
- Ты работал «У фашиста»? и т.д.
3
Вилли был автором идеологии, согласно которой из шести миллиардов населения Земного шара, только люди, носящие фамилию Эккман, да еще Бекки Штайн, сестра Вилли, да ее сынок, юный Дори Штайн, родной племянник Вилли, он же бармен в Виллисе, да Герта, барменша неизвестной фамилии, спавшая с Дори, да, только эти люди были достойны человеческого отношения со стороны Вилли.
А все остальные - неважно, кто ты - ешь ты в Виллисе или не ешь, работаешь на Вилли или на кого-нибудь другого, сторож ты на воротах, или муниципальный работник, взрослый ты или ребенок, мужчина ты или женщина, много жрешь или мало, голубоглазый ли ты блондин либо черноокая африканка, но все вы - так, срань господня, в силу того простого факта, что вы не члены семьи Эккманн, и не спите ни с кем из семьи Эккманн.
Это был высокий, худой, спортивный человек, с относительно небольшим черепом. На макушке у него росли жиденькие седые волосики, которые Виллис раз в месяц сбривал. Тонкие, плотно сжатые губы никогда не давали знать заранее, что у него на уме. На заостренный, с горбинкой, нос воткнуты очёчки с тонкими дужками, без оправы. А за толстыми стеклами - острые серые глаза.
И все в нем было острое - и локти в ожегах, и пальцы в порезах, и колени, и даже задница у него была острая - когда он бегал в проходе от холодильника к холодильнику, то обязательно бил проходящего официанта или повара задницей в живот. Руки у него была длинные - он мог дотянуться куда угодно. Длинными были также ноги - Виллис если хотел, он мог, не отходя от гриля, пнуть печку, и даже моечную машину, что за печкой.
В припадке раздражения Вилли бросался в официантов сковородами.
В этом же припадке, при поварятах и судомоях, он мог послать куда подальше чужих, не своих детей и пожелать им того, за что в отношении детей дают срок.
Мог послать на хуй жену, вздумай она помешать ему в разгар тяжелой смены.
Мог послать на хуй муниципальных работников.
А что до официантов - тут и говорить не приходится. Вилли считал официантов тупыми, безмозглыми тварями, все мысли которых заняты одним - как бы сожрать побольше его еды (сказочно вкусной еды - надо отдать Вилли должное), выпить побольше Виллиного любимого сорта пива, и под шумок вдоволь поебаться в жопу (Вилли, будучи родом из строгого, патриархального Иерусалима, перебравшись в Тель-Авив - город без перерыва, был несколько шокирован размахом приморской содомии. Ему казалось, что главные занятия тель-авивской молодежи - это уколы марихуаной и исключительно ебля, исключительно в жопу, да и без всякой связи с Тель-Авивской молодежью, он просто очень любил это выражение).
- Эй, ты, обезьяньи мозги! - кричал Вилли официанту в лицо, - Хватай блюдо и вали! Ебись в жопу!
- Он умрет на гриле! - говорили о Вилли официанты с глазу на глаз.
В зале звенит звонок.
Официанты вздрагивают.
Начальник смены вздрагивает и начинает быстро-быстро хлопать ресницами.
И официанты, и начальник смены очень хорошо знают, что это значит.
- Кухня! Кухня! - шипит начальник смены на официантов, делая им знаки бросать все и бежать на кухню.
Но никто не бежит. Все чем-то заняты. Кто выбивает заказ в компьютере, кто вытирает стол, кто обслуживает клиента.
Делать нечего, начальник смены, так ни до кого не дошипевшись, устремляется на кухню.
На кухне стоит обезумевший от гнева Вилли.
Еда остыла. Ее нельзя есть.
Вилли зло швыряет сковородку с неудавшейся едой в груду грязной посуды и орет на выросшего перед ним начальника смены:
«Вали отсюда! Кому сказал! Вали!»
Начальник смены, не переспрашивая, поворачивается на каблуках и спешит обратно в зал.
В проходе он сталкивается с толпой официантов, бегущих навстречу и, падая, получает небольшие увечья.
Эва Эккманн, законная жена Вилли, сидит на баре, шуршит газетой, просит у бармена еще кофе, поглядывает на часы, говорит с кем-то по телефону.
«Ну, давай, вали!» «Проваливай, дурень!» «Ну чего глаза вылупил? Кому сказал, вали!» - доносится из кухни.
«Иногда Вилли хочется побыть одному», - говорит Эва в трубку, помешивая ложечкой сахар в чашечке кофе.
"ЕБИСЬ ВСЕ В ЖОПУ!" , - эхом доносится из кухни.
4
Всем грамматическим формам люди клана Эккманнов предпочитали повелительное наклонение, всем знакам пунктации - восклицательный знак.
- Эй вы, салатники! - кричит Вилли русским гастарбайтерам, без устали строгающим овощи и выковыривающим нежное мясо креветок из розоватого хитина, - если клиент найдет гусеницу в салате - я вас всех депортирую!
- Эй вы, гномы! - кричал Вилли расшалившимся судомоям, от которых валил густой пар. Из-за нечеловеческой тесноты судомои часто ссорились, ругались, исподтишка кололи друг друга ножами. - Потише там! Кто подаст голос - выброшу в море!
- Нас все ненавидят! - шепчет Вилли Эве в редкие минуты отдыха, когда ему удается по-человечески, без ругательств посидеть с ней на баре и излить душу, - Они ругают наш ресторан в газетах, поставляют нам гнилые продукты, науськивают на нас Управление порта с проверками! Что мы им сделали, а? Что мы будем делать, Эва?!
- Для начала, Вилли, мы приведем прейскурант блюд в соответствие с индексом цен, который продолжает расти и увеличим штрафы официантам, а там разберемся!..
Штрафы взымались с официантов за битье посуды и порчу имущества, принадлежащего клану Эккманнов.
Работать у Фашиста было финансово небезопасно.
Бедные, голодные официанты, случалось, попадали, как говорится, на бабки.
Попасть на бабки у Фашиста было легче легкого - нужно было просто лишний раз щелкнуть, как говорят, клювом.
Если клиент отказывался платить за еду - попадал официант.
Если в конце смены в кассе обнаруживалась недосдача - попадали официанты. Вилли самолично накладывал свою сухую, мускулистую руку на чаевые официантов с тем, чтобы не попадать самому.
Если клиент получал первое блюдо после второго и на этом основании отказывался платить - попадал бедный, голодный официант.
Вина официанта: он безмозгло выбил заказ.
Если у клиента в процессе соления (перчения) еды, крышечка солонки (перечницы) отваливалась и все ее содержимое вываливалось в тарелку с едой, и клиент отказывался платить - попадал официант.
Вина офицанта: вместо того чтобы в начале смены проверить, надежно ли крышечки солонок (перечниц) пригнаны к стеклянной резьбе, он, дурачок, как мы уже знаем, ебался в жопу.
Чтобы не попадать, а наоборот, накружить, от официантов требовалось, как уже упоминалось, не щелкать, как говорят, клювом, а наоборот - пасти, как это некоторые называют, поляну. А если ты пасешь поляну, ты никогда не попадешь.
5
Но в выходные все не так, как в начале недели. В выходные ресторан переполняется мнговенно, через минуту после открытия, даже за минуту ДО открытия, потому что люди вольны занимать столики (из тех, что на набережной) до формального открытия и тут же, не поинтересовавшись, открыт ли ресторан, люди сразу начинали требовать еду.
Поэтому малейшее опоздание на работу в такой день означало конец работы в "У фашиста".
Поэтому ранер, спеша успеть в ресторан к началу смены, к десяти утра, крутил педали как бешенный.
Итак.
Солнечным июльским субботним деньком ранер, обливаясь средиземноморским потом, подкатил к «У фашиста», соскочил с седла и пристегнул велосипед толстой, тяжелой дискотечной цепью к ручке пожарного крана, имевшей форму кольца. Кран рос из под земли, между камнями и хилой пожелтевшей травой, возле служебной двери ресторана. Через эту дверь ходили мясники, зеленщики, посыльные прачечных, судомои и повара. Сам Вилли въезжал в «У фашиста» на своем высоком, тонком, спортивном велосипеде через главный вход, через который ходят клиенты и контролеры из Управления порта.
На входе сидел сторож, крупный мужчина с задумчиво глядящими в небо глазами.
Увидев ранера, сторож вынул наушники из ушей и сделал подобие улыбки (излишняя задумчивость мешала улыбке растянуться во всю ширь. Долгое сидение на одном месте, вынужденное погружение в себя и производство/поглощение одних и тех же мыслей, делают сторожей немного интровертами).
