90 лет Новелле Матвеевой. 7.10.1934 - 4.9.2016
* * *
Дмитрий Шеваров
Таинственно и пронзительно действуют на душу песни Матвеевой. Если ты слышал их в детстве или отрочестве, то узнал о любви что-то такое... Это «что-то» и сегодня теплится у тебя в груди. А если теплится, то в момент, когда ты готов наломать дров, у тебя есть шанс увидеть гвоздь или след от гвоздя.
Новелла Матвеева родилась в 1934 году в Царском Селе (тогда оно называлось Детским Селом). В 1961 году вышел ее первый сборник «Лирика», через пять лет - первая пластинка. С тех пор ее песни укрепляют нас в мужестве и верности, в нежности и доброте.
Матвеева скорее напевает, чем поет. Так напевают дети, когда они заняты игрой, или девушки, когда вышивают. Но в ее слабом голосе есть та сила, о которой говорят: «Сила Божия в немощи совершается».
Когда двадцать лет назад я впервые пришел к Новелле Николаевне, то в замешательстве рассматривал входную дверь. Посреди Москвы другой такой двери не встретишь: деревянная, с железным почтовым ящиком. В нее приятно стучаться - как будто в свое детство стучишься...
* * *
Из бесед с Новеллой Матвеевой
О вере
Отец, так сказать, выдержал меня в атеизме. И сам оставался атеистом почти до конца. Но он всегда был так добр и честен, как если бы родился и вырос в святом скиту. Поэтому он был гораздо ближе к Богу, чем я, даже когда я уже крестилась. Почему-то отцу атеизм не мешал быть добрым, а мне это мешало - понимаете?
Я стараюсь избегать всякого зла. Я считаю, что если верить в Бога, а я в него верую, то никакие обстоятельства не страшны будут. Никакие.
О предназначении поэта
Поэты, если они настоящие поэты, - они близки к священникам. Они торопят нас к добру. Помню, у отца на столе, под стеклом, были разные изречения на маленьких листочках, и на одном из них я, тогда ребенок, прочитала слова доктора Гааза: «Спешите делать добро!». Другие изречения не запомнились, а это попало в сердце.
О свободе
Свобода - это очень простые вещи. Свобода от мата, например. Свобода не смотреть того, чего ты не хочешь смотреть. Свобода не видеть на улицах рекламы. Без этого все разговоры о свободе фальшивы. У многих нет даже возможности купить мою книгу, она им не по карману. Нет возможности съездить к друзьям. А у кого-то и на хлеб не хватает. Нельзя держать человека за горло и рассказывать ему о свободе.
О любимых книгах
Во время войны я слепла - авитаминоз так подействовал. Отец устроил меня в военный госпиталь. Он считал это единственным злоупотреблением в своей жизни - то, что он свою дочь малолетнюю устроил в госпиталь, где сам работал тогда. Вот это единственное злоупотребление меня и спасло. В госпитале мне давали сырую морковь, и глаза настолько открылись, что я прочитала в госпитале «Жизнь на Миссисипи» и «Приключения Гекльберри Финна», перечитала «Приключения Тома Сойера». Эта большая синяя книга была настоящим событием в моей жизни.
Сегодня мой любимый писатель - Честертон в переводах Натальи Трауберг. Среди литературных героинь мои любимые - Джейн Эйр и пушкинская Татьяна.
О далеких звуках
Если в деревне, то далеко идущий поезд помогает думать, работать, и как-то жалеешь, что он смолкает. И вообще я далекие звуки люблю. Я не люблю, наверное, как и все, когда звуки в ухо лезут. Люблю шум ветра, что-то давно его не слышала...
* * *
Дмитрий Шеваров
Мяч улетел в небо
Памяти Новеллы Матвеевой
Пережидая дождь, стою с коляской под старым кленом. В кармане встрепенулся поставленный на вибрацию телефон. Так я узнал, что умерла Новелла Матвеева. <...>
Вечером я перебирал книги Новеллы - они живут в нашем доме с тех самых пор, как в 1961-м вышла ее «Лирика», первый сборник стихов. А вот «Пастушеский дневник» Новеллы, который она вела в октябре 1954 года, работая пастушкой в подмосковном детдоме. Впрочем, ее должность называлась «разнорабочая», и это была грязная, тяжелая повинность. Вокруг - нищета сирот, обворованных взрослыми, крики посудомоек, мат сторожей и склоки воспитателей. А в болезненной слабой девушке со странным именем тайно цвела совсем другая, нездешняя жизнь, и голос, который через десять лет полюбит вся страна, уже тоненько пел в ней, и она сама с изумлением прислушивалась к нему. <...>
С тех пор, как я познакомился с Новеллой Николаевной двадцать два года назад, все книги я получал уже из ее рук. Сборники, выпущенные в девяностые и нулевые, усеяны авторской правкой (тогда во многих издательствах сократили корректоров). Не на месте поставленные точки, запятые, кавычки, лишние буквы и восклицательные знаки... - все эти нарушители гармонии пойманы с поличным. Так Матвеева выправляла каждый экземпляр.
