«ДЕРЖАТЬ НАДО ЖИЗНЬ!»
Феликс Разумовский: " …Из истории богоборческой эпохи известен один примечательный рассказ. Как в Воронеже, в крупном советском городе, жили двое блаженных - Максим Павлович и Феоктиста Михайловна. Они неустанно ходили по городу, ходили всегда врозь, а когда изредка встречались, Максим Павлович отрывисто стучал своей палкой и говорил грозно: «Фроська, жизнь надо держать! Держать надо жизнь!»
Вот это да… Как же эта старая женщина, едва передвигавшая ноги, могла влиять на советскую жизнь 1920-1930-х годов? На самом деле, всё очень даже просто. Блаженная действительно всё время обходила город. Заходила в разные дома. Кого-то утешит, за кого-то помолится… В ту пору это было необычайно важно - явить живой пример подлинного христианства. Показать, что всегда возможна такая жизнь. Когда человек Богу служит, Богом живёт и к святости стремится. Несмотря ни на что. Ведь в Воронеже уже и храмов-то не осталось. Часть закрыта, часть захвачена обновленцами. Замечательные воронежские пастыри и архипастыри томятся по лагерям и ссылкам…
Безбожная власть, захватившая страну на волне кровавой смуты, сметёт всё: русскую государственность, русскую власть, русское общество. Уничтожит предпринимательский слой, интеллигенцию, офицерство, аристократию и даже крестьянство. Всё обратится в руины. Но Церковь, Русская Православная Церковь выстоит. И это поистине удивительно.
4 февраля, в воскресенье - особый день поминовения всех пострадавших в годину гонений за веру Христову. Всех, кого не удалось ни обмануть, ни развратить, ни запугать. Кто сумел остаться христианином в аду богоборческой советской эпохи. Кто сберег русскую душу и сохранил в своём сердце образ России.
Святии новомученицы и исповедницы, молите Бога о нас..."
Источник
Upd: «...Воронеж погружен во мрак обновленчества. Только одна церковь, за городом, православная. Добраться туда нелегко - далеко. Но духовная жизнь не замирает - благодаря двум светильникам, воронежским блаженным Феоктисте Михайловне и Максиму Павловичу. В городе они имеют несколько пристанищ: «белый дом», «красный дом»… Красный дом - в центре города. Белый - на окраине, недалеко от нас.
Феоктиста Михайловна очень стара. Воронежские старушки не помнят ее молодой. Вспоминают, что когда сами были помоложе, Феоктиста Михайловна была уже старой и любила разводить на извозчике булки по тюрьмам и больницам. Бог весть, сколько ей лет. Она передвигается частыми мелкими шажками, обязательно в сопровождении какой-нибудь девушки...
Максим Павлович помоложе Феоктисты Михайловны, ему примерно шестьдесят лет. В руках у него всегда неизменная палка и множество сумочек, меняющихся, и, говорили, не случайно, - то ключи носит, то замки. Ничего не выпускает из рук, а если кто пытался облегчить его, протестовал и даже как-то особо рычал. Он ежедневно посещает вокзал, и все железнодорожники его знают, все ему приятели и к его словам всегда прислушиваются.
Вот эти два человека, несшие подвиг юродства, беспрерывно обходили город и поддерживали в нем дух благочестия.
- Фроська, жизнь надо держать! Держать надо жизнь! - грозно говорил Максим Павлович, постукивая палочкой.
Эти блаженные часто бывали и у нас и всякими способами напоминали, что «жизнь надо держать». Как-то на Пасху мы с Женечкой собрались к заутрене. Чтобы попасть в храм, надо было пройти через весь город и идти дальше по пустынному месту за городом. Взяли кулич с пасхой, яйца - а отправляться боязно. Феоктиста Михайловна у нас ночевала (ночевала всегда обязательно на моей кровати). Заметив нашу нерешительность, говорит нам ласково-ласково: «Вы не бойтесь, вам попутчики будут», - и провожает нас. Только вышли мы из дома, видим: идут женщины, тоже в церковь к заутрене…
Феоктиста Михайловна часто бранилась, а то могла и запустить в тебя тем, что под руку попадется. Удивительно могла обличать, попадая в самую точку, почти без слов, жестами и мимикой. Но сквозь ее суровость просвечивала необыкновенная ласка. Так, однажды я встретила ее посреди города. Всего-то мне двадцать пять лет было, и в голове много мусора. И вот она давай меня распекать: палкой постукивает и так выразительно жестами обличает мою пустоту, что прохожие останавливаются. А я топчусь на месте, краснею и чувствую, что видит она меня насквозь - так бы и убежать.