Из тех немногих разговоров, случившихся между ранером и этим сторожем, ранер вынес немногое - то что у сторожа двое детей, что денег на содержание семьи ему катастрофически не хватает, и что совсем недавно сторож купил себе что-то очень крутое - чуть ли не бээмвуху, только не автомобиль, а велосипед. И еще, этот сторож - он еще писал стихи, или запоминал и анализировал сны - что-то такое.
- Привет, как дела? - спросил ранер сторожа и, видя его нерешительность с ответом, подсказал: - В порядке?
Сторож подумал перед тем, как ответить. А подумав, ответил:
- В порядке. - и снова ушел в себя.
Открывая парадную дверь ресторана, ранер надеялся тут же попасть в оазис (после интенсивной велосипедной езды по набережной, вдоль моря, от яффского порта до северного порта, по тридцатиградусной жаре, любое кондиционированное помещения кажется раем), но он ошибся.
6
Ресторан «У Фашиста» был переполнен.
Официанты носились как заводные. Гул людских голосов заглушал мягкую струю джаза из динамиков, подвешенных над стойкой бара. Временами гул взрывался звоном бьющейся посуды и детским плачем. В сузившуюся дверь ресторана входили и входили новые клиенты.
Дежурная метродотель, 25-летняя студентка биологического факультета тель-авивского университета по имени Вики, готова была расплакаться от напряжения.
Ей приходилось тушить пожары. Выслушать жалобы клиентов на официантов. Выслушать жалобы официантов на клиентов. Получить нагоняй от кухни за плохую организацию официантов. Выслушать проклятия официантов в адрес кухни. Урезонить судомоя, готового бить морду официанту. Призвать к порядку официанта, унижающего человеческое достоинство судомоя Григория путем обращения к последнему не по имени Григорий, а посредством обидной клички. Забрать у Григория нож для разделки корових туш, с которым Григорий бросался на официанта.
Все мелькало у нее перед глазами и сливалось в один стремительный, непонятный фильм. Вики хотелось разбиться на двадцать маленьких кусочков, и чтобы эти кусочки разбежались кто куда - кто на кухню, кто - к проблемным клиентам, кто - на телефонах, кто - на входе, кто - принимать товар и потом вновь собраться в одну сияющую Вики возле кассы.
Шеф-повар, он же хозяин ресторана, пятитесятипятилетний Вилли Эккман был в своем обычном субботнем настроении - настроении лающей собаки.
То и дело с его рта слетало новое ругательство.
Виллис лаял на безмозглых официантов, вырывающих тарелку с яичницей из его рук до того, как Виллис положил в терелку бекон.
Рычал на поваров, не успевавших подкладывать салаты в тарелки с яицницей, выраваемых официантами из его рук.
Кричал на заведующую смены, не уволившую вовремя безмозглых неповоротливых официантов, вырывавших тарелки из его рук и не нанявшую новых - шустрых, с высоким Хай Кью, гетеросексуалов.
Тявкал на клиентов (те, правда, не слышали), приходивших группами по десять-двадцать человек, а не по пять-шесть, как Виллис привык.
Дело в том, что сегодня утром хозяин ресторана, он же шеф-повар Вилли Эккман, уволил администратора ресторана, человека по имени Пигги.
Когда Вилли кто-то из поваром доложил, что кончился рис, Вилли стразу же спросил, кто делал заготовки. И сам же себе ответил :
- Конечно, это был Пигги! Он опять составлял заказ под воздействием паров алкоголя! Этот подонок лакал мое пиво, вместо того, чтобы навести порядок в моих холодильниках!
Виллис тут же отправил официанта на рынок, за мешком риса. Велел официанту взять деньги из кассы, ехать на такси, все расходы сосчитать, все квитанции сохранить, и все это вычесть у Пигги из зарплаты - последнее замечание относилось к бухгалтерше, которая случайно оказалась рядом.
7
До увольнения Пигги был пухлый, белый, дебелый управляющий ресторана. Ему было тридцать пять лет, он был неженат и дружил с гомосексуалистами. И говорили, что такая он сволочь, этот Пигги, что даже среди его друзей гомосексуалистов было принято называть Пигги сукой. Такой уж это был человек.
Пигги любил всех поучать, командовать, кричать, визжать, брызгать слюной и наливался поганой кровью. Он был большой модник, этот Пигги, одевался в дорогие модные шмотки, одевался очень красиво и элегантно, даже слишком красиво, и слишком элегантно.
Как многие гм... гм... эстеты, этот Пигги считал себя гурманом, тонким ценителем еды и напитков. И про то, что Пигги лакал его пиво, это Вилли правильно угадал. В конце смены, когда Вилли уходил, Пигги превращался в свинью. Он жрал сверх всякой меры. Он приставал к новичкам-официантам. Пигги в таком состоянии любил посплетничать и наговорить гадостей про всех - начиная с Вилли и кончая мойщиком Григорием. Когда Пигги, пожравши, полакавши и смачно отрыгивая, считал кассу, у него ничего никогда не сходилось. То Вилли оставался что-то должен официантам, то официанты оставались что-то должны Вилли - никогда миром такой расчет не кончался. И в такой атмосфере составлялись меню. В таком состоянии придумывались новые порядки в ресторане. Например, в пьяном состоянии Пигги придумал такое новшество, согласно которому одни официатны получали больше, а другие меньше.
У Пигги были (теперь о нем можно говорить в прошедшем времени) мягкие светлые волосы, стриженные под бокс. Стекла в модной черной оправе начала семидесятых, пухлые белые руки, покрытые белесым пушком, широкая, на все лицо улыбка.
Подкатывая к ресторану на такси, Пигги начинал кричать на официантов, давать указания, не выходя из машины, по ходу расчета с водителем.
Когда новички обращались к Пигги в разгар смены с каким-то вопросом, Пигги, не снимая широкой улыбки с лица, шипел на официанта:
- Ты лучше молчи, падла! Люди приходят сюда отдыхать, а не слушать твой поганый голос! Не принимай это близко к сердцу, старина, это так, совет по жизни.
Вот вы спросите ранера: были ли в Виллисе мгновенья, картины, которые тебе хотелось бы унести с собой в следующем воплощении?
Ранер бы ответил: да, были.
Во-первых, это филе, которое фашист жарил для официантов, жуткие горы чистейшего нежнейшего филе под сливочным соусом рокфор. От поедания этого мяса начинала кружится голова.
Во-вторых, это вид Пигги в шортах, снаружи ресторана, на ветру, в ливень дающим указания рабочим, как правильно копать землю для строительства новой палубы. Помню, скажет ранер, у Пигги раскрасневшееся от злобы и холодного ветра лицо, белые шорты, желтая майка с Элтоном Джоном, а вокруг буря, свищет ветер, и комья грязи летят с лопат рабочих в Пигги.
Вот что сгубило Пигги : курс суменье (дегустация вин), который Пигги проводил для официантов.
В один из дней Пигги вывесил объявление возле кассы:
ЛЕКЦИЯ НА ТЕМУ «ВИНА»
В ЧЕТВЕРГ, В 17:30 В РЕСТОРАНЕ СОСТОИТСЯ
ЛЕКЦИЯ НА ТЕМУ «ВИНА».
ЯВКА ОФИЦИАНТОВ И БАРМЕНОВ ОБЯЗАТЕЛЬНА
Пигги заявил официантам и барменам, что на лекции он будет раздавать какие-то листочки с текстом, слепленным Пигги на виллином ноутбуке - конспект лекции. После этого Пигги собирается провести экзамен по пройденному материалу. Кто не сдаст экзамен - тому будет категорически запрещено принимать заказы вина у клиентов, и, соответственно, тот будет зарабатывать вдвое меньше других официантов.
И лекция состоялать, в четверг, в 17:30, как и было заявлено в афише.
Ранер не был на той лекции.
Говорят, та лекция продолжалась пять часов, а потом был монолог. Официанты перепробовали все сухие вина ресторана, все сладкие вина. Потом начался второй круг. Пигги разыгрался не на шутку, заставлял официантов пробовать дорогие коньяки, виски, экзотические аперитивы и, казалось, не обращал внимания на то, что количество слушателей редело, а он все говорил и пробовал, говорил и пробовал... Потом, когда все ушли, был монолог, а затем и монолога не стало - Пигги отрубился, сидя на баре...
Говорят, где-то ближе к полночи, официанты погрузили бесчувственного Пигги в такси и отправили домой.
На другой день была жуткая смена - пятничная. День, к которому Вилли готовился всю неделю, и ради которого содержал ресторан.
В этот день Пигги обычно ассистировал Вилли на кухне.
Но в ту смену Вилли был один. На его плечи выпало самостоятельно накормить пятьсот человек и не сойти с ума.
Пигги физически не мог выйти из тому - никогда еще он так не напивался, как накануне.