В старой «Комсомолке» кто-то из корректоров рассказывал мне, что, когда в 1959 году поставили в номер первую подборку ее стихов, Новелла сидела над гранками дотемна, а потом осталась ночевать в редакции. И так было всякий раз, когда в газете шли ее стихи. Мне показывали: вот здесь стоял диванчик, на котором Новелла спала, свернувшись калачиком.
Та первая подборка ее стихотворений в «Комсомолке» начиналась с предисловия: «Новелле не пришлось много учиться: она долго и тяжело болела. Но она много читала, много слушала, много думала...»
Пожалуй, никогда в России так много не читали, не думали и не слушали, как в 1960-е. Взрослые и дети жались к теплым бокам магнитофона «Комета» и зачарованно слушали песни Новеллы. А потом у нее вышла пластинка (это был первый бардовский диск в СССР). Конверт от этой пластинки многим моим ровесникам помнится. Там на фотографии Новелла в косыночке, вполоборота. Ей было удобно работать за пишущей машинкой в косынке. Вообще она относилась к своему ремеслу с рабоче-крестьянской обстоятельностью. В ее рукописях не найти небрежности гения. Крупный округлый и всегда четкий почерк Матвеевой любили машинистки в редакциях - они видели, что и о них Новелла подумала.
Ее сердце было настроено на окраину, на барачный поселок, на тех, кого не слышат власти. Сколько горячих и даже яростных строк Матвеева написала в 90-х годах в защиту бездомных и всех отринутых!
А ведь за полями бумажного листа и ей жилось очень трудно.
Люблю дома, где вещи - не имущество,
Где вещи легче лодок на причале...
Но и таких, легче лодок, вещей у нее почти не было. Жестяной почтовый ящик на дверях, стол, кровать, стул для единственного гостя, радиоприемник (с 1967 года она не пропускала «Встречу с песней» Виктора Татарского), от пола до потолка - книги.
Свою единственную книгу автобиографической прозы Новелла назвала «Мяч, оставшийся в небе». Она чувствовала какое-то сродство с мячом, заброшенным детьми на дерево, и застрявшем там в ветках. А дети забыли про мяч или просто выросли. Поэтому никто не заметил, как 4 сентября забытый мяч, предназначенный к падению на землю, навсегда улетел в небо…
Новелла Матвеева
* * *
Не пиши, не пиши, не печатай
Хриплых книг, восславляющих плоть!
От козлиной струны волосатой
Упаси твою лиру господь!
Не записывай рык на пластинки
И не шли к отдалённой звезде,
В серебристую дымку
Инстинкты
И бурчанья в твоём животе.
Верь:
затылок твой - круглый и плотный,
Группа крови и мускул ноги
Не предстанут зарёй путеводной
Пред лицом поколений других!
…Как волокна огнистого пуха,
Из столетья в столетье
Летят
Звёзды разума, сполохи духа,
И страницы в веках шелестят…
Но уж то, что твоя козлоногость,
Возгордясь, разбежалась туда ж, -
Для меня беспримерная новость!
Бедный мастер!
Закинь карандаш,
Отползи поскорее к затону,
Отрасти себе жабры и хвост,
Ибо путь от Платона к планктону
И от Фидия к мидии - прост.
1965
Дождя так и не было
День, с утра подточенный, в тучи взятый заживо.
Душное пустынное тепло.
Бабочку, что только что по цветам зигзажила,
Вдруг косым порывом унесло.
Заспешило облако, что стояло льдиною
С белым человеком на борту.
Странно-обоснованно вдруг пахнуло тиною
От кустов акации в цвету.
Шорох... Между ветками быстро вдруг просунется
Профиль ветра, бледный и резной...
