Скиф Браток: "Я родился в жопе!". Интервью с художником-акционистом
На фото: Художник-акционист Скиф Браток у здания Тверского суда через 10 секунд после проведения перформанса по обливанию водой прокурора. Москва, 28 октября 2011 г.
- Можешь рассказать о себе?
- Я не хочу ассоциироваться с человеком, облившим прокурора водой, хотя это был один из главных перфомансов моей жизни.
- Где ты родился?
- Я родился в жопе, в дыре, в маленьком шахтёрском городке без каких-либо альтернатив и перспектив. Люди там умирают в 25 лет, в среднем. Недавно писал, что похоронил в Гае знакомых и друзей больше, чем мне лет, человек 30 точно. Это такой городок, которых в России миллион.
- Спивались, наркотики?
- И спивались, и наркотики, и вообще сама обстановка очень депрессивная. Там у всех одинаковый сценарий жизни. Ты пошёл в садик, в школу, получил среднее специальное образование, пошел на комбинат горно-обогатительный. Либо к сорока пяти не остаётся здоровья и ты спиваешься, либо к двадцати от передозировки умираешь.
- Ты как оттуда уехал? И почему?
- Я никогда не был интеллигентным мальчиком. Общался с такими отбросами общества. Сначала тусил с панками. Потом начал общаться с обыкновенной гопотой. Мой брат - человек с четырьмя судимостями, сидевший, живущий по воровским понятиям. Я тусил с людьми старше меня лет на десять. Они употребляли что-то, я с ними употреблял, они шли воровать, я шёл с ними. Они избивали, отнимали мобильный телефон... Могу сейчас наговорить на несколько уголовных дел... Жил как обыкновенный отморозок.
- Сколько тебе было, когда появилась НБП?
- Тринадцать лет. У меня был друг панк. Он давно эмигрировал с семьёй в Германию. Каким-то образом к нам попала “Лимонка”. Мы прочитали и прониклись очень. Для нас современной литературой был школьный курс. А там мы узнали про Берроуза, про Алистера Кроули, узнали про альтернативную музыку. Это был безграничный мир. Мы начали интересоваться, какое-то время просто получали газету. А потом я путешествовал по России, встречался с нацболами, жил у них. И так познакомился с человеком, оказавшимся для меня судьбоносным. Когда вокруг стали сажать за грабежи и кражи, он предложил приехать в Москву, в гости. И всё, я поехал. Даже недели не прошло, как после акции заехал на сутки, семнадцатилетний. Потом я понимал, что в Гае меня ждёт либо военкомат, либо тюрьма. И здесь в конце концов ждёт тюрьма. Я сделал выбор, что лучше сидеть за убеждения, чем за мобильный телефон.
- А ты не думал пойти учиться, например?
- Я учился, поступил на бюджетку в Политех, факультет технологии машиностроения в Оренбурге. Дань родителям. Мама попросила. Поступил, курс отучился, бросил и уехал. Если тогда не понимал, что там делать, то сейчас вообще не представляю, кем бы я был... Инженером в какой-то дыре и работал бы на заводе. Не было бы ничего интересного, что есть сейчас.
- Те, кто приходил в НБП - они приходили освободиться?
- Самые мощные организации всегда были в регионах. Люди пытались сломать жизненное устройство. Найти отдушину, где они забывали бы про свои заводы, про ноющих родителей, про постоянную нехватку денег. Ходили ночью бомбили офисы Единой России, закидывали краской, делали граффити, поджигали что-то. Каждый угорал по-своему.
- После “Санькя” модно было говорить: если бы этим ребятам дали образование, деньги, стали бы они бунтовать?
- У нас многие из хороших семей, с образованием, с тремя высшими есть. Это не мешало каким-нибудь кандидатам наук участвовать в акциях. Здесь дело в другом. Есть альтернативный взгляд на политику в России, отвращение к официальной политике. Нас не устраивает модель государства. ...Люди на чувстве отвращения выходили из своих пятиэтажек и что-то делали. Никто не думал о политическом капитале, не хотел сидеть в Госдуме. Хотели экшна, чтобы улицы горели, менты убегали и плакали в подворотне. Все хотели кардинального слома.