Вилли воспринял это как дезертирство и вынес приговор: уволить!
8
А неделю назад, после особо кровожадной смены уволилась правая рука Вилли - повар Сережа, бывший правый защитник уральской хоккейной команды.
Этот Сережа лично ассистировал Вилли Эккману на протяжении семи лет.
Сережа начинал с Вилли еще в Иерусалиме.
Семь лет вы каждую ночь видеть Сережу попеременно в двух местах : либо на кухне, либо на баре. На кухне Сережа ассистировал Вилли - резал овощи, месил тесто, отбивал мясо, подвал уголь, звонил в колокольчик, зазывая официантов выносить готовое блюдо, а конце смены драил со всеми поварами и поварятами котлы, печи, кафель. До бара Сережа добирался часам к трем ночи и прогонял усталость сигаретой, Гиннесом, Зубровкой, Егермайстером и Бушмиллзом в придачу.
Сережа устроился в «Виллис» сразу после развода с женой. После развода у Сережи остались две пары трусов, три пары носков и минус сто двадцать тысяч в банке. Надо было платить. Сережа с готовностью подставил свою богатырскую шею под ярмо Вилли Эккмана.
У Сережи мощное, торчащее буграми мускулов тело, косая сажень в плечах. Руки - стальные клещи. Длинные светлые кудрявые волосы, которые во время работы Сережа собирает в куку, широкое доброе лицо.
Дома у Сережи есть установка для подкачки разных мускулов - штанга, перекладина, гантели и другие тяжелые предметы.
Работая у Вилли как папа Карло, Сережа полностью расплатился с долгами, купил в дом много нового, чего не покупал, будучи женатым (конструкцию для подкачки различных видов мышц, например). А также оплатил себе учебу в колледже по спечиальности «управление бизнесом».
По воскресеньям Сережа не работает, а выпивает и отдыхает. Рабочая неделя начинается у Сережи в понедельник, когда он приходит на работу с похмелья, но спокойный и эмоционально насыщенный, и глаза его налиты кровью, а голос хриплый и невыносимый.
Сережа приглашает в дом случайного прохожего, показывает прохожему агрегат для подкачки различных мышц, включает прохожему красивую музыку, угощает прохожего вяленым осетром, которого Сережа выудил в роскошных холодильниках «Виллиса».
Сережа многое вынес, проглотил, пережевал и переварил, работая у Вилли.
- Вилли этот - очень злопамятный человек, - откровенничает Сережа со случайным прохожим уже после своего увольнения, - Если ты ему чем-то не угодил и ты повар, то он никогда не выскажет тебе сразу, как Вилли высказывает, например, бедным, голодным официантам, в которых он бросается сковородками. Поэтому среди официантов большая текучесть. Мы же, повора, люди достаточно постоянные, и поэтому Вилли таит на тебя злость, дожидаясь удобного момента. Вот у меня, к примеру, шрам...
Сережа снимает с ноги ботинок, за ним осторожно стягивает носок и любовно показывает случайному прохожему огромное бурое пятно на розовой коже.
- Вот. Это произошло четыре года назад, а шрам видишь - как свежий. Вилли вылил мне на ногу кипящее масло со сковороды. Это была адская боль. Мне пришлось взять больничный на неделю.
- За что он затаил на тебя такое неприкрытое зло? - спрашивает случайный прохожий.
- Я как-то прищемил его руку в горящей печи. В печи было порядка 300 градусов и вот, этот гад, видишь, запомнил, вернул...
Случайный прохожий оазглядывает поварские руки. Ссадины. Ожеги. Колотые и режущие раны. Раны свежие, сквозь прозрачную пленку которых видно пульсирующее мясо организма. А вот раны старые, бурые, обугленные, где омертвевшие ткани превращаются в коросту.
Совсем расслабившись, Сережа просит случайного прохожего достать грасс.
Прохожий говорит, что поможет, чем сможет.
Через два дня Сережа становится счастливым обладателем пятидесятиграммового пакета душистого, сочного, валящего с копыт грасса.
А еще через день увольняется из «Виллиса», сказав, что нет у него больше сил терпеть издевательства Вилли Эккмана (тот, кажется, лично, поджег на Сереже волосы...)
Теперь случайный прохожий, случись ему прогуляться по тель-авивской набережной, может встретить загорелого, красивого, как греческий бог, Сережу, с полотенцем на плече, возвращающегося с моря домой.
Улыбка его стала шире, зубы - белее.
Сережа хвалит грасс, ругает водку.
9
Ритм работы был такой, что пот капал с лица ранера прямо в стаканы. В стаканах был апельсиновый сок, коктейли, лимонад, айс-кафе.
Ранер подскакивал к бару с разных сторон, доставал откуда-то поднос, выставлял на нем стаканы, а к стаканам боны с номерами столиков и отправлялся в опасное путешествие.
Он, лавируя между людьми, устремлялся с подносом на веранду, выходящую к морю, на которой были пронумерованные столики, но не такие, как внутри (внутри были ровные деревянные лакированные столики и такие же стулья), а другие - мраморные с плетеными стульями.
Мрамор столов был в выбоинах и щербинах, причина которым была - соленая вода и свежий морской ветер. Вилли самолично (без разрешения муниципалитета) заставил своими столиками часть набережной, проходившей между «Виллисом» (рестораном) и длинной каменной стеной, в которую бились волны Средиземного моря.
Зимой веранда была закрыта. Зимой снаружи лил дождь и бушевали волны.
Зимой работы было мало и та, что была, происходила внутри, и официанты начинали пьянеть с утра, потому что со скуки бармены баловали их своими коктейлями. Одни коктейли были хуже, другие лучше.
Да это и не важно.
Важно, что снаружи была буря и волны белой пеной переваливали через каменный мол, а внутри было тепло, играла музыка, на стенах висели картины - увеличенные открытки с видом на Европу, и бармены баловали официантов своими коктейлями.
Но сейчас было лето. И суббота. И поэтому снаружи приходилось лавировать между столиками, людьми и солнечными зонтиками, которые были воткнуты в тяжелые плиты.
Плиты были двух сортов: каменные и железные.
Железные были шестиугольные, очень тяжелые. Трубу, торчавшую из плиты, венчал толстый винт с пластмассовым набалдашиком, призванный крепко держать зонтик в трубе.
Каменные плиты были гораздо тяжелее железных, и если железную плиту еще можно было сдвинуть с места, став раком и ухватившись за основание торчащей из нее трубы, то с каменными плитами такой номер не проходил.
С каменной плитой надо было вот как. С каменной плитой нужно было ухватиться за вверх трубы (в ней тоже был винт, но с железной головкой формы бабочки) и точным движением дернуть так, что поставить плиту на ребро, продолжая держать трубу для равновесия.
И катить.
Катить, куда Вилли захочет.
Но это тоже неважно.
Важно то, что оба винта - и тот, что с пластмассовым набалдашником, и тот, что с железным, в форме бабочки, за зиму как следует заржавели и не крутились, и все зонтики были незакреплены. В сильный ветер зонтики выскакивали из плит и падали на клиентов.
Официанты, пытавшиеся привести расшалившийся зонтик в порядок, взмывали над столиками и парили в воздухе, рискуя улететь в море (как это случилось с одним официантом - он потом еще требовал от Вилли денежную компенсацию).
Труба, торчащая из каждой плиты, была высотой с человеческое колено, и, если в трубе не было зонтика, незаметной. Все официанты без исключения хоть разок, да натыкались на эти трубы. У всех официантов ноги были сплошь в синяках. Поэтому, для блага клиента, с заходом солнца, зонтики полагалось вынимать и складывать где-нибудь в сторонке, а плиты тащить-катить тоже куда-нибудь в сторону, чтобы клиенты не споткнулись и не потребовали денежную компенсацию. Бедные, голодные официанты, с восходом солнца выкатывали тяжелые камни и железо на палубу, днем они передвигали их по желанию посетителей, а к заходу солнца закатывали их обратно к бортам палубы. Официанты ломали себе хребты и их кожа была соленая от пота и морских брызг. И конечно, им никто не платил компенсацию.
10
Ранер, особо быстрый официант, подскочил к начальнице смены и сказал ей:
- Смотри!
Ранер потряс головой над подносом с коктейлями, который Викки приходилось самой нести от бара к столам. Денек выдался особо горячий, официантов не хватало.
Капельки пота засверкали на краях высоких отполированных стаканов. Викки отпрыгнула назад, отчего стаканы на подносе задрожали, но не упали. Ранер с удовольствием наблюдал испуг на сытом лице Викки.
- На перекур, немедленно! - завизжала Викки и ранер мгновенно подчинился.