Радостные запахи в воздухе тасуются;
Лето состязается с весной.
Хоть весна прошла уже, хоть перед верандою
Пухом, пылью, сухостью метет,
Где-то там, над омутом, тайно, контрабандою,
Все еще черемуха цветет.
Где-то память о весне капельками нижется,
Где-то предгрозово и темно...
А пчела не прячется: неподвижно движется
Над жасмином, как веретено...
Мгла идет шеренгами. И учусь у лета я,
Как теням на пятки наступать...
Теневую линию по траве преследуя,
Солнце разрастается опять...
Что ж вы, тучи, медлите? Нуте-ка? Давайте-ка!
Сумрак нежен... Холод мне смешон...
Снится мне приветливый, полный одуванчиков,
Долгий летний сон.
Конец авантюризма
Он, я знаю, считает себя очень ловким,
потому что поступает подло...
Бернард Шоу (письма)
I - Сумерки грехов
Старинные багровые светила
Больших грехов склонились на закат.
Но добродетель их не заменила.
На смену - похотлив, жуликоват -
Пришел Грешок. Но многие твердят:
«В нем - демонизм, огонь, свобода, сила...»
Что ж, повторим: столетья три назад,
Наверно, в нем, и правда, что-то было?
Когда он виселицы украшал,
Монастырей каноны нарушал
(По грозной схеме: Страсть. Позор. Темница...)
Но нет картины жальче и мерзей,
Когда, свободный, с помощью друзей,
Трус и пошляк над честностью глумится.
II - Крах авантюризма
Не поминай Дюма, узнав авантюриста.
Увы! Сей рыцарь пал до маленьких страстей
И ужас как далек от царственного свиста
Над океанами терзаемых снастей.
Уж не фехтует он. Верхом в ночи не скачет.
Не шутит под огнем, на голову свою.
А трусит, мелко мстит, от ненависти плачет...
По трупам - ходит ли? О да! Но не в бою.
Неведомы ему и той морали крохи,
Что знали хитрецы напудренной эпохи:
Он даже дерзостью их вольной пренебрег,
И наглостью берет (нарочно спутав слово).
Ах! Добродетели падение не ново:
Новее наблюдать, как низко пал порок.
Окно
Окно открыто в сад весенний и дневной.
Блеск подоконника разглажен тишиной.
Толчками, точками - в окно влетают пчелы...
В нем гибко сцеплены жасмин, горошек, мак...
От пламенности дня в глазах веселый мрак -
Секунда слабости веселой.
До красных кирпичей дотронулся вьюнок,
Как тонкое жабо до грубых красных щек.
В тени камней стены еще дымится влага...
Окно не высоко, и есть упор для ног,
А там - прогретый путь и долгий день для шага.
Как странно между тем, что птицы не поют!
Слышны лишь редкие отрывистые фразы...
Многозначительный таинственный уют.
Лишь сыплется труха, где птицы гнезда вьют,
И тушью полночи свой полдень пишут вязы.
На запертый сарай в заброшенном углу
Роняет бузина отравленные розы...
Там, на кирпичном (или каменном) полу
Сарая - призраки, настроивши пилу,
Танцуют, дергая друг друга за полу...
Но в жарком блеске дня смешны мне их угрозы!
...Повсюду легкий скрип, шуршанье и возня:
Тень птицы на траве - живая закорючка...
Из прутьев свежести, из тайны и огня
Дневные тени птиц плетут корзину Дня.
Тень птицы трудится, не глядя на меня...
Что ей поручено? Дно, стенка или ручка?
Где я? В каком конце их сети золотой?
В каком углу весны? В каком краю корзинки?
...Мне дятел бросил кисть из тушечницы хвои...
И странно воспарил над общей пестротой
Воздушною чертой бумажный змей тропинки.
Все, все мне нравится! Шуршанье по верхам,
В траве - ломти коры, лесных жуков коврижки,
Перемещенье птиц, как в лавке опахал.
И низкий свет кустов, где вспархиваний вспышки.
Смешались весело понятья в голове...
Не хочется гадать и думать над вещами.
Плывут виденья дня по светлой мураве,
Над ними бабочки - где по три, где по две...
А в чаще Ночь и День меняются плащами.
Пожарный
Жил-был пожарный в каске ярко-бронзовой.
Носил, чудак, фиалку на груди!