- Получается, у нашего поколения нет протеста? Нельзя повторить опыт НБП, создать арт-проект коллективный?
- Тогда у меньшинства было желание что-то замутить. Сейчас есть спрос на глобальную движуху и объединение, но все почувствовали личный успех. Взять, например, Навального. Я его воспринимаю не как личность, а как проект со своим брендом. У Навального получилось, соответственно появляется другой человек, он хочет стать вторым Навальным. Появляется третий, четвёртый, пятый, десятый и все хотят сольную карьеру. Здесь возникает вопрос: “Почему мы, поколение двадцатилетних, должны подключаться к условному оргкомитету?”. Куда входят люди, которые в принципе уже всё проебали. ...Навальный в любом случае политик не моего поколения. Он человек условно тридцатилетних. Людей, без убеждений и взглядов. Вообще что такое Навальный? Кто это? Либерал или националист? Радикал или умеренный?
- Он отвечает так же, как и ты, что идеология не важна...
- Навальный как Медведев. Навальный реально политик медведевского периода. Президент никакой, непонятно что за человек, кто принимает решение. Просто говорящая голова. То же самое и Навальный. Одновременно я вижу множество ребят, талантливых, умных, почему-то работающих либо на Навального, либо на других людей того же формата. Или третий вариант, условная Кичанова. Я не воспринимаю её серьёзно, как участника оппозиционного движения. Это тот самый увлекающийся хипстер. Я не знаю, что из неё вырастет и чем она будет в дальнейшем заниматься.
- Молодой политик должен быть радикалом?
- Если называешь себя радикалом и говоришь, что все менты ублюдки, то не можешь писать заявления в полицию. Даже если у тебя отжали мобильный телефон. Если ты говоришь, что против коррупции, то не имеешь права покупать военный билет.
- Это поведение убежденного человека. А как политик должен себя вести?
- Взять за пример Болотную и Площадь Революции. Мой политик, мой лидер не должен был соглашаться на Болотную. Мы должны приучать людей к постоянному конфликту. Когда ты приходишь на акцию и чувствуешь - пиздец, вот сейчас может произойти что-то страшное. Чтобы в воздухе чувствовалась напряженность. Идя от Октябрьской до Болотной я чувствовал расхлябанность... Сапрыкин говорит, мы там взбаламутили что-то. Вот именно взбаламутили! Такая муть, что вообще никто ничего не понимает.
- Условные простые люди сами говорят: “Да-да, мы не хотим лезть под дубинки”. Понятно, что отчасти это пропаганда, а отчасти...
- Понимаешь, есть разница между двумя пропагандами. Одна терпильская, типа мы выращиваем поколение терпил. И вторая позиция - мы выращиваем смелых людей, гордых. Немцов, Удальцов, Каспаров придумали кучу мотиваций, почему нужно уйти на Болотную, почему нужно уйти с Манежной на Пушку. Объяснили миллионы раз зачем это нужно сделать. Если бы все эти силы и энергия были потрачены на другое... Остался популизм: «Ах, пиздец, мы против Путина, сейчас белые ленточки наденем и пойдём к Кремлю, погуляем по Садовому кольцу, сугроб на машину насыпем». Я, девять лет занимавшийся политикой, испытываю огромное отвращение ко всей оппозиционной движухе.
- Почему?
- Потому что из моего мира, оппозиционного, опасного, сделали беззубый карнавал. Это мейнстрим, это популярно и утратило смысловую нагрузку. Ну, хоккей, мы все за честные выборы и против Путина, а дальше-то что?
- Я не понимаю претензий твоих. Это выхолостило какой-то смысл?
- Да, это просто поп-культура, пошлятина.
- Есть ощущение, что мы живьём были съедены революцией и стали свидетелями своего съедения?