Он развернулся на 180 градусов и, проскочив мимо кухни, ринулся в заваленный кухонным хламом коридор, к служебному выходу.
«Убрать ногу, здесь тележка. Дальше. Пригнуться. Полки с апельсинами. Отлично. Вперед. Стоп. Дверь холодильника приоткрыта. Значит - кто-то внутри. Может резко открыть дверь. Решение: закрыть того, кто внутри. Дальше».
Вдоль стен, справа и слева, на высоте протянутой вверх руки Вилли, шли длинные полки с разной ресторанной утварью - посудой, поющими веществами, маслом, сахаром, солью... Когда поварам и официантам нужно было что-то достать сверху, им приходилось становиться на металлические пивные бочки, стоявшие тут же. Взбираясь на бочку, нужно было проверить - полная она или пустая. Наполненная пивом бочка была устойчива и не представляла никаких проблем. Пустая же бочка требовала умелого управления. Пустая бочка танцевала и могла выпрыгнуть из под ног. И тогда человек повисал в воздухе, хватаясь руками за воздух, а потом падал. В самом узком месте коридора, где нужно было задерживать духание, чтобы пройти, Вилли ставил свой велосипед - большой, с торчащими в разные стороны железными шипами. После падения на велосипед Вилли, приходилось брать больничный на неделю.
Сознание ранера сжалось до размеров коридора и сосредоточилось на служебном выходе. Сзади были слышны звоны тарелок, гул моечной машины, топот ног, пыхтенье людей, шипение кипящего масла, металлический стук передвигаемых противней и печных дверей. «Башня коробок с помидорами. Велосипед Вилли. Запрызнуть на бочку. Держаться правой стороны. Дальше. Приоткрытая дверь следующего холодильника. Держаться левой стороны... Спрыгнуть с бочки. Выход, солнце, перекур»
11
Ранер перевел дух у достал сигарету. К нему подошел задумчивый сторож Роман, стоящий в парадных дверях. Роман сказал:
- Я скоро уволюсь отсюда, наверное, завтра. Я ему не раб.
- Кому?
- Да Виллису вашему. Не раб я ему. Мы с ним говорили, и я ему ответил...
Ранер поднял бровь:
- Ты что-то ответил Виллису?
Роман растерянно посмотрел по сторонам и сказал:
- Да. А что?
- Ничего. Продолжай... Погоди. Вилли что-то сказал тебе, а ты ему ответил?
- Да, - растерянно сказал Роман.
- Что ты ему ответил?
- Я...
- Или так: что он тебе сказал, что ты ему ответил?
- Я ...
- Это был твой первый разговор с Вилли?
- Нет. Мы как-то поболтали с Вилли о том, о сем... Ну, думаю, хороший мужик, Виллис этот...
- О чем вы с ним говорили?
- Об угрызениях совести.
- О чем?
- Об угрызениях совести. А что?
- Ничего. Продолжай.
- Мы говорили о том, что самое страшное, это когда жизнь сталкивает тебя с себе подобными, но без угрызений совести.
- В каком смысле?
- В том смысле, что когда у человека не бывает угрызений совести, ему как бы нечего терять, и тогда этот человек готов на все, потом мы еще немного поговорили о литературе. Я рассказал ему о моем увлечении литературой и Исааком Башевисом-Зингером...
- Но это был ваш первый разговор, так?
- Так.
- А что же ты ему ответил сегодня? Ты ведь сказал, что ты ему что-то ответил?
- Да я не успел толком ответить даже... Говорил он. Я и рта не успел раскрыть. Я в раздевалку зашел, а он меня увидел там, и говорит: тебе нечего здесь делать, собака. Это раздевалка поваров и официантов. Ты меня понял? Тебе здесь нечего делать. Вали отсюда. Здесь часто крадут мобильные телефоны, кошельки... Давай, живо, к двери, там твое место, или ты не слышишь? Ты! ты что, боишься взорваться от бомбы террориста? Ты хочешь, чтобы подорвался я, или мои девочки, или моя жена, или мои клиенты? Вали к двери, бегом!.. Не раб я Виллису вашему, не раб! А я думал, он человек. А он таким гадом оказался...Иди, взрывайся, говорит, это твоя работа...
Ранер закурил сигарету. Задумался, сделал затяжку и, что-то вспомнив, спросил Романа:
- А он не обещал тебе тебя депортировать?
- Да как это - меня депортировать, ты что... - Роман сразу напрягся. - У меня все документы в порядке...
- А в море выбросить не обещал?
- Нет.
- А он не говорил тебе, что сломает тебе коленные чашечки?
- Нет.
- А про то, что выколет тебе глаза вилками, не говорил?
- Не говорил.
- А он не говорил тебе, что убьет тебя?
Наступило молчание.
Роман несколько смутился и сказал:
- Как убьет?.
- А он не говорил тебе, что намотает твои яйца на щипцы для бекона и поджарит их на сковороде?
- Не-ет, - еще больше смутился Роман.
- А он не говорил тебе, что замаринует твой труп в текиле обложит мандариновыми корками, а потом расчленит, причем спина твоя пойдет на стэйк антрекот, поясница пойдет на ростбиф, а филе миньон «Шато-брийон» он сделает из твоей жопы?
- Нет, не говорил. А для чего мандариновые корки?
- Для аромата. А он не говорил тебе, что ты ебешься в жопу?
- Я?
- Да, ты. Ты и твои дети. У тебя есть дети?
- Есть... Два мальчика.
- Ты ничего не рассказывал Виллису о твоих мальчиках?
- Алекс, давай, возвращайся, пока ты тут куришь Вилли уволил трех поваров! - в дверях ресторана показалось белое, как мел, но по прежнему сытое лицо Викки.
- Когда? - не понял ранер.
- Немедленно!
...
...
...
ЭПИЛОГ
Начиналась ночь.
Спешил домой, к N, неся в клювике десяток брийошей, пятнарик пиптипэнов, а также упаковку с четырмя филейными, без костей тушками дениса, жаренного на гриле и политого сливочным грибным соусом в белом вине, с картофельным гратеном в качестве гарнира.
Стрелой пронесся по набережной от северного порта к южному, яффскому. Всю дорогу море что-то такое нашептывало, не мог разобрать что.
Там свернул, море осталось позади, начался город.
Возле отделения полиции, что в на улице Еффет, ранер подрезал Скорую на светофоре, сбил плечом боковое зеркало Пожарной, чуть не переехал кошку, и унесся дальше в ночь, на красный свет, к своей ненаглядной N
1
Письмо ранера своей ненаглядной N, сочиненное им по дороге на работу:
« ...Как приедешь в северный порт, увидишь неработающий кран для разгрузки судов.
Его нельзя не заметить : подъемный кран с пятиэтажку.
Бросятся в глаза заржавелые колеса и шестеренки, к крану подвешен крюк.
Крюк висит на тяжелой цепи, крюк никогда не раскачивается, даже в шторм, даже на сильном ветре, так он тяжел.
А под крюком - удобные кресла кафетериев, наползающих один на другой... и полоска воды...
Когда-то сюда причаливали суда, привозя переживших Адольфа Гитлера евреев. Привозя беженцев.
Привозивших товар.
Сегодня и крюк, и причал, и весь порт - украшение города.
И так приятно лишний раз вспомнить, что вот, я живу в Телике, каждый день бываю на море, работаю в ресторане «У ФАШИСТА», вкусно некошерно жру, (наш главный повар делал «бакалавра» в Америке, а раньше был летчиком, мочил арабов), а Гитлер сдох, собака. Всегда приятно вспомнить
Здесь так свободно дышится, как нигде в городе.
Как поедешь дальше, увишь ржавую металлоконструкция космических размеров - остов портового склада. Сегодня остов порос травой.
Но, если ты верхом на велосипеде, и притом не умеешь ехать медленно, то ты тут особо не задерживайся - задержишься и упадешь, так что не тормози, оглянись на остов и на кран и поезжай дальше.
Поедешь по изрытой экскаваторами дороге, мимо шикарных ресторанов, закрывающих собой море - слева, и мимо мраморообрабатывающих мастерских, готовящих надгробные плиты - справа.
Дорога неровна, вся в ямах и выбоинах, крепче сжимай руль, но не держись за него, а держи его, и привставай на педалях, а не то отобьешь себе промежность.
Берегись экскаваторов.
Внимание! На первый, и потому ошибочный взгляд, экскаваторов три, и на первый взгляд между ними легко проехать.
Очень прошу тебя: оглянись.
За углом притаился четвертый. Это раз.
А теперь быстро посмотри вперед.
На тебя катит пятый, сжимая трубы в железной ладони, трубы закрывают всю дорогу. Это два.
Крепче держи руль.Это три.
Пусть себе рычат экскаваторы, вырули вправо, вернись в лево, и езжай себе ко мне.
