Принципы нужно нарушать, а то какое же от них удовольствие
Доперечитав
любимых "Трех товарищей" Ремарка, решила выписать некоторые цитаты
оттуда. С чем-то согласна, с чем-то нет, но они меня чем-то цепляют. Все-таки
Ремарк- один из тех авторов, кто не оставляет равнодушным. Прочитав все его
книги, вышедшие на русском языке, я поняла, что пришло время постепенно
перечитывать. Первый раз Трех товарищей я читала классе в 8-9... понравилось,
запомнилось... но сейчас абсолютно другие ощущения.... и акцентируешься на
другом... а сейчас еще очень в настроение пришлось...
Кто не любит Ремарка, даже не открывайте) там много-много просто выписок из книги)
Принципы нужно нарушать, а то какое же от них удовольствие, - заявил Готтфрид
-Да, но при этом можно показаться чертовски смешным.
Ленц ухмыльнулся: - Заметь себе, мальчик: никогда, никогда и никогда не покажется женщине смешным тот, кто что-нибудь делает ради нее. Будь это даже самая пошлая комедия. Делай что хочешь, - стой на голове, болтай самую дурацкую чепуху, хвастай, как павлин, распевай под ее окном, но избегай только одного -- не будь деловит! Не будь рассудочен!
-А тебе случалось когда-нибудь напиться, когда ты был вдвоем с женщиной?
-Частенько случалось, - ответил он, не пошевельнувшись.
- Ну и что же?
Он покосился на меня:
- Ты имеешь в виду, если натворил чего-нибудь при этом? Никогда не просить прощения, детка! Не разговаривать. Посылать цветы. Без письма. Только цветы. Они все покрывают. Даже могилы.
"Вам хорошо, вы одиноки", -- сказал мне Хассе. Что ж, и впрямь все отлично, -- кто одинок, тот не будет покинут. Но иногда повечерам это искусственное строение обрушивалось и жизнь становилась рыдающей стремительной мелодией, вихрем дикой тоски, желаний, скорби и надежд. Вырваться бы из этого бессмысленного отупения, бессмысленного вращения этой вечной шарманки, -- вырваться безразлично куда. Ох, эта жалкая мечта о том, чтоб хоть чуточку теплоты, - если бы она могла воплотиться в двух руках и склонившемся лице! Или это тоже самообман, отречение и бегство? Бывает ли что-нибудь иное, кроме одиночества?
-- Не принимай все это слишком близко к сердцу, -- ухмыльнулся Ленц. -- Родиться глупым не стыдно; стыдно только умирать глупцом.
Только глупец побеждает в жизни, умник видит слишком много препятствий и теряет уверенность, не успев еще ничего начать. В трудные времена наивность - это самое драгоценное сокровище, это волшебный плащ, скрывающий те опасности, на которые умник прямо наскакивает, как загипнотизированный.
-- Господин Блюменталь, позвольте мне кое-что уточнить. Для женщины это не болтовня. Это комплименты, которые в наше жалкое время, к сожалению, слышатся все реже. Женщина -- это вам не металлическая мебель; она -- цветок. Она не хочет деловитости. Ей нужны солнечные, милые слова. Лучше говорить ей каждый день что-нибудь приятное, чем всю жизнь с угрюмым остервенением работать на нее. Это я вам говорю. Тоже доверительно. И, кстати, я не делал никаких комплиментов, а лишь напомнил один из элементарных законов физики: синий цвет идет блондинкам.
-- Ясно, - сказал я. - Но ведь без любви человек - не более чем покойник в отпуске.
-- А кроме того, деточка, сходить с ума во время гонок -- не позор. Не так ли, Пат?
-- Быть сумасшедшим вообще не позорно
-В наши дни это и сставляет разницу в поколение, - продолжал Фердинанд. -Разницу в целую жизнь, в тысячелетие. Что знаете вы, ребята, о бытии! Ведь вы боитесь собственных чувств. Вы не пишете писем -- вы звоните по телефону; вы больше не мечтаете - вы выезжаете за город с субботы на воскресенье; вы разумны в любви и неразумны в политике - жалкое племя!
-- Фердинанд, самая тяжелая болезнь мира - мышление! Она неизлечима.
--Будь она единственной, ты был бы бессмертен, -- ответил ему Грау, -- ты -- недолговременное соединение углеводов, извести, фосфора и железа, именуемое на этой земле Готтфридом Ленцем
Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были еще хвощами и ящерицами, -- этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому назад. Господи, до чего же мы опустились с тех пор...
- Так кто же ты?
- Не половинка и не целое. Так... фрагмент...
