Немного из современной поэзии
Открыла для себя замечательного сибирского поэта, нашего современника. Рекомендую.
Сергей Кузнечихин (р.1946)
Тунгусский метеорит
Икону в праздничном углу
Прикрыли байковой портянкой,
А сами на чужом полу
Расположились. Злобно тявкает
Хозяйский пес, рычит на дверь,
В которую вошли без страха
Самец и самка, чует зверь
Густой дразнящий запах паха.
А пол холодный. Пол скрипит.
Иконочку, на всякий случай,
Прикрыли и разлили спирт
Противный (теплый и вонючий),
Разбавленный напополам.
Мы не в ладу с сухим законом -
Привыкшие к чужим углам
И не привыкшие к иконам.
А здесь подделка - ну и что ж -
Откуда взяться настоящей?
И между нами тоже ложь
Безбожная - и даже слаще.
А стекла забивает гнус
Густой, что даже штор не надо.
Мне говорил один тунгус,
Что вера их не знает ада.
Им легче лишь на беглый взгляд,
А мы полны другой надеждой.
И этот дом на спуске в ад
Не станет долгою задержкой.
Который день тайга горит.
До неба дым. Глаза слезятся.
А где-то там метеорит
Уже давно готов сорваться.
Сельская учительница
В очочках, но все же мила и стройна,
И строгие платья не портят фигуры.
Уже больше года, как тащит она
Оболтусов сельских к вершинам культуры.
Вопрос задала, а в ответ ни руки…
И видно по лицам, что нет интереса.
До лампочки школьникам образ Луки
Из пьесы «На дне», а, задуматься, пьеса
На местные нравы ложится вполне
И вовсе не зря изучается в школе -
Родная деревня завязла на дне
И выбиться в люди - ни силы, ни воли.
Хотя и найдется с десяток дворов,
Где сытостью прет через щели в ограде.
Вон, возле окна, второгодник Петров
Любуется свеженькой двойкой в тетради.
Но парень не промах: смекалист, лукав,
А в драке, небось, и оглоблей огреет.
Чему научить его может Лука?
Такой, не моргнув, доброхота отбреет.
И кряжистый батька все тащит в семью,
Не брезгуя ни головней, ни огарком.
Вчера у Петровых кололи свинью,
А к ночи родитель явился с подарком -
Парного принес. Напросился на чай,
С туманной надеждой на нечто покрепче.
Дотронуться все норовил невзначай,
Но прятал желанье в степенные речи:
Порядка, мол, нет ни в Москве, ни в селе
И вряд ли бардак одолеют науки.
И маялись, ныли на шатком столе
Его тяжеленные бурые руки.
Прервав разговора непрочную нить,
Поднялся (как будто из дома позвали)
И вышел, о сыне забыв расспросить,
Но пообещал, что поможет с дровами.
А сын от избытка не траченных сил
Старательно думает только «про это»,
Ручонки под парту, губу закусил
И лезет глазами за вырез жакета.
Вот, взять бы, и вызвать нахала к доске.
Да кто его знает - чего отчебучит…
А вечер пройдет в непроглядной тоске.
Наскучит роман, телевизор наскучит.
Натоплена печка. Перина жарка.
Над дверью, на счастье, прибита подкова.
И снится всю ночь утешитель Лука,
Не горьковский, а из поэмы Баркова.
Черная пурга в Норильске
С похмелья Алитет молчун,
Но знает кто за все в ответе.
Наш девятиэтажный чум
Раскачивает хриплый ветер.
Накурено и воздух сперт,
А форточку открыть опасно -
Пурга. Закрыт аэропорт.
Когда откроется - неясно.
Страдает пожилой тунгус,
Тоскливо хворому поэту.
Пусть холодильник наш не пуст,
Но выпить, к сожаленью, нету.
Пурга, все злые духи с ней,
А кто же с нами - непонятно.
Успевший приземлиться снег
Пытается взлететь обратно,
По окнам шарит, дом слепит,
Ползет, цепляясь за антенны,
Срывается и вновь летит,
Бросаясь в бешенстве на стены,
Но железобетонный кров
Пока что терпит и спасает.
Вот если б в тундре и без дров…
Подумаешь, и в жар бросает.
Такого страху нагнала,
Тоски тупой и обреченной.
Везде пурга белым бела,
Но здесь ее назвали черной.
А в доме теплый туалет
И риска нет поймать простуду.
Я спрашиваю:
«Алитет,
Скажи за что ты любишь тундру?»
Тунгус не прост, тунгус не трус,
Не уклоняется от справки.
«Люблю за холод и за гнус…
И за полярные надбавки».
Певчие птицы
Не завидуя красивым птицам,
Презирая предрассудки быта,
Жаворонок может поселиться
В неприметной ямке от копыта.
Но когда приходит время песни,
Ничего вокруг себя не слыша,
Он летит в тугое поднебесье,
Чтобы вознестись, как можно, выше
Над землею, над унылым полем,
Где остались хлопоты и страхи.
Только в вышине красив и волен
Голос этой романтичной птахи.
А в тесноте ночных ветвей,
Испив живительной росицы,
Исходит песней соловей.
Подружка рядышком томится.
И куст под ними неказист,
И рядом свалка городская, -
Куда деваться - реалист.
