Александр Бренер. НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ПЛУЦЕРЕ И О МИРОВОЙ ПОЛИТИЧЕСКОЙ СИТУАЦИИ В ЦЕЛОМ. Часть 2
Однако ни в коем случае не стоит путать культурную революцию с художественным авангардом. История авангарда - это фаллоцентрическая история фрагментированных и контекстуальных попыток преодоления капиталистической логики художественного производства с помощью индивидуальных (или сектантски-групповых) радикальных жестов. Культурная революция - это прежде всего самоорганизованная политическая борьба за новые формы жизни и работы. Сейчас, когда левая политика на Западе сведена к защите социо-политических и либерально-демократических достижений послевоенного времени, к сохранению рабочих мест и спасению социального государства, культурная революция означает поворот к активному сопротивленческому праксису против государственно-институционального контроля, с одной стороны, и против космополитического неолибералистского капитала, с другой. Это война на два фронта, а может быть, даже на три или четыре. Потому что революция не имеет в виду какую-либо одну задачу, например, уничтожение расизма. Этого мало, расизм - это лишь часть проблемы. Реальная проблема - это капитал и те формы жизни, которые он порождает. Поэтому подлинная продуктивность революции состоит вовсе не в тех или иных частичных завоеваниях на том или ином социальном поле, но в том энтузиазме, в той отваге, в том богатстве бытия, которые здесь и сейчас изменяют отношения власти и дискриминации - и не содержат в себе ничего догматичного, унижающего или даже просто «разумного». Революция освобождает культурную активность от всех границ, которые ставит ей капитал. Отвага и энтузиазм срывают с события предназначенные ему ярлыки типа «антифашизм», «антирасизм», «антишовинизм», и делают это событие чем-то более сложном и богатым, нежели обычная политическая демонстрация или собрание. Традиционные стратегии оказываются невозможными - всё необходимо мыслить и вырабатывать заново. Это и есть антитехнологии сопротивления в действии. Великолепно!
Поскольку речь идёт о культурной революции, было бы логично предположить, что она должна твориться руками работников современной культуры - художниками, режиссёрами, актёрами, писателями, философами, критиками, историками. Но, оглядываясь по сторонам в поисках революционных культурных деятелей, мы только пожимаем плечами да скрежещем зубами. Хоть шаром покати! Деятели культуры ныне - стадо прирученных властью тщеславных и кокетливых пердухайчиков, и ничего более. В подавляющем большинстве они заняты поисками денег, успеха, масс-медиального признания... Они мечтают пополнить ряды новейшей властной элиты... Они стремятся попасть на глянцевые страницы модных журналов вместе с моделями... Ничтожества, скоты, курвы, пиздострадатели...
Но, конечно, было бы большой несправедливостью обвинить в таких стремлениях всех без исключения... Нынешнее культурное поле, как мы уже отмечали, сильно фрагментировано...Мы видим на нём не только успешных и уверенно идущих к успеху, но и более или менее недовольных, фрустрированных, усомнившихся, выброшенных вон, впавших в депрессию, ускользнувших, отставших, отвергнутых, разуверившихся, озлобленных... К ним-то мы и обращаемся.. Но прежде всего мы, разумеется, обращаемся ко всем исключённым из гегемониальной игры: к мигрантам, безработным, таджикам, африканцам, к детям кошачьих окраин... А ну-ка, давайте, начинайте и продолжайте культурную революцию! Вместо того, чтобы становиться капиталистами!
А ну-ка!..
Мы тут в Англии познакомились с парочкой пакистанцев: Али и Асим, Асим и Али... Два милых неуравновешенных уличных мальчика... Оба учились в арт-колледжах, оба копошатся сейчас в интернете, оба критикуют бомбёжку афганского населения... Асим - граффитист, Али - гитарист... Оба страдают полусознательно и оба играют в представителей этнического меньшинства, робко скандалят в молодёжных кафе... Паршивая высасывающая идеология!.. Мы с ними однажды вместе играли музыку в каком¬-то гнусном баре... Паршивая музыка!.. Эти молодые ребята - дети эмигрантов... Так вот, сами они уже ни на что не способны... Система их полностью апроприировала и умиротворила... О, разноцветные попугайчики... Печально!.. Печально!..
Немилосердно!..
Где же антитехнологии сопротивления? Где концепт народной самозащиты?
Если оценивать вещи хладнокровно, то сопротивление может сейчас прийти только из третьего и бывшего второго мира... Из Новоссибирска или из Ташкента, грубо говоря... Из Бурунди... Только оттуда, где бедность и унижение переплавляются в телах и душах угнетённых посредством тяжёлого опыта в ненависть и весёлость... В ясную ярость и целеустремлённость... Так было, между прочим, и с бунтующими палестинцами... Но успешным и могучим сопротивление станет только тогда, когда оно будет снабжено современным знанием, точной и умной методологией... (Мы не устанем это повторять...)