- Да, конечно. Я как раз наблюдал всё из тюрьмы. Знал, что 4 декабря кто-то выйдет на Триумфальную. Максимум тысяча человек, но будут устраивать всё как нужно. Потом Чистые пруды, потом появляется новость, что Немцов кого-то увёл на Болотную площадь. Я сразу вспоминаю конфликт с Алексеевой и думаю: “Бля, ну ёбаный в рот, опять одни и те же грабли”.
- И как в тюрьме воспринимали?
- Зеки понимают всё немного проще, чем люди на воле. Зеки все за оппозицию. Они сидят и говорят: “Бля, молодцы ребята, охуенно!”. Наверное, всем нужно, чтобы хуй подкрался к жопе... Когда случилось, тогда человек понимает, что что-то не так. Зек, он находится под пиздецом и понимает, что эти люди правы, а власть - пидарасы. И нужно выступать против них. Ему не нужно придумывать никакой мотивации. А вот людям на воле нужно сто мотиваций, чтобы куда-то выйти. Дубинки не дубинки, завтра на работу, что подумают соседи, кто эти люди...
- А когда зек выходит? Ваш идея с Союзом заключенных провалилась. Зеки оказались непротестующим элементом?
- Мы идеалисты. Мы хотим, чтобы все были бунтарями. Это там он зек, а на воле такой же человек. Пытается устроиться. У него ещё больше проблем, чем у простого человека. Освободился, нужно как-то адаптироваться. Ладно, я вышел через два месяца, мне не потребовалась реабилитация. А если человек просидел лет семь, жил в треугольнике “шконка, шлёмка и параша”. Выходишь и испытываешь панику даже от того, что над тобой крыши нет.
- Ты вышел и что почувствовал?
- Мне звонили, спрашивали что-то, комментарии. Говорили: “Вот, зародилось гражданское движение”. На тот момент реально было трудно что-то прогнозировать. После четвёртого февраля, посмотрев на людей, толпами уходивших с митинга, я понял, что никакого будущего у этого нет.
- Какой формат митинга нужен сейчас?
- Сейчас мы приходим на митинг, стоим, задравши голову, слушаем условных лидеров, которые ничего нового не говорят. А всё должно свестись к формату ультиматума. Демонстрация сидячая или стачка, Майдан. Все приходят и говорят, что пока требования не будут выполнены, никто не уйдёт. Вот и всё. Чтобы что-то изменилось в стране, нужен политический кризис. Он может быть спровоцирован если люди, например, захватят ЦИК или АП, или не уйдут с Манежной площади. Нужно быть смелее, чтобы достичь результатов, нужно чем-то рисковать. А никто не готов. Все такие охуенные, преуспевающие, креативный класс. Они работают потому, что Путин торгует нефтью.
- У тебя нет детей, семьи, обязательств, нечего терять.
- Я выполняю функцию такого революционного матроса. Я тот рубильник, которым выключают свет. А дальше делайте своё дело.
- Поэтические чтения - часть политики?
- Да, это часть политической жизни России. Яркий проект, интересный и своим бэкграундом, и своим форматом.
- Но ведь на поэтические чтения ходят милые люди, милые девочки с большими глазами.
- Что такое поэтические чтения? Это не захват кабинета, но тоже одна из ступеней воспитания в человеке храбрости. Чтобы потом девочка рассказала подругам: “Знаете, мы вчера читали стихи у памятника Маяковскому”. Ей скажут: “Слушай, как же менты там?”. А она им: “Да какие менты! Нам вообще похуй на ментов. Маяковские чтения написали, что не требуют разрешения”. Мы приучаем людей быть немного самостоятельными.
- А к Пусси Райот как ты относишься?
- Отличный художественный проект. Люди нарывались на конфликт. Они его добились. Понятное дело, что с моральной т.з. мы должны им помогать и защищать их. Но с другой стороны - почему? Когда начинаешь что-то мутить, ты закладываешь последствия. Говоришь, ребята, я сделал этот пиздец, а вы мне помогайте потом. Я готов им помогать, но... Вот смотри, Маяковские чтения и Пусси Райот связаны как раз поиском конфликта. Мы его ищем и получаем.