Но песня,
Песня-то какая!
Сергей Кузнечихин (р.1946)
Тунгусский метеорит
Икону в праздничном углу
Прикрыли байковой портянкой,
А сами на чужом полу
Расположились. Злобно тявкает
Хозяйский пес, рычит на дверь,
В которую вошли без страха
Самец и самка, чует зверь
Густой дразнящий запах паха.
А пол холодный. Пол скрипит.
Иконочку, на всякий случай,
Прикрыли и разлили спирт
Противный (теплый и вонючий),
Разбавленный напополам.
Мы не в ладу с сухим законом -
Привыкшие к чужим углам
И не привыкшие к иконам.
А здесь подделка - ну и что ж -
Откуда взяться настоящей?
И между нами тоже ложь
Безбожная - и даже слаще.
А стекла забивает гнус
Густой, что даже штор не надо.
Мне говорил один тунгус,
Что вера их не знает ада.
Им легче лишь на беглый взгляд,
А мы полны другой надеждой.
И этот дом на спуске в ад
Не станет долгою задержкой.
Который день тайга горит.
До неба дым. Глаза слезятся.
А где-то там метеорит
Уже давно готов сорваться.
Сельская учительница
В очочках, но все же мила и стройна,
И строгие платья не портят фигуры.
Уже больше года, как тащит она
Оболтусов сельских к вершинам культуры.
Вопрос задала, а в ответ ни руки…
И видно по лицам, что нет интереса.
До лампочки школьникам образ Луки
Из пьесы «На дне», а, задуматься, пьеса
На местные нравы ложится вполне
И вовсе не зря изучается в школе -
Родная деревня завязла на дне
И выбиться в люди - ни силы, ни воли.
Хотя и найдется с десяток дворов,
Где сытостью прет через щели в ограде.
Вон, возле окна, второгодник Петров
Любуется свеженькой двойкой в тетради.
Но парень не промах: смекалист, лукав,
А в драке, небось, и оглоблей огреет.
Чему научить его может Лука?
Такой, не моргнув, доброхота отбреет.
И кряжистый батька все тащит в семью,
Не брезгуя ни головней, ни огарком.
Вчера у Петровых кололи свинью,
А к ночи родитель явился с подарком -
Парного принес. Напросился на чай,
С туманной надеждой на нечто покрепче.
Дотронуться все норовил невзначай,
Но прятал желанье в степенные речи:
Порядка, мол, нет ни в Москве, ни в селе
И вряд ли бардак одолеют науки.
И маялись, ныли на шатком столе
Его тяжеленные бурые руки.
Прервав разговора непрочную нить,
Поднялся (как будто из дома позвали)
И вышел, о сыне забыв расспросить,
Но пообещал, что поможет с дровами.
А сын от избытка не траченных сил
Старательно думает только «про это»,
Ручонки под парту, губу закусил
И лезет глазами за вырез жакета.
Вот, взять бы, и вызвать нахала к доске.
Да кто его знает - чего отчебучит…
А вечер пройдет в непроглядной тоске.
Наскучит роман, телевизор наскучит.
Натоплена печка. Перина жарка.
Над дверью, на счастье, прибита подкова.
И снится всю ночь утешитель Лука,
Не горьковский, а из поэмы Баркова.
Черная пурга в Норильске
С похмелья Алитет молчун,
Но знает кто за все в ответе.
Наш девятиэтажный чум
Раскачивает хриплый ветер.
Накурено и воздух сперт,
А форточку открыть опасно -
Пурга. Закрыт аэропорт.
Когда откроется - неясно.
Страдает пожилой тунгус,
Тоскливо хворому поэту.
Пусть холодильник наш не пуст,
Но выпить, к сожаленью, нету.
Пурга, все злые духи с ней,
А кто же с нами - непонятно.
Успевший приземлиться снег
Пытается взлететь обратно,
По окнам шарит, дом слепит,
Ползет, цепляясь за антенны,
Срывается и вновь летит,
Бросаясь в бешенстве на стены,
Но железобетонный кров
Пока что терпит и спасает.
Вот если б в тундре и без дров…
Подумаешь, и в жар бросает.
Такого страху нагнала,
Тоски тупой и обреченной.
Везде пурга белым бела,
Но здесь ее назвали черной.
А в доме теплый туалет
И риска нет поймать простуду.
Я спрашиваю:
«Алитет,
Скажи за что ты любишь тундру?»
Тунгус не прост, тунгус не трус,
Не уклоняется от справки.
«Люблю за холод и за гнус…
И за полярные надбавки».
Певчие птицы
Не завидуя красивым птицам,
Презирая предрассудки быта,
Жаворонок может поселиться
В неприметной ямке от копыта.
Но когда приходит время песни,
Ничего вокруг себя не слыша,
Он летит в тугое поднебесье,
Чтобы вознестись, как можно, выше
Над землею, над унылым полем,
Где остались хлопоты и страхи.
Только в вышине красив и волен
Голос этой романтичной птахи.
А в тесноте ночных ветвей,
Испив живительной росицы,
Исходит песней соловей.
Подружка рядышком томится.
И куст под ними неказист,
И рядом свалка городская, -
Куда деваться - реалист.
Но песня,
Песня-то какая!