Скоро вид слева от тебя расчистится и ты увидишь море.
К северу - труба, за ней маленький аэродром.
На западе - во всю ширь, сколько хватит глаз, там где вода касается неба, на самом краю моря пестрят сотни парусов.
Видишь вон там - столики, солнечные зонтики и шумно едящие люди?
...Там ты меня найдешь»
2
В начале недели, например в воскресенье, или в понедельник, ресторан Виллис, что в северном порту, никак нельзя назвать переполненным.
В такие дни, в начале недели, кухня тушит огонь в печах и на гриле где-то к половине одиннадцатого вечера, и основная работа перемещается на мойку.
Повара переводят дух, и шеф кухни, Вилли Эккман, он хозяин ресторана и автор идеологии (об идеологии - ниже) , весь как есть, даже не переодевшись, а лишь ополоснув лицо холодной водой и протерев очки, выходит в зал.
Он постоит у компьюьера, улыбнется постоянным клиентам, кому-то даже помашет рукой, заправит в цифрованную акустическую систему свой любимый диск , сядет на бар и будет цедить пиво…
По лицу его будут течь слезы.
А из динамиков, что над баром, , будут журчать, переливаясь, вечные, божественные в своей чистоте звуки Иоганна Себастьяна Баха.
Слезы текут по сухим, с натянутой кожей, щекам, и, оторвавшись от подбородка, каплями капают в Гинес.
О чем думает Вилли Эккман этот миг?
О молодости, отшуршавшей, как песок между пальцами?
О годах учебы за океаном, где Вилли делал первую степень по музыке (игра на кларнете)?
О удачной зрелости, подарившей ему красавицу-жену и двух прелестных дочурок?
Или о подступающей старости, серебрящей его голову маленькими точечными звездочками, примерно через день после бритья черепа?
О том, что руки уже не те, да и память, знаете, подводит, бывает, вместо мидиум рер, Вилли приготовит мясо мидиум уэлл?
Или снова его мысли вернутся к Баху, к музыке, к этой вечной музыке, вскрывающей все замки и замочки того бесценного божественного подарка, который мы, не зная, что еще придумать, называем эфемерным словом «душа»?
А между тем, в народе, ресторан «Виллис» называют «У ФАШИСТА»:
- Ты ел в «У фашиста»?
- Ты работал «У фашиста»? и т.д.
3
Вилли был автором идеологии, согласно которой из шести миллиардов населения Земного шара, только люди, носящие фамилию Эккман, да еще Бекки Штайн, сестра Вилли, да ее сынок, юный Дори Штайн, родной племянник Вилли, он же бармен в Виллисе, да Герта, барменша неизвестной фамилии, спавшая с Дори, да, только эти люди были достойны человеческого отношения со стороны Вилли.
А все остальные - неважно, кто ты - ешь ты в Виллисе или не ешь, работаешь на Вилли или на кого-нибудь другого, сторож ты на воротах, или муниципальный работник, взрослый ты или ребенок, мужчина ты или женщина, много жрешь или мало, голубоглазый ли ты блондин либо черноокая африканка, но все вы - так, срань господня, в силу того простого факта, что вы не члены семьи Эккманн, и не спите ни с кем из семьи Эккманн.
Это был высокий, худой, спортивный человек, с относительно небольшим черепом. На макушке у него росли жиденькие седые волосики, которые Виллис раз в месяц сбривал. Тонкие, плотно сжатые губы никогда не давали знать заранее, что у него на уме. На заостренный, с горбинкой, нос воткнуты очёчки с тонкими дужками, без оправы. А за толстыми стеклами - острые серые глаза.
И все в нем было острое - и локти в ожегах, и пальцы в порезах, и колени, и даже задница у него была острая - когда он бегал в проходе от холодильника к холодильнику, то обязательно бил проходящего официанта или повара задницей в живот. Руки у него была длинные - он мог дотянуться куда угодно. Длинными были также ноги - Виллис если хотел, он мог, не отходя от гриля, пнуть печку, и даже моечную машину, что за печкой.
В припадке раздражения Вилли бросался в официантов сковородами.
В этом же припадке, при поварятах и судомоях, он мог послать куда подальше чужих, не своих детей и пожелать им того, за что в отношении детей дают срок.
Мог послать на хуй жену, вздумай она помешать ему в разгар тяжелой смены.
Мог послать на хуй муниципальных работников.
А что до официантов - тут и говорить не приходится. Вилли считал официантов тупыми, безмозглыми тварями, все мысли которых заняты одним - как бы сожрать побольше его еды (сказочно вкусной еды - надо отдать Вилли должное), выпить побольше Виллиного любимого сорта пива, и под шумок вдоволь поебаться в жопу (Вилли, будучи родом из строгого, патриархального Иерусалима, перебравшись в Тель-Авив - город без перерыва, был несколько шокирован размахом приморской содомии. Ему казалось, что главные занятия тель-авивской молодежи - это уколы марихуаной и исключительно ебля, исключительно в жопу, да и без всякой связи с Тель-Авивской молодежью, он просто очень любил это выражение).
- Эй, ты, обезьяньи мозги! - кричал Вилли официанту в лицо, - Хватай блюдо и вали! Ебись в жопу!
- Он умрет на гриле! - говорили о Вилли официанты с глазу на глаз.
В зале звенит звонок.
Официанты вздрагивают.
Начальник смены вздрагивает и начинает быстро-быстро хлопать ресницами.
И официанты, и начальник смены очень хорошо знают, что это значит.
- Кухня! Кухня! - шипит начальник смены на официантов, делая им знаки бросать все и бежать на кухню.
Но никто не бежит. Все чем-то заняты. Кто выбивает заказ в компьютере, кто вытирает стол, кто обслуживает клиента.
Делать нечего, начальник смены, так ни до кого не дошипевшись, устремляется на кухню.
На кухне стоит обезумевший от гнева Вилли.
Еда остыла. Ее нельзя есть.
Вилли зло швыряет сковородку с неудавшейся едой в груду грязной посуды и орет на выросшего перед ним начальника смены:
«Вали отсюда! Кому сказал! Вали!»
Начальник смены, не переспрашивая, поворачивается на каблуках и спешит обратно в зал.
В проходе он сталкивается с толпой официантов, бегущих навстречу и, падая, получает небольшие увечья.
Эва Эккманн, законная жена Вилли, сидит на баре, шуршит газетой, просит у бармена еще кофе, поглядывает на часы, говорит с кем-то по телефону.
«Ну, давай, вали!» «Проваливай, дурень!» «Ну чего глаза вылупил? Кому сказал, вали!» - доносится из кухни.
«Иногда Вилли хочется побыть одному», - говорит Эва в трубку, помешивая ложечкой сахар в чашечке кофе.
"ЕБИСЬ ВСЕ В ЖОПУ!" , - эхом доносится из кухни.
4
Всем грамматическим формам люди клана Эккманнов предпочитали повелительное наклонение, всем знакам пунктации - восклицательный знак.
- Эй вы, салатники! - кричит Вилли русским гастарбайтерам, без устали строгающим овощи и выковыривающим нежное мясо креветок из розоватого хитина, - если клиент найдет гусеницу в салате - я вас всех депортирую!
- Эй вы, гномы! - кричал Вилли расшалившимся судомоям, от которых валил густой пар. Из-за нечеловеческой тесноты судомои часто ссорились, ругались, исподтишка кололи друг друга ножами. - Потише там! Кто подаст голос - выброшу в море!
- Нас все ненавидят! - шепчет Вилли Эве в редкие минуты отдыха, когда ему удается по-человечески, без ругательств посидеть с ней на баре и излить душу, - Они ругают наш ресторан в газетах, поставляют нам гнилые продукты, науськивают на нас Управление порта с проверками! Что мы им сделали, а? Что мы будем делать, Эва?!
- Для начала, Вилли, мы приведем прейскурант блюд в соответствие с индексом цен, который продолжает расти и увеличим штрафы официантам, а там разберемся!..
Штрафы взымались с официантов за битье посуды и порчу имущества, принадлежащего клану Эккманнов.
Работать у Фашиста было финансово небезопасно.
Бедные, голодные официанты, случалось, попадали, как говорится, на бабки.
Попасть на бабки у Фашиста было легче легкого - нужно было просто лишний раз щелкнуть, как говорят, клювом.
Если клиент отказывался платить за еду - попадал официант.
Если в конце смены в кассе обнаруживалась недосдача - попадали официанты. Вилли самолично накладывал свою сухую, мускулистую руку на чаевые официантов с тем, чтобы не попадать самому.
Если клиент получал первое блюдо после второго и на этом основании отказывался платить - попадал бедный, голодный официант.
