Военнопленные и атомный проект.
Сначала спешу обрадовать - труд проф. Михаила Руденко "Ядерный меч Сталина: немецкий след" теперь в полном виде на Либрусеке. Некоторые опечатки исправлены, но откровенная туфта осталась - "И Ванников, и Мешик были расстреляны в 1953 году." (Борис Львович Ванников (26 августа [7 сентября] 1897, Баку - 22 февраля 1962, Москва)
-
Но сегодня не о "расстрелянном Ванникове", а немножко о "молохе атомного проекта"©, требовавшем все новых и новых жертв.
О военнопленных.
Фрагменты из книг Н.Риля "Десять лет в золотой клетке" и М.Штеенбека "Путь к прозрению".
-
Риль:
"
Как уже упоминалось в главе 9, в атомных группах работали и бывшие немецкие военнопленные. Военнопленных использовали по инициативе господина фон Арденне.
После того, как в июне 1945 года нас принял Берия, фон Арденне радостно рассказывал, что он предложил Берии найти в лагерях военнопленных немецких ученых, техников и механиков, и задействовать их в немецких группах; это предложение было принято к сведению.
Это предложение в деловом и в человеческом смысле было хорошо продумано, но на практике не во всех случаях имело желаемый гуманный результат.
В то время, в 1949 году, почти все военнопленные уже были возвращены в Германию, те же военнопленные, которые работали в наших группах, ждали возвращения на родину намного дольше. Так как это можно было предвидеть, я думал, что можно было затребовать военнопленных и без их согласия.
В мою группу никто не был завербован без желания.
Это произошло, конечно, благодаря тому обстоятельству, что я знал русский язык. Отбор среди затребованных военнопленных происходил следующим образом: их сначала «отсортировывали» в лагерях, а потом группами привозили в Москву, где немецкий руководитель группы отбирал себе соответствующих специалистов.
У меня были дважды такие «смотрины». Переводчика не было, и я сам выполнял эту роль, а сопровождающий меня русский главный инженер не понимал по-немецки, поэтому я мог почти свободно говорить с каждым военнопленным. Тем, квалификация которых подходила нам, я говорил, что он может работать у нас по своей специальности, причем получит хорошее питание и приличное жилье, а также возможность выписать своих родственников из Германии. Но я подчеркивал, что не могу гарантировать, сможет ли он вернуться на родину и, если сможет, то когда. За несколькими исключениями, военнопленные реагировали на эти предложения отрицательно.
Я объяснял потом присутствующему главному инженеру, что данный человек не подходит для нас в профессиональном отношении, и таким образом мы остались с одним-единственным, который отнесся к вербовке с пониманием.
Позднее был еще и второй. Для двух атомных групп, которые размешались под Сухуми, было набрано, однако, очень много военнопленных.
Домой они все вернулись или с нами - в 1955 году, или только на один-два года раньше. К некоторым приехали из Германии жены или невесты. Другие остались
неженатыми, что, разумеется, приводило к осложнениям. Можно рассказывать об этом приключенческие истории, и трагические, и гротескные.
В профессиональном отношении немцы, доставленные из лагерей, в основном хорошо влились в существующие немецкие рабочие группы. В некоторых случаях основной причиной отказа от работы была надежда вернуться домой раньше, так как эти люди из-за работы на «секретном объекте » становились носителями секретов. Еще у некоторых было убеждение, что немецкие военные не должны служить «врагу»; нереалистичная и наивная вера в обанкротившуюся гитлеровскую империю могла сохраниться только в изоляции, которую испытывали многие военнопленные.
"
-
Макс Штеенбек рисует похожую, но, все же, несколько иную картину:
-
"Одной из важнейших проблем для меня были сотрудники. Я должен был настроиться на то, что мне придется решать свои задачи исключительно с советскими учеными и техниками. Пока еще я то и дело получал поддержку со стороны технических сотрудников Арденне и Тиссена, но те сами ощущали дефицит рабочих рук. Шло к тому, что вскоре у них не будет хватать людей для выполнения основных задач.