Учитесь у Мумиа Абу Джамаля... Он в своих текстах наметил революционную параллель к институциональному постстструктурализму... Он, узник американской камеры смертников, показал, как должен вести себя революционер перед лицом репрессивной безжалостной власти...
Представьте себе: камера смертника!
Ничего себе!
Словарь русской матерной лексики - это тоже для революционной учёбы. Для чего же ещё?
Знание должно быть совмещено с сопротивленческим праксисом! Ну, пожалуйста...
Последний раз мы встретились с Алексеем Плуцером в Барселоне. Ты помнишь, Алёша?..
Любопытная приключилась там с нами история...
(Как сказала бы Кэти Акер: «кровь и кишки в высшей школе...»)
Итак, Барселона - модный мультикультуралистский город...
Со всего света стекаются сюда счастливые обладатели негнущихся кредитных карточек, чуть прикрытые миланскими тряпками и тщательно выбритые в интимных местах индонезийские девицы, объевшиеся европейскими музеями и тошнотворным, воняющим немытыми гениталиями, майонезом представители среднего американского класса, обезжиренные бельгийские пенсионерки с крупными коричневыми пятнами на пористых складчатых спинах, выдрессированные в провинциальных колледжах и неистово мастурбирующие по любому поводу северо-американские интернетчики, скандинавские анемичные, похожие на Джеймса Джойса, академики, высматривающие южных сладострастных шалашовок, русские семьи, скопившие необходимое для европейского путешествия количество прелых долларов, мелкие бледноногие швейцарские наркоманы и алкоголизированные деятели германской контр-культуры, убого стилизованные под южно-американских революционеров, похотливые, оболваненные джеймисоновским критицизмом юнцы... Правые и левые, с некоторыми нюансами, естественно, но с одинаковым политическим, моральным и интеллектуальным конформизмом, в равной степени обеспечивающие функционирование существующей системы, помпезно и лживо именуемой «демократией», едут в Барселону поглядеть на недостроенный собор Гауди, потоптаться на Рамбле, выпить пива в полутёмном иллюминированном баре... Все эти туристические толпы, конечно же, несут на себе неизгладимое тавро властвующей либеральной олигархии и пахнут всеми её бутылочно-маникюрными запахами. Стабильность капиталистической системы обеспечивается коллективной и индивидуальной апатией этих рыскающих по свету в поисках новых впечатлений снобов и технократических тупиц, одураченных ловкими политиканами, циничными менеджерами и алчными экспертами, а также всё более иллюзорным и всё более разрушительным экономическим ростом.
Бах!.. Бах!..
Туризм, подстрекаемый со всех сторон популярной культурой, спортом и бизнесом в глобальном идеологическом проекте - подчинить ежедневную жизнь людей ценностям тотального потребления и самодовольного выживания - гонит этих несчастных, обработанных деодорантами, макак из их домашних углов в модные мировые клоаки. Деспотизм этой идеологии проявляется как в планетарном масштабе, так и на микроскопическом уровне - ни вздоха без запотевшей баночки моментально отрыгивающейся кока-колы, ни движения без благоухающего клиническими аэрозолями «фольксвагена» или «боинга», доставляющих полчища корректных трусов и мокроногих куколок в очередной пункт назначения, где их уже ждут кинотеатры с голливудской продукцией и рестораны с таиландской стряпнёй... Системе удалось настолько вовлечь массы в непрерывные циклы оглупления, что миллионы индивидов в итальянских джинсах и корейских кроссовках, американских футболках и французских трусиках утратили всякое представление о себе, как об эксплуатируемых и насилуемых, одурманенных и обворованных. Ради летней поездки в унифицированную стандартизированную Испанию прощаются и моментально забываются все преступления системы - все войны в Чечне, все налёты на Афганистан, все удары по системе образования, все скандалы, связанные с коррупцией, все вылазки махрового неофашизма...
Ах!.. Ах!..