В другой раз, позже, когда пришлось мне остаться одной в Воронеже в связи с затянувшимся обменом квартиры, а все мои уехали уже в Кострому, я очень грустила и печалилась, настроение нередко бывало мрачное. Однажды в таком настроении я пришла за утешением в дом, где часто останавливалась Феоктиста Михайловна. Она как раз была там, сидела за столом и обедала. Хозяйка лежала в глубине комнаты на диване. Вдруг, не успев и поздороваться, замечаю, что Феоктиста Михайловна нацелилась в меня вилкой, выражение лица грозное. А хозяйка с дивана жестами показывает мне, что надо удалиться, не то худо будет… Я, совсем расстроенная, вышла на веранду дома. Вот так утешение! Присела в кресло и тотчас уснула. Проснулась - не пойму, где я и что со мной, на душе так светло и легко… Хозяйка объяснила, что Феоктиста Михайловна видела меня окруженной бесами, и от ее молитвы мне пришло облегчение...
Феоктиста Михайловна, имея уже все старческие немощи, еле передвигая ноги, часто отправлялась пешком в Задонск в сопровождении девушки. При этом она выбирала непременно самую отчаянную погоду, с ветром, мокрым снегом, колющим лицо.
Говорили, что если Феоктиста Михайловна и Максим Павлович сходились вместе, то между ними начиналась война. Кто знает, как это понять…
Максим Павлович имел дар прозорливости. Еще до моего приезда среди икон у Женечки с мамой стоял маленький образок - Владимирская икона Божией Матери, присланный мне из ссылки батюшкой отцом Георгием. Максим Павлович заметил его и сказал: «Вот приедет архиерей и наденет его», - и засмеялся. А надо сказать, что еще в Москве, когда мы ходили в Данилов, я все говорила, что хочу быть архиереем, и брат меня часто шутку спрашивал: «Ну как, Ваше Преосвященство, дела?» А однажды кто-то из наших сказал об этом отцу Павлу, духовному сыну батюшки, на что тот ответил: «Кто епископства желает, доброго дела желает…» Вскоре действительно приехал «архиерей» - я.
А когда газеты наполнись сообщениями о «гитлеровских приготовлениях», Максим Павлович, как бы читая газету военного времени, приговаривал, бывало: «Англия, Франция, пятнадцать тысяч», - и все в этом роде, а затем: «Ха, ха, ха - наша взяла!» Хорошо помню, как едет он в трамвае со своим неизменным посохом и мешочками, со всех сторон его железнодорожники обступили, а он все им так толкует. А ведь был еще только тридцать пятый - тридцать шестой год…
Подробнее
Вот это да… Как же эта старая женщина, едва передвигавшая ноги, могла влиять на советскую жизнь 1920-1930-х годов? На самом деле, всё очень даже просто. Блаженная действительно всё время обходила город. Заходила в разные дома. Кого-то утешит, за кого-то помолится… В ту пору это было необычайно важно - явить живой пример подлинного христианства. Показать, что всегда возможна такая жизнь. Когда человек Богу служит, Богом живёт и к святости стремится. Несмотря ни на что. Ведь в Воронеже уже и храмов-то не осталось. Часть закрыта, часть захвачена обновленцами. Замечательные воронежские пастыри и архипастыри томятся по лагерям и ссылкам…
Безбожная власть, захватившая страну на волне кровавой смуты, сметёт всё: русскую государственность, русскую власть, русское общество. Уничтожит предпринимательский слой, интеллигенцию, офицерство, аристократию и даже крестьянство. Всё обратится в руины. Но Церковь, Русская Православная Церковь выстоит. И это поистине удивительно.
4 февраля, в воскресенье - особый день поминовения всех пострадавших в годину гонений за веру Христову. Всех, кого не удалось ни обмануть, ни развратить, ни запугать. Кто сумел остаться христианином в аду богоборческой советской эпохи. Кто сберег русскую душу и сохранил в своём сердце образ России.
Святии новомученицы и исповедницы, молите Бога о нас..."
Источник
Upd: «...Воронеж погружен во мрак обновленчества. Только одна церковь, за городом, православная. Добраться туда нелегко - далеко. Но духовная жизнь не замирает - благодаря двум светильникам, воронежским блаженным Феоктисте Михайловне и Максиму Павловичу. В городе они имеют несколько пристанищ: «белый дом», «красный дом»… Красный дом - в центре города. Белый - на окраине, недалеко от нас.
Феоктиста Михайловна очень стара. Воронежские старушки не помнят ее молодой. Вспоминают, что когда сами были помоложе, Феоктиста Михайловна была уже старой и любила разводить на извозчике булки по тюрьмам и больницам. Бог весть, сколько ей лет. Она передвигается частыми мелкими шажками, обязательно в сопровождении какой-нибудь девушки...