- А для чего он вам? Чтобы в нём работать? Чтобы изменить ситуацию?
- Война всегда говорила: “Делай как я”. Хочется заразить кого-то примером. Вот люди не боятся получить пиздюлей от мусоров. Вот люди не боятся в храме поплясать. Почему ты этого не можешь сделать? Появляются говорящие: “Да я тоже могу!”. И человек понимает, что в принципе смелых людей в России много. И в следующий раз, когда мусор у него потребует взятку, он может запросто дать ему в лицо.
- Войне и НБП постоянно нужен конфликт. Пропадает конфликт, пропадают они. Но такой опыт невозможно транслировать. Он не подходит массам. Это не революционная, а террористическая тактика.
- Нет, это философия. Чего добились хиппи в 68-м, чего добились в Сорбонне? Они добились дохуя всего.
- Это было массовое движение. А Война про другое.
- Вот взять формат Вудстока. Там были Чёрные пантеры, был Джерри Рубин со своей бандой. И они все объединялись, что-то делали. И они же не выпрашивали никогда чьего-то разрешения. Свободно курили дурь, жрали ЛСД, устраивали тусы, ебались на центральных площадях. Хотя здесь, конечно, разница в среде обитания. В России всегда будет Война.
- Я говорю, что ориентация на конфликт, это ориентация смертника. Нельзя сказать: делай как я, - и застрелиться.
- Да, за ней могут следовать только самоубийцы. Это нормально. Мы просто вклиниваемся и говорим, что есть альтернативное мнение. Не стоит смотреть телевизор. Есть вот такие ребята, пообсуждайте лучше их.
- Вот интересно: к тебе ходят в основном студенты. В них есть революционная интенция?
- Нет вообще. Это миф, как пролетариат. Красиво звучит, охуенно - вот мы ща захватим кампусы, аудитории, повесим там флажок и что-то будем требовать. В современном обществе ничто старое не функционирует. Капитализм, социализм, либерализм - всё двадцатый век, пережитки старого времени.
- Как студенты будут бунтовать сейчас, без захвата аудиторий?
- Среди нацболов много студентов. Студенты и так участвуют в протестной движухе. Просто нет такого класса, как революционные студенты.
- Т.е. наше поколение не осознаёт себя как поколение?
- Да. Есть люди, есть осознание гражданской ответственности. Я в чем-то участвую, не потому что студент или пролетарий, а потому что у меня есть паспорт и я знаю Конституцию до 31 статьи.
- В Другую Россию приходит много молодых людей, ты с хипстерами общаешься. Чем те, кому 17, отличаются от нас?
- Это идеальные представители эпохи потреблятства. Они ориентированы на то, чтобы тупо потреблять, притом не важно что - протест или постную продукцию.
- Представь, что в 2020 году тебя встретит юноша и скажет: “Скиф, ты всё просрал”.
- Скорее всего мы не встретимся, я не рассчитываю, что к тому моменту буду жив или в России. А если встретимся, скажу ему: “Чувак, я не брал ответственности за тебя. Я рубился сам за себя. Обращай свои претензии к людям, говорившим от твоего лица”. В тюрьме очень хорошо понимаешь фишку, что за слова с тебя могут легко спросить. И от этого зависит жизнь. Клишину легко писать: “Мы не можем подставлять людей под дубинки”. А на следующий день после провала Пушкинской: “Всё, теперь только несанкционированные акции”. Он не понимает, что это пиздабольство, двужопость, что за такое могут спросить и дать по щам. Вчера людям вкручивал один хуй в уши, а сегодня ты им вкручиваешь другой. Человек со стороны перестаёт понимать и говорит: “Вы сами ещё не определились чего хотите. Всё проебали и Путин президент”.