На Рамбле в этот знойный июльский день, как и всегда, праздновала своё легальное счастье, человеческая саранча. Киоски с международной прессой, открытками и глянцевой порнографией, киоски с букетами из мёртвых и живых цветов, киоски с чипсами и мороженым, киоски с футболками, бейсбольными кепками и путеводителями почти не мешали вавилонскому тупому передвижению безобразного людского потока, запрудившего этот платановый бульвар до краёв. Здесь были высокие костлявые мужчины голландского типа с мощными отвислыми скулами и тяжёлыми ухоженными ступнями... Здесь были толстые американские девушки с рыжими пушистыми волосами и веснушками, неравномерно усыпающими их вымытые, но неаппетитные тела - на лбу, на лопатках, на диафрагме, на коленях... Здесь были цветные, какие-то целлофаново-несъедобные афро-европейские парочки, поражающие своей навязчивой и бессердечной сексуальностью... Здесь были туристы из Израиля - маленькие и сдобные, обязательно в сандалиях и непристойных шортах... Здесь были смазливые восточно-европейские угреватые проходимцы, хищно и одновременно трусливо оглядывающие с ног до головы одиноких девиц нараспашку... Здесь были, наконец, и сами эти девицы - разнокалиберные, с глубокими сияющими отверстиями в носах и ушах, глядящие куда-то в пустоту и напрягающие при этом мышцы груди. Все эти человеческие особи, полностью поглощённые собственным мнимым преуспеянием и развратным бездельем, медленно перемещались, как уже было сказано, от одного киоска к другому или кучковались возле «живых статуй» - уличных артистов, изображающих то Бэтмана, то Монтесуму, то Дюймовочку, то Данте Алигьери.
Алексей Плуцер, прилетевший в Барселону прошлой ночью из олигархической Москвы, где он много лет работал над словарём непристойной русской лексики, уже добрых десять минут неотрывно смотрел на артистку, изображающую стреляющего робота. Это была Барбара Шурц - сопротивленческая художница из Вены. Она находилась в Барселоне уже третью неделю. Её, вместе с казахско-еврейским номадом Бренером, занесло сюда мутной волной новой молодёжной назревающей революции, которая пузырится, вздымается и опадает ныне не только в Сиэтле и Берлине, но и в Роттердаме, и в Квебеке, а теперь даже и в Лисабоне.
Деморализованные революционеры всегда готовы трансформироваться в площадных актёров. И наоборот, как это доказали несчастные ситуационисты.
Перформанс Барбары заключался в следующем: надев серебристые, залихватски обтягивающие её мускулистые ноги, рейтузы и узкую майку, выгодно подчёркивающую её русалочью грудь, а сверх того высокие сапоги цвета ртути, вымазав лицо аллюминиевой краской, она взбиралась на небольшой серебристый подиум. На асфальте рядом с подиумом помещалась металлическая плошка для монет и, если повезёт, для банкнот. Стоя на подиуме, Барбара принимала позу готовящейся к прыжку мультипликационной кошки, твари, кокотки. В одной серебряной лапе она сжимала водяной пистолет, другую отводила в сторону, как педераст на рисунке Бердслея. Она совершенно замирала на минуту, две, три... Она превращалась в чуть мигающего глазами небольшого монументального пуделя, в суку, в дворняжку. (Вокруг щёлкали затворы фотоаппаратов и сновали разноязычные мастурбаторы). Однако, если кто-нибудь из публики, набравшись смелости, приближался к подиуму и бросал монету в плошку, Барбара неожиданно оживала и выстреливала из пистолета струёй в небо: пссс-псссс... Жалкое зрелище!.. Ущербный спектакль!.. Она трусила даже стрельнуть в дарителя!.. Это, по местным понятиям, было бы некорректно!..
Между тем Плуцер наблюдал это действо с напряжённым вниманием щенка, впившегося глазами в вибрирующую гиперсексуальную стрекозу. (Ещё он чем-то напоминал видеокамеру, вмонтированную в ворота посольства и фиксирующую каждое движение вооружённой булыжниками толпы). Бедный! Он тоже, как и все здесь, был руинирован, растерян, раздавлен политической историей последних десятилетий и собственным разваливающимся прошлым. После коллапса Советского Союза он превратился в кровоточащего и гноящегося отшельника-академика, подрабатывающую то дегенеративным журнализмом, то похабным шамкающим интернетом... Просто гамадрил из зоопарка...
Вдруг он подумал обо всём этом ничтожестве, прозябании, пошлости, на минуту забыв о восхитительной сребролицой женщине, замороженной на пьедестале унизительного представления... Облако мыслей окутало его, как саван... В эту минуту он был похож на Иисуса...
Но тут Барбара, омертвевшая в ложной эйфории, внезапно встрепенулась, выкрикнула что-то нечленораздельное и выстрелила из водяного пистолета. Струя тепловатой жидкости ударила в ухмыляющуюся утиную физиономию какого-то голландского идиота, за минуту до этого посмевшего пощупать живую статую за ляжку. Псссс! Дурачок смутился, разозлился и шлёпнул Барбару по плоскому заду. В ответ она нанесла ему сильный удар по голове. Браво!
