Градозащита.
Татарский знал, что тоже не востребован эпохой, но успел сжиться с этим знанием и даже находил в нем какую-то горькую сладость. Оно расшифровывалось для него словами Марины Цветаевой: "Разбросанным в пыли по магазинам (Где их никто не брал и не берет!), Моим стихам, как драгоценным винам, Настанет свой черед". Если в этом чувстве и было что-то унизительное, то не для него - скорее для окружающего мира. Но, замерев перед витриной, он вдруг понял, что пылится под этим небом не как сосуд с драгоценным вином, а именно как ботинки с пряжками-арфами. Кроме того, он понял еще одно: вечность, в которую он раньше верил, могла существовать только на государственных дотациях - или, что то же самое, как нечто запрещенное государством. Больше того, существовать она могла только в качестве полуосознанного воспоминания какой-нибудь Маньки из обувного. А ей, точно так же, как ему самому, эту сомнительную вечность просто вставляли в голову в одном контейнере с природоведением и неорганической химией. Вечность была произвольной - если бы, скажем, не Сталин убил Троцкого, а наоборот, ее населяли бы совсем другие лица. Но даже это было неважно, потому что Татарский ясно понимал: при любом раскладе Маньке просто не до вечности, и, когда она окончательно перестанет в нее верить, никакой вечности больше не будет, потому что где ей тогда быть? Или, как он записал в свою книжечку, придя домой: "Когда исчезает субъект вечности, то исчезают и все ее объекты, - а единственным субъектом вечности является тот, кто хоть изредка про нее вспоминает".
Виктор Пелевин. Generation "П"
Вся шумная деятельность по борьбе за «исторический облик Москвы» имеет под собой ту проблему, что пресловутая «историческая ценность» объективно не существует. Т.е. никакого физического смысла под этим понятием нет. Нет, физически возраст зданий, конечно, имеет оценку, но к пресловутой «художественной ценности» он не имеет никакого отношения. «Историческая ценность» существует лишь в головах некого слоя интеллигенции. Т.е. в головах определенного круга людей живет некий «исторический образ Москвы» и они за счет государства занимаются его защитой.
Такой подход имеет смысл в области не функциональных объектов, например, картин или скульптур, которые являются, прежде всего, предметами культуры. Однако, московская архитектура несет прежде всего функциональный смысл. В городе живут, работают и находятся до 20 миллионов человек. И не очень понятно, почему удобство их проживания должно ограничиваться пожеланиями нескольких тысяч интеллигентов. Почему ностальгические воспоминания пары тысяч граждан о «лавочке, где сидел Окуджава» или «доме купца Пустобрюхова», построенном архитектором, которого кроме этих граждан никто не помнит, должны портить жизнь остальным миллионам? Особенно неприятно то, что из этой пары тысяч, большинство так или иначе живет за госсчет. Как пенсионеры или деятели культуры на госсодержании. Т.е. мало того, что общество их содержит, но оно ещё и обязано осуществлять их архитектурные фантазии.
Меня такое положение возмущает до глубины души. Мало того, что я плачу кучу налогов, которые тратятся на какого-нибудь старого пердуна, так ещё я должен и жить среди узких улочек и нелепых домов начала-середины прошлого века, только потому, что этот пердун привык жить в таком окружении и считает его «исторически ценным». Больше всего нынешняя Москва напоминает мне захламленную квартиру старика, абсолютное большинство вещей в которой имеет значение для его воспоминаний, но не имеет никакой практической пользы. При этом содержать квартиру давно уже приходится не ему. Когда же этот мусор наконец повыбрасывают?