Максим Павлович помоложе Феоктисты Михайловны, ему примерно шестьдесят лет. В руках у него всегда неизменная палка и множество сумочек, меняющихся, и, говорили, не случайно, - то ключи носит, то замки. Ничего не выпускает из рук, а если кто пытался облегчить его, протестовал и даже как-то особо рычал. Он ежедневно посещает вокзал, и все железнодорожники его знают, все ему приятели и к его словам всегда прислушиваются.
Вот эти два человека, несшие подвиг юродства, беспрерывно обходили город и поддерживали в нем дух благочестия.
- Фроська, жизнь надо держать! Держать надо жизнь! - грозно говорил Максим Павлович, постукивая палочкой.
Эти блаженные часто бывали и у нас и всякими способами напоминали, что «жизнь надо держать». Как-то на Пасху мы с Женечкой собрались к заутрене. Чтобы попасть в храм, надо было пройти через весь город и идти дальше по пустынному месту за городом. Взяли кулич с пасхой, яйца - а отправляться боязно. Феоктиста Михайловна у нас ночевала (ночевала всегда обязательно на моей кровати). Заметив нашу нерешительность, говорит нам ласково-ласково: «Вы не бойтесь, вам попутчики будут», - и провожает нас. Только вышли мы из дома, видим: идут женщины, тоже в церковь к заутрене…
Феоктиста Михайловна часто бранилась, а то могла и запустить в тебя тем, что под руку попадется. Удивительно могла обличать, попадая в самую точку, почти без слов, жестами и мимикой. Но сквозь ее суровость просвечивала необыкновенная ласка. Так, однажды я встретила ее посреди города. Всего-то мне двадцать пять лет было, и в голове много мусора. И вот она давай меня распекать: палкой постукивает и так выразительно жестами обличает мою пустоту, что прохожие останавливаются. А я топчусь на месте, краснею и чувствую, что видит она меня насквозь - так бы и убежать.
В другой раз, позже, когда пришлось мне остаться одной в Воронеже в связи с затянувшимся обменом квартиры, а все мои уехали уже в Кострому, я очень грустила и печалилась, настроение нередко бывало мрачное. Однажды в таком настроении я пришла за утешением в дом, где часто останавливалась Феоктиста Михайловна. Она как раз была там, сидела за столом и обедала. Хозяйка лежала в глубине комнаты на диване. Вдруг, не успев и поздороваться, замечаю, что Феоктиста Михайловна нацелилась в меня вилкой, выражение лица грозное. А хозяйка с дивана жестами показывает мне, что надо удалиться, не то худо будет… Я, совсем расстроенная, вышла на веранду дома. Вот так утешение! Присела в кресло и тотчас уснула. Проснулась - не пойму, где я и что со мной, на душе так светло и легко… Хозяйка объяснила, что Феоктиста Михайловна видела меня окруженной бесами, и от ее молитвы мне пришло облегчение...
Феоктиста Михайловна, имея уже все старческие немощи, еле передвигая ноги, часто отправлялась пешком в Задонск в сопровождении девушки. При этом она выбирала непременно самую отчаянную погоду, с ветром, мокрым снегом, колющим лицо.
Говорили, что если Феоктиста Михайловна и Максим Павлович сходились вместе, то между ними начиналась война. Кто знает, как это понять…
Максим Павлович имел дар прозорливости. Еще до моего приезда среди икон у Женечки с мамой стоял маленький образок - Владимирская икона Божией Матери, присланный мне из ссылки батюшкой отцом Георгием. Максим Павлович заметил его и сказал: «Вот приедет архиерей и наденет его», - и засмеялся. А надо сказать, что еще в Москве, когда мы ходили в Данилов, я все говорила, что хочу быть архиереем, и брат меня часто шутку спрашивал: «Ну как, Ваше Преосвященство, дела?» А однажды кто-то из наших сказал об этом отцу Павлу, духовному сыну батюшки, на что тот ответил: «Кто епископства желает, доброго дела желает…» Вскоре действительно приехал «архиерей» - я.
А когда газеты наполнись сообщениями о «гитлеровских приготовлениях», Максим Павлович, как бы читая газету военного времени, приговаривал, бывало: «Англия, Франция, пятнадцать тысяч», - и все в этом роде, а затем: «Ха, ха, ха - наша взяла!» Хорошо помню, как едет он в трамвае со своим неизменным посохом и мешочками, со всех сторон его железнодорожники обступили, а он все им так толкует. А ведь был еще только тридцать пятый - тридцать шестой год…
Подробнее