В западных обществах прямое применение физической силы встречается достаточно редко. В Америке, безусловно, люди избивают друг друга чаще, чем в Старом Свете. В южной оконечности Европы, однако, уличные драки более визгливы, нежели кровавы. Впрочем, никакой Европы, как её воображали себе Диккенс, Достоевский, Шпенглер или Хемингуэй, уже не существует. Святые камни пропахли харчками полинезийцев, бангладешцев, сомалийцев...
Между тем Барбара избивала глупого хама обеими руками. И с чего это она пришла в такую ярость? Она была выше своего противника чуть ли не на голову и поэтому её удары приходились ему по темени. Он просто обалдел от такого неожиданного обвала куцей истерики, совсем стушевался, бедолага, и вдруг бросился наутёк. Барбара его не преследовала. Публика сочла уместным расхохотаться, но как-то уж слишком судорожно, искусственно. Люди теперь не одобряют насилие ни в каком виде. Люди? Ничуть: это было скорее собрание пугливых грызунов, мелких интриганов и вымуштрованных властью каракатиц.
Перформанс не возобновился. Барбара спрыгнула с подиума. Впрочем, вокруг было достаточно уличных развлечений и без её унылого фарса.
Алексей, сам не помня себя от восторга, подошёл к распалённой девушке и крикнул:
- Привет, Барбара!.. Как поживаешь!.. А я тебя и не узнал сразу!..
-Привет, - рассеянно ответила Барбара, находясь всё ещё во власти происшествия.
В течении следующего часа они прогуливались вдвоём в окрестностях порта. Море напоминало гигантскую лужу жидкого навоза. Отработанный мазут плавал на поверхности тёмной солёной воды, внушая упорную и болезненную мысль о загрязнении всей окружающей среды - здесь и повсюду. Но это была не мысль, а всего лишь устойчивый экологический предрассудок, хотя море действительно погибало.
Между тем поверхность тела Барбары тоже была ещё покрыта лоснящейся серебрянкой. Мелкие трещины прорезали краску, образуя причудливые морщины. Девушка самой себе внушала мысль о телесной нечистоте, сравнимой с окружающей, вселенской, поэтому она пригласила Плуцера в свой номер в дешёвом переполненном отеле, расположенном поблизости - в Barri Gotic. Нужно было помыться.
(А Бренер в это время мучился поносом в музее Пикассо.)
В душном номере Барбара спряталась в закутке для душа. Плуцер сел в ногах неприбранной постели и начал перелистывать фантастический роман Филипа К. Дика под гипнотическим названием «Убик».
Шум воды возбудил его, как принцесса - карлика из сказки.
-Это интересная книга? - спросил Алексей, вслушиваясь в неровный звук душа, чтобы не молчать.
Барбара показалась наконец из уборной. Она была изумительна. Он смутился её влажных волос и долгого тела, завёрнутого в бледное нищее полотенце.
- Очень, - просто и коротко ответила женщина. А потом, улыбаясь, добавила: - Пошли в кафе, дорогой?
Розовое платье она надела, прикрывшись дверцей зеркального шкафа. С испугом заметив в этом зеркале своё отраженье, Плуцер подумал: «Калека!».
Здесь же, в пресловутом готическом квартале, изнасилованном иноземной толпой, они нашли небольшой бар и присели на красные вычурные табуреты. Только теперь Алексей увидел, как прекрасна, ослепительна и великолепна Барбара, несмотря на то, что она уже начинала стареть и тускнеть. Он посмотрел на её длинные ноги, чуть прикрытые простым розовым платьем, и решил, что это ноги аристократического сильного существа, познавшего горную жизнь под сухим сумасшедшим солнцем.
Он спросил её, где она росла и приобрела такие щиколотки.
- Я из очень маленького города, - сказала Барбара, - и из очень большой семьи.
Этот ответ понравился Алексею, и он продолжал смотреть на женщину, как на чудесное наслаждение, дарованное ему случаем, и его вновь охватило изнуряющее смущение и чувство собственной неполноценности. Это почувствовала и Барбара, но совсем этому не обрадовалась, потому что понимала, как это может быть тяжело Плуцеру. Она же любила откровенные и предельно обнажённые отношения, встречающиеся сейчас чрезвычайно редко. Ей нравились постоянные объятия и взрывы хохота, возгласы безобразия и великодушия. Поэтому она решила спросить сразу:
- Скажи, а какие у тебя политические убеждения? О чём ты вообще думаешь?
Плуцер растерялся. В Москве он последнее время почти не читал теоретическую литературу. Всё своё время он расходовал на матерные штудии и третьесортную модную беллетристику, а в прошлые годы ему отбили всякий вкус к политике его школьные и институтские учителя - догматики и бытовые контрреволюционеры.