Вина официанта: он безмозгло выбил заказ.
Если у клиента в процессе соления (перчения) еды, крышечка солонки (перечницы) отваливалась и все ее содержимое вываливалось в тарелку с едой, и клиент отказывался платить - попадал официант.
Вина офицанта: вместо того чтобы в начале смены проверить, надежно ли крышечки солонок (перечниц) пригнаны к стеклянной резьбе, он, дурачок, как мы уже знаем, ебался в жопу.
Чтобы не попадать, а наоборот, накружить, от официантов требовалось, как уже упоминалось, не щелкать, как говорят, клювом, а наоборот - пасти, как это некоторые называют, поляну. А если ты пасешь поляну, ты никогда не попадешь.
5
Но в выходные все не так, как в начале недели. В выходные ресторан переполняется мнговенно, через минуту после открытия, даже за минуту ДО открытия, потому что люди вольны занимать столики (из тех, что на набережной) до формального открытия и тут же, не поинтересовавшись, открыт ли ресторан, люди сразу начинали требовать еду.
Поэтому малейшее опоздание на работу в такой день означало конец работы в "У фашиста".
Поэтому ранер, спеша успеть в ресторан к началу смены, к десяти утра, крутил педали как бешенный.
Итак.
Солнечным июльским субботним деньком ранер, обливаясь средиземноморским потом, подкатил к «У фашиста», соскочил с седла и пристегнул велосипед толстой, тяжелой дискотечной цепью к ручке пожарного крана, имевшей форму кольца. Кран рос из под земли, между камнями и хилой пожелтевшей травой, возле служебной двери ресторана. Через эту дверь ходили мясники, зеленщики, посыльные прачечных, судомои и повара. Сам Вилли въезжал в «У фашиста» на своем высоком, тонком, спортивном велосипеде через главный вход, через который ходят клиенты и контролеры из Управления порта.
На входе сидел сторож, крупный мужчина с задумчиво глядящими в небо глазами.
Увидев ранера, сторож вынул наушники из ушей и сделал подобие улыбки (излишняя задумчивость мешала улыбке растянуться во всю ширь. Долгое сидение на одном месте, вынужденное погружение в себя и производство/поглощение одних и тех же мыслей, делают сторожей немного интровертами).
Из тех немногих разговоров, случившихся между ранером и этим сторожем, ранер вынес немногое - то что у сторожа двое детей, что денег на содержание семьи ему катастрофически не хватает, и что совсем недавно сторож купил себе что-то очень крутое - чуть ли не бээмвуху, только не автомобиль, а велосипед. И еще, этот сторож - он еще писал стихи, или запоминал и анализировал сны - что-то такое.
- Привет, как дела? - спросил ранер сторожа и, видя его нерешительность с ответом, подсказал: - В порядке?
Сторож подумал перед тем, как ответить. А подумав, ответил:
- В порядке. - и снова ушел в себя.
Открывая парадную дверь ресторана, ранер надеялся тут же попасть в оазис (после интенсивной велосипедной езды по набережной, вдоль моря, от яффского порта до северного порта, по тридцатиградусной жаре, любое кондиционированное помещения кажется раем), но он ошибся.
6
Ресторан «У Фашиста» был переполнен.
Официанты носились как заводные. Гул людских голосов заглушал мягкую струю джаза из динамиков, подвешенных над стойкой бара. Временами гул взрывался звоном бьющейся посуды и детским плачем. В сузившуюся дверь ресторана входили и входили новые клиенты.
Дежурная метродотель, 25-летняя студентка биологического факультета тель-авивского университета по имени Вики, готова была расплакаться от напряжения.
Ей приходилось тушить пожары. Выслушать жалобы клиентов на официантов. Выслушать жалобы официантов на клиентов. Получить нагоняй от кухни за плохую организацию официантов. Выслушать проклятия официантов в адрес кухни. Урезонить судомоя, готового бить морду официанту. Призвать к порядку официанта, унижающего человеческое достоинство судомоя Григория путем обращения к последнему не по имени Григорий, а посредством обидной клички. Забрать у Григория нож для разделки корових туш, с которым Григорий бросался на официанта.
Все мелькало у нее перед глазами и сливалось в один стремительный, непонятный фильм. Вики хотелось разбиться на двадцать маленьких кусочков, и чтобы эти кусочки разбежались кто куда - кто на кухню, кто - к проблемным клиентам, кто - на телефонах, кто - на входе, кто - принимать товар и потом вновь собраться в одну сияющую Вики возле кассы.
Шеф-повар, он же хозяин ресторана, пятитесятипятилетний Вилли Эккман был в своем обычном субботнем настроении - настроении лающей собаки.
То и дело с его рта слетало новое ругательство.
Виллис лаял на безмозглых официантов, вырывающих тарелку с яичницей из его рук до того, как Виллис положил в терелку бекон.
Рычал на поваров, не успевавших подкладывать салаты в тарелки с яицницей, выраваемых официантами из его рук.
Кричал на заведующую смены, не уволившую вовремя безмозглых неповоротливых официантов, вырывавших тарелки из его рук и не нанявшую новых - шустрых, с высоким Хай Кью, гетеросексуалов.
Тявкал на клиентов (те, правда, не слышали), приходивших группами по десять-двадцать человек, а не по пять-шесть, как Виллис привык.
Дело в том, что сегодня утром хозяин ресторана, он же шеф-повар Вилли Эккман, уволил администратора ресторана, человека по имени Пигги.
Когда Вилли кто-то из поваром доложил, что кончился рис, Вилли стразу же спросил, кто делал заготовки. И сам же себе ответил :
- Конечно, это был Пигги! Он опять составлял заказ под воздействием паров алкоголя! Этот подонок лакал мое пиво, вместо того, чтобы навести порядок в моих холодильниках!
Виллис тут же отправил официанта на рынок, за мешком риса. Велел официанту взять деньги из кассы, ехать на такси, все расходы сосчитать, все квитанции сохранить, и все это вычесть у Пигги из зарплаты - последнее замечание относилось к бухгалтерше, которая случайно оказалась рядом.
7
До увольнения Пигги был пухлый, белый, дебелый управляющий ресторана. Ему было тридцать пять лет, он был неженат и дружил с гомосексуалистами. И говорили, что такая он сволочь, этот Пигги, что даже среди его друзей гомосексуалистов было принято называть Пигги сукой. Такой уж это был человек.
Пигги любил всех поучать, командовать, кричать, визжать, брызгать слюной и наливался поганой кровью. Он был большой модник, этот Пигги, одевался в дорогие модные шмотки, одевался очень красиво и элегантно, даже слишком красиво, и слишком элегантно.
Как многие гм... гм... эстеты, этот Пигги считал себя гурманом, тонким ценителем еды и напитков. И про то, что Пигги лакал его пиво, это Вилли правильно угадал. В конце смены, когда Вилли уходил, Пигги превращался в свинью. Он жрал сверх всякой меры. Он приставал к новичкам-официантам. Пигги в таком состоянии любил посплетничать и наговорить гадостей про всех - начиная с Вилли и кончая мойщиком Григорием. Когда Пигги, пожравши, полакавши и смачно отрыгивая, считал кассу, у него ничего никогда не сходилось. То Вилли оставался что-то должен официантам, то официанты оставались что-то должны Вилли - никогда миром такой расчет не кончался. И в такой атмосфере составлялись меню. В таком состоянии придумывались новые порядки в ресторане. Например, в пьяном состоянии Пигги придумал такое новшество, согласно которому одни официатны получали больше, а другие меньше.
У Пигги были (теперь о нем можно говорить в прошедшем времени) мягкие светлые волосы, стриженные под бокс. Стекла в модной черной оправе начала семидесятых, пухлые белые руки, покрытые белесым пушком, широкая, на все лицо улыбка.
Подкатывая к ресторану на такси, Пигги начинал кричать на официантов, давать указания, не выходя из машины, по ходу расчета с водителем.
Когда новички обращались к Пигги в разгар смены с каким-то вопросом, Пигги, не снимая широкой улыбки с лица, шипел на официанта:
- Ты лучше молчи, падла! Люди приходят сюда отдыхать, а не слушать твой поганый голос! Не принимай это близко к сердцу, старина, это так, совет по жизни.
Вот вы спросите ранера: были ли в Виллисе мгновенья, картины, которые тебе хотелось бы унести с собой в следующем воплощении?
Ранер бы ответил: да, были.
Во-первых, это филе, которое фашист жарил для официантов, жуткие горы чистейшего нежнейшего филе под сливочным соусом рокфор. От поедания этого мяса начинала кружится голова.