- Ни ты, ни я, кто пришёл в политику с детства, мы ничего особого не добились. Лимонов сначала стал известным писателем, Каспаров стал чемпионом мира.
- Да мы тоже уже вошли в историю на самом деле.
- Вошли, но ничего не добились.
- Почему не добились? Я перед тюрьмой сказал: “Жизнь удалась, можно и умирать”. Через пару недель меня закрыли, я подумал: «Охуенно, вот ещё и в тюрьме посижу». Я много повидал. Жил в подвалах, на чердаках, неделями не жрал. Сидел в тюрьме, бегал от мусоров, скрывался на даче. При этом жил в четырёхкомнатной квартире, получал большие деньги, ни в чём себе не отказывал. Участвовал в международных выставках, мутил поэтические вечера, акции...
- Как тебя можно назвать? Меня однажды Маша Киселёва спросила: «Вот ты кто?». Она художница, всё понятно…
- Да, каждый раз я пытаюсь что-нибудь придумать и отвечаю какую-нибудь хуйню. С одной стороны можно назвать оппозиционным активистом, с другой стороны - художником, куратором, поэтом... Не знаю, как себя назвать. Городской сумасшедший. Буйный. Вот мне нравится слово «буйный».
- Как художник чего хочешь добиться? Как ты себя чувствуешь по сравнению с другими художниками.
- Да никак. Задача художника - останавливать внимание на чём-то. В космосе, наверное, не будет художников. Они там не смогут существовать, сойдут с ума. Художник ещё и документатор. Делает засечки, зарубки. Потом можно будет оглянуться и посмотреть.
- Люди вот часто говорят, что не понимают современное искусство.
- Так его и не нужно понимать. Если ты ничего не понял, это не для тебя. Мы творим, чтобы выразиться. Я делаю перфоманс для пяти друзей и ещё одного человека, попавшего в хуёвую ситуацию. Тот же перфоманс с прокурором. Я сделал это не для того, чтобы все поливали прокуроров, а для троих своих друзей. Чтобы им было приятно.
- А до этого говорил, что вместе с Войной призываешь “Делай как я”.
- Да, одновременно я не хочу, чтобы кто-то повторял меня. Я призываю к герилье художественной, но оригинальной. Если в Москве будет проходить сто поэтических вечеров - это охуенно. Если будет проходить сто перфомансов это будет круто. Если сто митингов в один день - тоже неплохо. Надо людей тормошить. Человек плывёт себе по течению спокойно, а мы как брёвна впиваемся...
- Кстати, что делать политактивистам, которые уезжают?
- Они неправильно уезжают. Скатились в бытовуху, устроились на работу, завели детей. Они там просто осели, как ветераны уличных баталий. А я понимаю, что жизнь особо не меняется, здесь государство и там государство.
- Троцкий, например, приезжал и находил социалистов потому что они везде были. А обычному активисту что делать?
- Ну да. Леваки, конечно, будут искать своих. А вот кого будут искать русские националисты? Саша Дельфинов рассказывает, что в Германии русские мигранты живут на пособие, целыми днями курят дурь и голосуют за Путина. Когда Саша приезжает, ему говорят: “Чего вы хотите? Почему вы против Путина?”. Он им отвечает: “Бля, вы в своём уме? Вы живете в чужой стране, курите дурь, вам платит деньги чужое государство, и вы еще голосуете за Путина? И вы ещё мне что-то предъявляете, вернувшемуся в Россию?”. Сюда он приехал заниматься заместительной терапией и снижением вреда для наркозависимых. Такая опасная тема.
- Т.е. ты не на Гоа уедешь йогой заниматься?
- Нет. Я наверное уеду в Европу, буду тусить с анархистами, заниматься стрит-артом, политзеками российскими. Может быть там будет от меня больше пользы, чем здесь. Для всех и для себя.
Со Скифом Братком базарил Сева Чернозуб. 28.04.2012
Полностью здесь: http://russ.ru/pole/Skif-Bratok.-U-pamyatnika-Mayakovskomu