- Ты знаешь, я же родился в Советском Союзе, - неловко ухмыляясь, признался он, - и мы все там были марксистами-ленинистами.
- Да? - не приняла шутку Барбара. - Значит, ты и сейчас марксист?
- Ну, не совсем... - промямлил Плуцер, и, чтобы увильнуть от ответственности и собраться с силами, задал встречный вопрос:
- А ты, кажется, не любишь марксизм? Не любишь идею революции?
- Ещё как люблю, - уверенно сказала Барбара, - но я не марксистка, а анархистка. И знаешь почему?
Алексей выразил своими глазами и лицом, что он весь - нетерпеливое внимание.
- Потому что я не верю в революционность Маркса, - твёрдо и презрительно произнесла Барбара. - Да, Маркс упразднил спекулятивную философию, объявив, что недостаточно объяснить мир, а требуется его изменить. Однако в марксизме никогда не было прояснено, кто же, собственно, должен делать историю: сами люди, или детерминированные экономические законы... Нужно, чтобы делали люди! Это, между прочим, всегда знали анархисты, но не Маркс. Я - анархистка, поэтому так говорю. С другой стороны, это, конечно, хорошо, что в марксизме образовалось единство философии, политики и действующего протеста эксплуатируемого класса... Одной философии мало...
-И не только это... - попытался вставить слово Алексей. Он вдруг почувствовал, что не всё забыл и не совсем ещё превратился в деполитизированного бобра.
-Я же тебя не перебивала! - вскричала Барбара. - Мне вообще странно твоё, как мне кажется, не слишком критическое настроение. Похоже, что ты, например, ничего не знаешь о личности Маркса. А между тем, да будет тебе известно, ни в одной из своих социальных ролей - мужа, отца, революционера, организатора - Маркс не был сколько-нибудь состоятелен. За исключением, разумеется, роли Великого Мыслителя, которую навязали всему миру его друзья и последователи... Знаешь ли ты, например, что трое из шести детей Маркса умерли, и это стало причиной глубокого нервного расстройства его жены Женнни, которая работала на Маркса ещё и в качестве секретарши? И знаешь ли ты, что частичной причиной детских смертей была полная неспособность Маркса обеспечить свою семью? Он проводил своё время в Британском Музее за книжными штудиями, а его жена в это время должна была пеленать младенцев и думать, как бы им не подохнуть с голоду. При этом Маркс, любивший приятную буржуазную жизнь, нанял служанку в дом, видимо, ему очень хотелось выглядеть респектабельным и дееспособным, и эта служанка в конце концов родила побочного сына Маркса - Фредерика. В результате, естественно, возникла очень острая семейная ситуация, из которой Маркса вытащил его друг и соавтор Энгельс, взяв ребёнка к себе. Но физические и эмоциональные резервы Женни Маркс были окончательно подорваны после седьмой беременности, когда на свет появился мертвый ребёнок. В это время экономическое положение семьи стало просто ужасающим, и бедняжка Женни сетовала, что нет ни гроша на рождественские праздники.
Барбара переменила позу на неудобном табурете и пристально посмотрела на Плуцера. (Глаза у неёбыли зелёные, с пушистыми длинными ресницами). Но он молчал, и она заговорила опять:
- Но оставим в стороне семейную жизнь и вглядимся в социальное окружение Великого Мыслителя. Кем был его многолетний соратник и постоянный соавтор Фридрих Энгельс? Самым настоящим прижимистым английским капиталистом! Как известно, из-под пера этого успешного бизнесмена вышла работа «Условия жизни рабочего класса в Англии», где речь шла о беспросветной нищете британского пролетариата. Сам Энгельс, однако, принадлежал к тому классу, который вверг рабочих в эту отвратительную нечленораздельную нищету. Среди задушевных приятелей Маркса в Лондоне были главным образом сытые и кокетничающие буржуи, например, преуспевающий делец Макс Оппенгейм, русский аристократ Максим Ковалевский и некоторые другие... Кстати, этот русский аристократ вовсе не был анархистом, как известный антисемит и краснобай Бакунин! Нет, он был просто воспитанным мракобесом, этот Ковалевский!.. Вот такую мизерную компанию завёл себе великий основоположник и революционер...