Но вот в оба института большими и малыми партиями стали прибывать немецкие и австрийские военнопленные из разных лагерей, как расположенных неподалеку, так и дальних, даже из Сибири,- инженеры, физики, химики, математики, техники, биологи, мастеровые, а также несколько врачей и один учитель. Как их отбирали и кто это делал, я не знаю. Во всяком случае, за редким исключением это были вполне нормальные люди, которые с одинаково естественным удивлением приглядывались к новой обстановке. "Ну н нашли же вы себе лагеречек!" - сказал мне один из них.
Но когда они узнавали, что им отныне предстоит работать не в лагере для военнопленных, а в исследовательском институте под началом немецких ученых и советским контролем, их реакция была различной. Одни считали нужным остаться военнопленными с правом возвращения на родину, и чем скорее, тем лучше, другие, напротив, хотели бы выписать сюда свои семьи. Независимо от этого все они во время своего пребывания у нас пользовались теми же правами, что и приехавшие добровольно из Германии, получали такую же зарплату - кстати, значительно большую, чем советские сотрудники с таким же образованием,- могли, сколько хотели, писать на родину родным и получать почту, ежемесячно посылать домой четырехкилограммовые посылки и до половины зарплаты по чрезвычайно выгодному обменному курсу, короче говоря, жить, как все.
[...]
Но мне еще не хватало механиков и техников для работы в лабораториях. Я должен был сам отобрать их в соседних лагерях для военнопленных. Познакомившись с реакцией тех, кто прибыл к нам без внешнего содействия, я решил взять курс только на добровольцев. Это условие было принято, Когда я после такого предварительного опроса приходил на целый день в лагеря, меня уже ждали многочисленные группы жаждущих сменить статус. Исходя из собственного лагерного опыта, я этому не удивлялся: многими из них двигало несколько авантюрное стремление выдать себя за кого угодно, лишь бы получить более выгодную работу. Поэтому пришлось искать среди них настоящих.
Это оказалось легче, чем я ожидал. Может быть, потому, что я смог вновь проникнуться лагерной атмосферой, с колючей проволокой и запахом вшивобойки. В каждом отдельном случае я не жалел времени для спокойного и откровенного разговора за сигаретой, а то и за второй. Рядом за столом сидел переводчик, но он не участвовал в беседе. Я рассказывал обо всем, что их ждало у нас, не называя непосредственной темы нашей работы, - это была, конечно, запрещено. На прямо поставленный вопрос, сколько эта будет длиться, я мог лишь ответить, что и сам не знаю, но после того, как задача будет выполнена, мы все хотим вернуться на родину.
Кого это не устраивало, мог идти, как только в спокойствии докурит сигарету. Мне было важно, чтобы он рассказал ожидающим снаружи о тоне и содержании нашего разговора. А тех, кто оставался, я подвергал экзамену. Это было не так сложно, хотя опрашиваемые разбирались в своей специальности, естественно, лучше меня. Если кто-нибудь выдавал себя, например, за специалиста по точной механике, то из его ответа на вопрос: как он определит действительную ценность предлагаемого ему подержанного токарного станка?, - можно было сразу понять, разбирается он в деле или нет.
Я набросал себе целый список таких вопросов, и это вскоре стало известно ожидающим, количество которых сразу поредело. Лишь один, выдававший себя за часовщика, признался, как только уселся за стол и закурил, что в прошлом он был бухгалтером в большом часовом магазине. Он знает, что мне не нужен, но таким способом хотел заполучить сигарету. И я его понял.
Мне потребовалось в общей сложности полных два дня, чтобы отобрать пять человек, но эта были не только деятельные, но и, как оказалось впоследствии, особенно преданные сотрудники. А это крайне важно."
-
Что ж это профессор Руденко не упомянул, что не только "Курчатов и его команда", но и сами немцы вербовали пленных?