Ему хотелось ночью красно-розовой
Из пламени кого-либо спасти.
Мечта глухая жгла его и нежила:
Вот кто-то спичку выронит, и вот...
Но в том краю как раз пожаров не было:
Там жил предусмотрительный народ.
Из-за ветвей следить любила в детстве я
Как человек шагал на каланче...
Не то, чтобы ему хотелось бедствия!
Но он грустил о чём-то - вообще...
Спала в пыли дороженька широкая.
Набат на башне каменно молчал.
А между тем... горело очень многое,
Но этого никто не замечал.
Солнечный зайчик
Памяти С.Я. Маршака
Я зайчик солнечный, снующий
По занавескам в тишине,
Живой, по-заячьи жующий
Цветы обоев на стене.
На грядке стрельчатого лука,
Который ночью ждал зарю,
Из полумрака, полузвука
Рождаюсь я и говорю:
Я зайчик солнечный, дразнящий!
И, если кинусь я бежать,
Напрасно зайчик настоящий
Меня старается догнать!
По золотистым кольцам дыма,
По крышам, рощам, парусам
Бегу, привязанный незримо
Лучом восхода к небесам.
И замедляюсь только к ночи,
Когда туманится восток,
Когда становится короче
Луча ослабший поводок.
И тени - черные собаки -
Всё чаще дышат за спиной,
Всё удлиняются во мраке,
Всё шибче гонятся за мной…
И должен я остановиться,
И умереть в конце пути,
Чтобы наутро вновь родиться
И нараспев произнести:
Я зайчик солнечный, дрожащий,
Но не от страха я дрожу,
А потому, что я - спешащий:
Всегда навстречу вам спешу!
Человек
Сквозь туман заблуждений, сквозь дебри сомнений
Пробирается вдаль человеческий гений:
Зажигает фонарь на вершине маячной,
По тростинке проходит над пропастью мрачной,
В тяжких недрах земли обливается потом,
На серебряных крышах стоит звездочетом,
Над морями на тихом летит монгольфьере,
Разбивается насмерть на личном примере.
Он на землю приходит то пылким Икаром,
То бесстрашным и добрым Алленом Бомбаром, -
Личным другом Надежды, врагом Заблужденья,
Чья рука равносильна руке провиденья, -
Фермопильским вождем, капитаном «Кон-Тики»,
Человеком, бегущим на дальние крики...
Летописцем, исполненным вещего рвенья
Никого не забыть, кроме пугал забвенья.
В каждом веке он первый. Но в деле, в котором
Подозренье в корысти покажется вздором,
Где никем не могло бы тщеславие двигать,
Где гляди не гляди, а не выглядишь выгод:
Между койками ходит в чумном карантине,
Служит крошечным юнгою на бригантине,
Над полями сражений, как в тягостной сказке,
Кружит ангелом с красным крестом на повязке...
И на крылья свои, с неизвестной минуты,
Надевает суровые тайные путы,
Чтобы в грусти своей и себе не сознаться,
Чтобы в самом страданье своем - не зазнаться.
Ибо нет на земле и не будет деянья,
Чтобы стоило ангельского одеянья.
Ибо странно мечтать о блаженстве небесном,
Не ходив по земле пешеходом безвестным.
Сквозь туман заблуждений, сквозь дебри сомнений
Пробирается вдаль человеческий гений:
Зажигает фонарь на вершине маячной,
Чтоб горел его свет, как венец новобрачной.
И приходят титаны в раздумье глубоком,
И кончаются в муках, когда ненароком
Застревают, как стрелы, в их ноющем теле
Их конечные, их бесконечные цели.
Убегаем от чар, возвращаемся к чарам,
Расправляемся с чарами точным ударом...
...Далека же ты в небе, звезда Идеала!
Но стремиться к тебе - это тоже немало.
Концерт Новеллы Матвеевой в Доме композиторов. 28.01.1996
Вечер памяти Новеллы Матвеевой в ЦДЛ. 5.12.2016
ps. просто Rara Avis, редкая птица - Новелла Матвеева. Люблю ее поэзию, что поистине - живопись в слове, ее чуткость к природе, человеку, глубину мысли и афористичность. Ее тонкие прозрения сквозь поэтическое слово, ноту, выверенную по камертону души, детский и чистый голос, чистое око. Новелла прежде поэт, а потом уже бард. Светлая память ей и благодарность за встречу с подлинным и целебным.