Что же касается его непосредственно-политической деятельности да и самих его мыслей, то они тоже выглядят сегодня достаточно сомнительными. Как известно, Маркс полагал, что с развитием капитализма будет развиваться и его могильщик - революционный пролетариат. Усиление капитализма описывалось им как двусторонний процесс: с одной стороны, происходит рост нищеты, социальной и культурной деградации пролетариев, а с другой, растёт организованность и дисциплинированность рабочего класса, усиливается единство и централизованность его авангарда. В «Манифесте коммунистической партии» речь шла об исторически недостаточно развитом пролетариате, но при этом навязывалась мысль, что дисциплина и сознательность возьмут верх. Эта концепция роботизированного и деиндивидуализированного пролетариата прослеживается во всех работах Маркса. Однако реальная история революций и бунтов в девятнадцатом и двадцатом веке показывает, что антикапиталистическая борьба организуется не пролетариатом-роботом и даже не беднейшими массами, но как раз наименее дисциплинированными элементами, которым есть, что терять, но которые всё-таки поднимаются на борьбу - неизвестно почему. Факты восстаний неумолимо свидетельствуют против детерминистского консерватизма Маркса и его адептов. Точно так же и марксистский прогноз, согласно которому экономический кризис неминуемо порождает пролетарскую революцию, далеко не всегда подтверждался историей. Начиная с луддитов и Парижской Коммуны и кончая весной 68-го года и милитантским сопротивлением 1970-х, восстания всегда имели специфически-локальную природу и внемарксистскую программу. И наоборот: крупные инфляции и флуктуации безработицы часто вызывали стагнацию борьбы и регрессию революционных движений. Но Маркс откровенно ненавидел и намеренно недооценивал локальные бунты. Так, например, он с опаской отнёсся к Парижской Коммуне, заявив, что она не имеет шансов на успех. В это время он писал статьи с явным реформистским уклоном... Да... хххи... ххха-а...
Поток речи вдруг иссяк и Барбара схватилась за горло. Длинный икающий стон вырвался из её искажённых уст... С ужасом Алексей заметил розоватую пену, обильно вылезающую из её полуоткрытого рта и падающую хлопьями на розоватое платье. Художница начала рвать на себе волосы, одежду, бельё, расчёсывать ногтями загоревшие ноги. Она судорожно подпрыгивала на табурете - раз, два, три! - и вдруг стала валиться на бок. Её глаза моментально провалились, помертвели, а в следующий момент совершенно исчезли зрачки. Плуцер попытался удержать её на своих руках, но она билась чересчур неистово, и с резким стуком свалилась на пол. Она колотила руками и ногами по деревянному полу и безостановочно вопила: аааа! «Эпилепсия!» - мелькнуло в голове обезумевшего Алексея. Пена всё выделялась и выделялась изо рта, и вскоре вся кудрявая голова женщины скрылась в белой густеющей массе.
- Она может захлебнуться! - истерически закричал Алексей. Он оглянулся и окончательно обмер: бар был пуст и только молоденькая блядовитая барменша да седовласая старуха-судомойка с ужасом и отвращением смотрели на происходящее. Мегеры, фурии!
- Помогите! - взмолился филолог, но никто не пришёл на помощь.
Тем временем Барбара стучала локтями по полу и сучила ногами. Тяжелая пена вывалилась ей на заголившийся живот с очаровательным выпуклым пупком и разбрызгивалась повсюду от её безумных движений. Сандалии свалились с ног, платье взбилось и Плуцер увидел её бледно-голубое, уже изорванное в клочья, бельё. В следующий момент пена забила из глотки фонтаном и через несколько секунд поглотила всю её жалкую фигурку. Теперь на полу бара неистовствовал белый густой ком, словно огромный харчок, извергнутый великаном. Белая, взвихряемая изнутри пузырчатая масса нестерпимо воняла старческими склеротическими слюнями. Алексей отпрянул, его душил рвотный позыв. Ещё миг - и он испустил из себя тёмную хлебную блевотину, стараясь вспомнить, что же он ел на завтрак. Но воспоминание не кристаллизовалось.
Когда он повернулся к упавшей художнице опять, её уже не было. Был только пенный слабый горб на полу, словно остаток мыльного средства, да и он бысто опадал. В какой-то зачарованности Плуцер смотрел на пузырящуюся исчезающую массу и думал: «Барбары внутри нет». Так оно и было: масса со слабым лопающимся звуком исчезала, на полу оставалась слабая жижица, но тела в этой жидкости не было. Австрийская начинающая художница (революционерка) исчезла.
Вот пена скукожилась окончательно, и Алексей увидел посреди оставшейся слизистой лужицы маленький белый предмет. Он присмотрелся в знобящем ужасе: это был клык. Небольшой сточенный клык, какие бывают у поношенных, разуверившихся, уже немолодых львов, постепенно съедающих свои клыки напрочь.
(На самом деле это был клык из клыкастой пизды.)