Во-вторых, это вид Пигги в шортах, снаружи ресторана, на ветру, в ливень дающим указания рабочим, как правильно копать землю для строительства новой палубы. Помню, скажет ранер, у Пигги раскрасневшееся от злобы и холодного ветра лицо, белые шорты, желтая майка с Элтоном Джоном, а вокруг буря, свищет ветер, и комья грязи летят с лопат рабочих в Пигги.
Вот что сгубило Пигги : курс суменье (дегустация вин), который Пигги проводил для официантов.
В один из дней Пигги вывесил объявление возле кассы:
ЛЕКЦИЯ НА ТЕМУ «ВИНА»
В ЧЕТВЕРГ, В 17:30 В РЕСТОРАНЕ СОСТОИТСЯ
ЛЕКЦИЯ НА ТЕМУ «ВИНА».
ЯВКА ОФИЦИАНТОВ И БАРМЕНОВ ОБЯЗАТЕЛЬНА
Пигги заявил официантам и барменам, что на лекции он будет раздавать какие-то листочки с текстом, слепленным Пигги на виллином ноутбуке - конспект лекции. После этого Пигги собирается провести экзамен по пройденному материалу. Кто не сдаст экзамен - тому будет категорически запрещено принимать заказы вина у клиентов, и, соответственно, тот будет зарабатывать вдвое меньше других официантов.
И лекция состоялать, в четверг, в 17:30, как и было заявлено в афише.
Ранер не был на той лекции.
Говорят, та лекция продолжалась пять часов, а потом был монолог. Официанты перепробовали все сухие вина ресторана, все сладкие вина. Потом начался второй круг. Пигги разыгрался не на шутку, заставлял официантов пробовать дорогие коньяки, виски, экзотические аперитивы и, казалось, не обращал внимания на то, что количество слушателей редело, а он все говорил и пробовал, говорил и пробовал... Потом, когда все ушли, был монолог, а затем и монолога не стало - Пигги отрубился, сидя на баре...
Говорят, где-то ближе к полночи, официанты погрузили бесчувственного Пигги в такси и отправили домой.
На другой день была жуткая смена - пятничная. День, к которому Вилли готовился всю неделю, и ради которого содержал ресторан.
В этот день Пигги обычно ассистировал Вилли на кухне.
Но в ту смену Вилли был один. На его плечи выпало самостоятельно накормить пятьсот человек и не сойти с ума.
Пигги физически не мог выйти из тому - никогда еще он так не напивался, как накануне.
Вилли воспринял это как дезертирство и вынес приговор: уволить!
8
А неделю назад, после особо кровожадной смены уволилась правая рука Вилли - повар Сережа, бывший правый защитник уральской хоккейной команды.
Этот Сережа лично ассистировал Вилли Эккману на протяжении семи лет.
Сережа начинал с Вилли еще в Иерусалиме.
Семь лет вы каждую ночь видеть Сережу попеременно в двух местах : либо на кухне, либо на баре. На кухне Сережа ассистировал Вилли - резал овощи, месил тесто, отбивал мясо, подвал уголь, звонил в колокольчик, зазывая официантов выносить готовое блюдо, а конце смены драил со всеми поварами и поварятами котлы, печи, кафель. До бара Сережа добирался часам к трем ночи и прогонял усталость сигаретой, Гиннесом, Зубровкой, Егермайстером и Бушмиллзом в придачу.
Сережа устроился в «Виллис» сразу после развода с женой. После развода у Сережи остались две пары трусов, три пары носков и минус сто двадцать тысяч в банке. Надо было платить. Сережа с готовностью подставил свою богатырскую шею под ярмо Вилли Эккмана.
У Сережи мощное, торчащее буграми мускулов тело, косая сажень в плечах. Руки - стальные клещи. Длинные светлые кудрявые волосы, которые во время работы Сережа собирает в куку, широкое доброе лицо.
Дома у Сережи есть установка для подкачки разных мускулов - штанга, перекладина, гантели и другие тяжелые предметы.
Работая у Вилли как папа Карло, Сережа полностью расплатился с долгами, купил в дом много нового, чего не покупал, будучи женатым (конструкцию для подкачки различных видов мышц, например). А также оплатил себе учебу в колледже по спечиальности «управление бизнесом».
По воскресеньям Сережа не работает, а выпивает и отдыхает. Рабочая неделя начинается у Сережи в понедельник, когда он приходит на работу с похмелья, но спокойный и эмоционально насыщенный, и глаза его налиты кровью, а голос хриплый и невыносимый.
Сережа приглашает в дом случайного прохожего, показывает прохожему агрегат для подкачки различных мышц, включает прохожему красивую музыку, угощает прохожего вяленым осетром, которого Сережа выудил в роскошных холодильниках «Виллиса».
Сережа многое вынес, проглотил, пережевал и переварил, работая у Вилли.
- Вилли этот - очень злопамятный человек, - откровенничает Сережа со случайным прохожим уже после своего увольнения, - Если ты ему чем-то не угодил и ты повар, то он никогда не выскажет тебе сразу, как Вилли высказывает, например, бедным, голодным официантам, в которых он бросается сковородками. Поэтому среди официантов большая текучесть. Мы же, повора, люди достаточно постоянные, и поэтому Вилли таит на тебя злость, дожидаясь удобного момента. Вот у меня, к примеру, шрам...
Сережа снимает с ноги ботинок, за ним осторожно стягивает носок и любовно показывает случайному прохожему огромное бурое пятно на розовой коже.
- Вот. Это произошло четыре года назад, а шрам видишь - как свежий. Вилли вылил мне на ногу кипящее масло со сковороды. Это была адская боль. Мне пришлось взять больничный на неделю.
- За что он затаил на тебя такое неприкрытое зло? - спрашивает случайный прохожий.
- Я как-то прищемил его руку в горящей печи. В печи было порядка 300 градусов и вот, этот гад, видишь, запомнил, вернул...
Случайный прохожий оазглядывает поварские руки. Ссадины. Ожеги. Колотые и режущие раны. Раны свежие, сквозь прозрачную пленку которых видно пульсирующее мясо организма. А вот раны старые, бурые, обугленные, где омертвевшие ткани превращаются в коросту.
Совсем расслабившись, Сережа просит случайного прохожего достать грасс.
Прохожий говорит, что поможет, чем сможет.
Через два дня Сережа становится счастливым обладателем пятидесятиграммового пакета душистого, сочного, валящего с копыт грасса.
А еще через день увольняется из «Виллиса», сказав, что нет у него больше сил терпеть издевательства Вилли Эккмана (тот, кажется, лично, поджег на Сереже волосы...)
Теперь случайный прохожий, случись ему прогуляться по тель-авивской набережной, может встретить загорелого, красивого, как греческий бог, Сережу, с полотенцем на плече, возвращающегося с моря домой.
Улыбка его стала шире, зубы - белее.
Сережа хвалит грасс, ругает водку.
9
Ритм работы был такой, что пот капал с лица ранера прямо в стаканы. В стаканах был апельсиновый сок, коктейли, лимонад, айс-кафе.
Ранер подскакивал к бару с разных сторон, доставал откуда-то поднос, выставлял на нем стаканы, а к стаканам боны с номерами столиков и отправлялся в опасное путешествие.
Он, лавируя между людьми, устремлялся с подносом на веранду, выходящую к морю, на которой были пронумерованные столики, но не такие, как внутри (внутри были ровные деревянные лакированные столики и такие же стулья), а другие - мраморные с плетеными стульями.
Мрамор столов был в выбоинах и щербинах, причина которым была - соленая вода и свежий морской ветер. Вилли самолично (без разрешения муниципалитета) заставил своими столиками часть набережной, проходившей между «Виллисом» (рестораном) и длинной каменной стеной, в которую бились волны Средиземного моря.
Зимой веранда была закрыта. Зимой снаружи лил дождь и бушевали волны.
Зимой работы было мало и та, что была, происходила внутри, и официанты начинали пьянеть с утра, потому что со скуки бармены баловали их своими коктейлями. Одни коктейли были хуже, другие лучше.
Да это и не важно.
Важно, что снаружи была буря и волны белой пеной переваливали через каменный мол, а внутри было тепло, играла музыка, на стенах висели картины - увеличенные открытки с видом на Европу, и бармены баловали официантов своими коктейлями.
Но сейчас было лето. И суббота. И поэтому снаружи приходилось лавировать между столиками, людьми и солнечными зонтиками, которые были воткнуты в тяжелые плиты.
Плиты были двух сортов: каменные и железные.
Железные были шестиугольные, очень тяжелые. Трубу, торчавшую из плиты, венчал толстый винт с пластмассовым набалдашиком, призванный крепко держать зонтик в трубе.
Каменные плиты были гораздо тяжелее железных, и если железную плиту еще можно было сдвинуть с места, став раком и ухватившись за основание торчащей из нее трубы, то с каменными плитами такой номер не проходил.