Барменша и судомойка безмолвствовали. Они всё так же стояли, схватившись друг за друга у края стойки. В каком-до диком потустороннем порыве Алексей выхватил клык из зловонной лужи, и побежал.
Это было как беспорядочное отступление талибана из Кандагара.
Он остановился уже у бесчувственного моря, ровно бившегося о ступеньки променада неподалёку от Колумбова обелиска. Раскрыл сжатую ладонь и посмотрел на клык. Вдруг ему показалось, что клык в каком-то самопроизвольном движении шевельнулся на его увлажнившейся коже. Испугавшись, Плуцер заспешил в какое-нибудь кафе.
Однако он не успел дойти до укрытия. Ему представилось, что сильный порыв ветра налетел с моря и сбил его с ног. Волны, казалось, крушили каменные стены Барселоны, и укрыться от них не было никакой возможности. Всё завертелось перед глазами, и в грудь Алексея вошёл мощный поток солёной воды. Филолог задохнулся, и вода ровными толчками полезла теперь уже из него - наружу... Сознание стало исчезать, но Плуцер всё-таки успел решить, что происходящее сейчас с ним - повторение случая с Барбарой... Так оно, в сущности, и было.
Некоторые оказавшиеся здесь случайно туристы стали свидетелями того, как крупный темноволосый человек с миндалевидными выпуклыми глазами упал на асфальт и из его рта волнами начала выходить густая белая пена. Она затопила собой всего человека, и несчастным прохожим противно было подойти к нему, чтобы оказать посильную помощь. Какой-то средних лет русский писатель с бородкой клинышком и длинными живописными волосами - небезызвестный Владимир Сорокин, конечно же - кинулся звонить в скорую помощь, но по дороге обнаружил, что у него нет телефонной карточки и поэтому повернул обратно. Когда он возвратился к месту происшествия, пена на асфальте уже опадала и под ней было пусто - просто мокрый тротуар. Русский писатель, а ныне барселонский турист решил, что всё это ему померещилось от местной жары и санаторского бездействия и решил охладиться привычным стаканчиком кока-колы в ближайшем «Макдональдсе»... Что ж, он и доплёлся до этого самого «Макдональдса», и охладился... Да и бог с ним совсем...
Преображенный же Алексей, как это случилось и с Барбарой, просто превратился в клык. То есть теперь это были два клыка, лежащие в двух шагах друг от друга. И когда ошеломлённые и в недоумении трогающие себя за шею туристы разошлись наконец, один клык, словно он был жуком или ящеркой, быстро подполз к другому. Это был клык Барбара.
Оказавшись рядом со вторым клыком (Алексеем), первый немного помедлил, а затем тихо-тихо обратился ко второму с речью:
- Ну вот, это наконец и случилось. Всё прямо так, как я себе и представляла. Я долго ждала этого, потому что моя бабушка, родом из Тироля, рассказывала мне в детстве эту историю и говорила, что она может произойти со всяким. Как видишь, всё исполнилось, хотя я и представить себе не могла, что такая же участь постигнет и тебя, ведь ты был со мной всего-то час или полтора. Но значит, так тому и быть, ничего не поделаешь. Теперь мы будем действовать вместе, пусть даже бабушка об этом и не догадывалась. Прежде всего я должна открыть тебе, что мы не просто клыки. Мы - пиздо-клыки уничтожения, пиздо-клыки истребления... Мы должны мстить... И мстить мы должны за всех тех униженных и угнетённых, чьих имён никто уже и не помнит...
Второй клык внимательно выслушал это и качнулся.
- Знаешь, - почти беззвучно промолвил он, - я это уже и так знаю. Можешь мне ничего не рассказывать. Я счастлив быть вместе с тобой и готов к мщению и истреблению прямо сейчас.
Первый клык едва заметно шевельнулся и чуть стукнулся об асфальт:
-Ну и великолепно. Тогда и начинаем!
И в самом деле: в двух этих крошечных клыках скопилась невероятная, непостижимая энергия. Никакие атомые, водородные или нейтронные бомбы не могли бы сравниться по разрушительной силе с этими белыми костяными кусочками, валявшимися на грязном барселонском тротуаре. Должно быть, все бессчисленные поколения мёртвых замученных бедняков, все жертвы всех войн, все безымянные и разорванные на части солдаты, все их ополоумевшие от горя матери, все умершие от скотства и пьянства крестьяне, все их малолетние неграмотные и задохнувшие в невежестве и грязи дети, все древние, изнемогшие на строительстве пирамид и храмов, рабы, все изнасилованные своими мужьями женщины и замордованные своими родителями подростки, все отчаявшиеся африканские беженцы и угнетённые эмигранты, все заживо сгнившие от проказы и недоедания сироты, все страждущие и убогие, сумасшедшие и потерявшие надежду, все замученные в тюрьмах, концлагерях и на эшафотах люди спрессовались в две эти костяшки, которые могли теперь сокрушить весь мир несправедливости и холуйства, в котором мы живём. Но знайте: никакие жалкие и коррумпированные слова не могут описать тех безгласных или вопиющих состояний, в которых пребывали отверженные люди на протяжении столетий и тысячелетий истории. Ничьё, даже самое изощрённое и фантасмагорическое, воображение не может вообразить то половодье горя, те наводнения слёз, те океаны крови и гноя, которые пролились и бесследно высохли бы на Земле, навсегда испарились бы, если бы они не материализовались и не закостенели в двух этих маленьких клыках. Но они закостенели!
И ещё: не только бессчисленные несчастья, болезни и страдания человеческие отложились и затвердели в этих пиздо-клыках, нет... Ещё и бессильная злоба, ещё и неистребимая жажда реванша, ещё и упорные упования на восстание, ещё и дикая вера в сопротивление, ещё и мстительность, вечные рессентименты, восставшие чувства, попранные надежды, глупая и высасывающая мольба об освобождении - всё это тысячелетнее освободительное устремление всосалось и окаменело в двух этих осколках. И поэтому не стоит и удивляться, что сила этих клыков, их мощь, несмотря на их малость и смехотворность, была потрясающая - просто дьявольская, сверхъестественная!
И тут началось, понеслось...
Клыки эти начали сперва скрежетать - хррр, жрр, ззз, ррр, сссррр - а затем перегрызать, разрушать, дробить, разбивать, разъедать, сокрушать, отслаивать, отскребать, разрывать, прокусывать, отламывать, спиливать, отколупывать, разносить всё вокруг - людей, стёкла, здания, деревья, улицы... Всё, всё - что попадётся на пути, о-о! Первой жертвой этих всеуничтожающих ненасытных пиздо-клыков пала дебелая голоногая, голорукая бельгийская тридцатидвухлетняя кинодокументалистка, случайно вынырнувшая из-за цветочного киоска, глупо подвернувшаяся на тротуаре и немедленно по лоскутьям развеществлённая клыками до костей, до хрящей, до жил... Они, эти клыки, сняли с неё вмиг длинные стружки плоти вместе с кожей, и эта дымящаяся, кровоточащая, мелко пузырящаяся плоть пала на асфальт, как серпантиновые разноцветные маскарадные нити. Клыки раздели кинодокументалистку до черепа и рёбер, а затем опробовали свою пантагрюэлевскую силу и на утлом вместилище её мозга. Хрррякккк! Лобная кость лопнула со звуком случайно раздавленных старых-престарых антикварных кастаньет и развалилась, и кусочки брызнули и отскочили прочь... Мозг, мозг мерцал на асфальте, как сокровище, как английский пудинг!.. А затем настал черёд какого-то чикагского профессора, который приехал специально изучать архитектуру Барселоны - и был моментально расколот, распорот, как грецкий трухлявый орех: кххххр... Освежеванный и распотрошенный до изнанок ногтей и коленных чашечек, он пал на землю, скользя сухожилиями... Но эротические клыки всё ещё не почувствовали своей абсолютной безнаказанности и вседозволенности и слегка медлили. Поначалу им просто нравилось потихоньку колупать всех этих пузатеньких дряблобоких туристов, всех этих тощих пигалиц, которые орали благим матом от непонятного, невыразимого ужаса, а потом резко и навсегда замолкали, сникали, линяли... Раз, два, три, ноль... Да, однако потом они дали себе настоящую сумасбродную волю, два инфернальных затвердевших сгустка беспощадной погибели, смерти... И барселонская Рамбла - знаменитый, праздный, хлопотливый, пестротканный, кружевной бульвар туристический - превратилась в место, где сошлись вне времени и по ту сторону всяческого пространства Сталинградская битва, застенок святой инквизиции, воображение Сада, расправа конквистадоров, воздушный налёт на Кундуз, Хиросима и Нагасаки, лепрозорий в Нигерии, холодильник Иди Амина, Верден, Ватерлоо, мифологическая пизда сказочного китайского дракона, сумасшедший дом в Лумумбаши, лагерь на Колыме, Шестидневная война, подвал на Любянке, Освенцим, Орифламская бойня под Брюсселем, Шатила и Сабра, изнасилование сиамских близнецов в Гонолулу, живопись Бэкона, творения Босха, предсмертный сон Гераклита, агония Пазолини, рисунки Массона, страх Беньямина, скульптура Лаокоона, кинематограф Ромеро...
Лондон, 26 декабря 2001