С каменной плитой надо было вот как. С каменной плитой нужно было ухватиться за вверх трубы (в ней тоже был винт, но с железной головкой формы бабочки) и точным движением дернуть так, что поставить плиту на ребро, продолжая держать трубу для равновесия.
И катить.
Катить, куда Вилли захочет.
Но это тоже неважно.
Важно то, что оба винта - и тот, что с пластмассовым набалдашником, и тот, что с железным, в форме бабочки, за зиму как следует заржавели и не крутились, и все зонтики были незакреплены. В сильный ветер зонтики выскакивали из плит и падали на клиентов.
Официанты, пытавшиеся привести расшалившийся зонтик в порядок, взмывали над столиками и парили в воздухе, рискуя улететь в море (как это случилось с одним официантом - он потом еще требовал от Вилли денежную компенсацию).
Труба, торчащая из каждой плиты, была высотой с человеческое колено, и, если в трубе не было зонтика, незаметной. Все официанты без исключения хоть разок, да натыкались на эти трубы. У всех официантов ноги были сплошь в синяках. Поэтому, для блага клиента, с заходом солнца, зонтики полагалось вынимать и складывать где-нибудь в сторонке, а плиты тащить-катить тоже куда-нибудь в сторону, чтобы клиенты не споткнулись и не потребовали денежную компенсацию. Бедные, голодные официанты, с восходом солнца выкатывали тяжелые камни и железо на палубу, днем они передвигали их по желанию посетителей, а к заходу солнца закатывали их обратно к бортам палубы. Официанты ломали себе хребты и их кожа была соленая от пота и морских брызг. И конечно, им никто не платил компенсацию.
10
Ранер, особо быстрый официант, подскочил к начальнице смены и сказал ей:
- Смотри!
Ранер потряс головой над подносом с коктейлями, который Викки приходилось самой нести от бара к столам. Денек выдался особо горячий, официантов не хватало.
Капельки пота засверкали на краях высоких отполированных стаканов. Викки отпрыгнула назад, отчего стаканы на подносе задрожали, но не упали. Ранер с удовольствием наблюдал испуг на сытом лице Викки.
- На перекур, немедленно! - завизжала Викки и ранер мгновенно подчинился.
Он развернулся на 180 градусов и, проскочив мимо кухни, ринулся в заваленный кухонным хламом коридор, к служебному выходу.
«Убрать ногу, здесь тележка. Дальше. Пригнуться. Полки с апельсинами. Отлично. Вперед. Стоп. Дверь холодильника приоткрыта. Значит - кто-то внутри. Может резко открыть дверь. Решение: закрыть того, кто внутри. Дальше».
Вдоль стен, справа и слева, на высоте протянутой вверх руки Вилли, шли длинные полки с разной ресторанной утварью - посудой, поющими веществами, маслом, сахаром, солью... Когда поварам и официантам нужно было что-то достать сверху, им приходилось становиться на металлические пивные бочки, стоявшие тут же. Взбираясь на бочку, нужно было проверить - полная она или пустая. Наполненная пивом бочка была устойчива и не представляла никаких проблем. Пустая же бочка требовала умелого управления. Пустая бочка танцевала и могла выпрыгнуть из под ног. И тогда человек повисал в воздухе, хватаясь руками за воздух, а потом падал. В самом узком месте коридора, где нужно было задерживать духание, чтобы пройти, Вилли ставил свой велосипед - большой, с торчащими в разные стороны железными шипами. После падения на велосипед Вилли, приходилось брать больничный на неделю.
Сознание ранера сжалось до размеров коридора и сосредоточилось на служебном выходе. Сзади были слышны звоны тарелок, гул моечной машины, топот ног, пыхтенье людей, шипение кипящего масла, металлический стук передвигаемых противней и печных дверей. «Башня коробок с помидорами. Велосипед Вилли. Запрызнуть на бочку. Держаться правой стороны. Дальше. Приоткрытая дверь следующего холодильника. Держаться левой стороны... Спрыгнуть с бочки. Выход, солнце, перекур»
11
Ранер перевел дух у достал сигарету. К нему подошел задумчивый сторож Роман, стоящий в парадных дверях. Роман сказал:
- Я скоро уволюсь отсюда, наверное, завтра. Я ему не раб.
- Кому?
- Да Виллису вашему. Не раб я ему. Мы с ним говорили, и я ему ответил...
Ранер поднял бровь:
- Ты что-то ответил Виллису?
Роман растерянно посмотрел по сторонам и сказал:
- Да. А что?
- Ничего. Продолжай... Погоди. Вилли что-то сказал тебе, а ты ему ответил?
- Да, - растерянно сказал Роман.
- Что ты ему ответил?
- Я...
- Или так: что он тебе сказал, что ты ему ответил?
- Я ...
- Это был твой первый разговор с Вилли?
- Нет. Мы как-то поболтали с Вилли о том, о сем... Ну, думаю, хороший мужик, Виллис этот...
- О чем вы с ним говорили?
- Об угрызениях совести.
- О чем?
- Об угрызениях совести. А что?
- Ничего. Продолжай.
- Мы говорили о том, что самое страшное, это когда жизнь сталкивает тебя с себе подобными, но без угрызений совести.
- В каком смысле?
- В том смысле, что когда у человека не бывает угрызений совести, ему как бы нечего терять, и тогда этот человек готов на все, потом мы еще немного поговорили о литературе. Я рассказал ему о моем увлечении литературой и Исааком Башевисом-Зингером...
- Но это был ваш первый разговор, так?
- Так.
- А что же ты ему ответил сегодня? Ты ведь сказал, что ты ему что-то ответил?
- Да я не успел толком ответить даже... Говорил он. Я и рта не успел раскрыть. Я в раздевалку зашел, а он меня увидел там, и говорит: тебе нечего здесь делать, собака. Это раздевалка поваров и официантов. Ты меня понял? Тебе здесь нечего делать. Вали отсюда. Здесь часто крадут мобильные телефоны, кошельки... Давай, живо, к двери, там твое место, или ты не слышишь? Ты! ты что, боишься взорваться от бомбы террориста? Ты хочешь, чтобы подорвался я, или мои девочки, или моя жена, или мои клиенты? Вали к двери, бегом!.. Не раб я Виллису вашему, не раб! А я думал, он человек. А он таким гадом оказался...Иди, взрывайся, говорит, это твоя работа...
Ранер закурил сигарету. Задумался, сделал затяжку и, что-то вспомнив, спросил Романа:
- А он не обещал тебе тебя депортировать?
- Да как это - меня депортировать, ты что... - Роман сразу напрягся. - У меня все документы в порядке...
- А в море выбросить не обещал?
- Нет.
- А он не говорил тебе, что сломает тебе коленные чашечки?
- Нет.
- А про то, что выколет тебе глаза вилками, не говорил?
- Не говорил.
- А он не говорил тебе, что убьет тебя?
Наступило молчание.
Роман несколько смутился и сказал:
- Как убьет?.
- А он не говорил тебе, что намотает твои яйца на щипцы для бекона и поджарит их на сковороде?
- Не-ет, - еще больше смутился Роман.
- А он не говорил тебе, что замаринует твой труп в текиле обложит мандариновыми корками, а потом расчленит, причем спина твоя пойдет на стэйк антрекот, поясница пойдет на ростбиф, а филе миньон «Шато-брийон» он сделает из твоей жопы?
- Нет, не говорил. А для чего мандариновые корки?
- Для аромата. А он не говорил тебе, что ты ебешься в жопу?
- Я?
- Да, ты. Ты и твои дети. У тебя есть дети?
- Есть... Два мальчика.
- Ты ничего не рассказывал Виллису о твоих мальчиках?
- Алекс, давай, возвращайся, пока ты тут куришь Вилли уволил трех поваров! - в дверях ресторана показалось белое, как мел, но по прежнему сытое лицо Викки.
- Когда? - не понял ранер.
- Немедленно!
...
...
...
ЭПИЛОГ
Начиналась ночь.
Спешил домой, к N, неся в клювике десяток брийошей, пятнарик пиптипэнов, а также упаковку с четырмя филейными, без костей тушками дениса, жаренного на гриле и политого сливочным грибным соусом в белом вине, с картофельным гратеном в качестве гарнира.
Стрелой пронесся по набережной от северного порта к южному, яффскому. Всю дорогу море что-то такое нашептывало, не мог разобрать что.
Там свернул, море осталось позади, начался город.
Возле отделения полиции, что в на улице Еффет, ранер подрезал Скорую на светофоре, сбил плечом боковое зеркало Пожарной, чуть не переехал кошку, и унесся дальше в ночь, на красный свет, к своей ненаглядной N