- А это самое лучшее. Возбуждает фантазию. Таких женщин любят вечно. Законченные женщины быстро надоедают. Совершенные тоже, а "фрагменты" -- никогда.
- До чего же теперешние молодые люди все странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведет к хорошему концу.
- А что вы, собственно, называете хорошим концом? -- спросил я. -- Хороший конец бывает только тогда, когда до него все было плохо. Уж куда лучше плохой конец.
-- Ты мой самый любимый, ты воруешь булочки и хлещешь ром. Ты прелесть!
- Ешьте побольше яблок, господин Локамп! Яблоки продлевают жизнь! Несколько яблок в день -- и вам никогда не нужен врач!
- Даже если я сломаю руку?
- Вот это ты! -- сказала Пат и засмеялась. -- Я хочу жить, а ты хочешь денег.
- Чтобы жить! -- возразил я. -- Настоящий идеалист стремится к деньгам. Деньги- это свобода. А свобода -- жизнь.
- Четырнадцать,- считала Пат. - Было время, когда ты говорил об этом иначе.
- В мрачный период. Нельзя говорить о деньгах с презренном. Многие женщины даже влюбляются из-за денег. А любовь делает многих мужчин корыстолюбивыми. Таким образом, деньги стимулируют идеалы, - любовь же, напротив, материализм.
- Сегодня тебе везет, -- сказала Пат. --Тридцать пять.
- Мужчина, -- продолжал я, -- становится корыстолюбивым только из-за капризов женщин. Не будь женщин, не было бы и денег, и мужчины были бы племенем героев. В окопах мы жили без женщин, и не было так уж важно, у кого и где имелась какая-то собственность.Важно было одно: какой ты солдат. Я не ратую за прелести окопной жизни, - просто хочу осветить проблему любви с правильных позиций. Она пробуждает в мужчине самые худшие инстинкты --страсть к обладанию, к общественному положению, к заработкам, к покою. Недаром диктаторы любят, чтобы их соратники были женаты, - так они менее опасны. И недаром католические священники не имеют жен, -- иначе они не были бы такими отважными миссионерами.
"Покорность, -- подумал я. -- Что она изменяет? Бороться, бороться -- вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном счете так или иначе будешь побежден. Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят лет".
Он прищурился на солнце и обратился к Кестеру:
- Собственно, я должен благодарить вас. По крайней мере выбрался на денек к морю.
- Вы могли бы это делать чаще, -- сказал Кестер. -- Выезжать с вечера и возвращаться к следующему вечеру,
- Мог бы, мог бы... -- ответил Жаффе. --Вы не успели заметить, что мы живем в эпоху полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сделать, мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной важности: так многолюдей в наши дни лишены ее, что мысли о ней заслоняют все остальное. Как здесь хорошо! Я не видел этого уже несколько лет. У меня две машины, квартира в десять комнат и достаточно денег. А толку что? Разве все это сравнятся с таким летним утром! Работа -- мрачная одержимость. Мы предаемся труду с вечной иллюзией, будто со временем все станет иным.
- Я так счастлива, -- сказала она.
Я стоял и смотрел на нее. Она сказала только три слова. Но никогда еще я не слыхал, чтобы их так произносили. Я знал женщин, но встречи с ними всегда были мимолетными,- какие-то приключения, иногда яркие часы, одинокий вечер,бегство от самого себя, от отчаяния, от пустоты. Да я и не искал ничего другого; ведь я знал, что нельзя полагаться ни на что, только на самого себя и в лучшем случае на товарища. И вдруг я увидел, что значу что-то для другого человека и что он счастлив только оттого, что я рядом с ним. Такие слова сами но себе звучат очень просто, но когда вдумаешься в них, начинаешь понимать, как все это бесконечно важно. Это может поднять бурю в душе человека и совершенно преобразить его. Это любовь и все-таки нечто другое. Что-то такое, ради чего стоит жить. Мужчина не может жить для любви. Но жить для другого человека может.
Мне хотелось сказать ей что-нибудь, но я не мог. Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать.И даже если нужные слова приходят, то стыдишься их произнести. Все эти слова принадлежат прошлым столетиям. Наше время не нашло еще слов для выражения своих чувств. Оно умеет быть только развязным, все остальное - искусственно.
- Но ты не должна меня ждать. Никогда. Очень страшно ждать чего-то.
Она покачала головой: -- Этого ты не понимаешь, Робби. Страшно, когда нечего ждать.
- А в чем же тут храбрость, Робби?
- В том, что ты не сдаешься. -- Я провел рукой по ее волосам. - Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
- Отто, -- сказал я Кестеру, шедшему впереди меня, -- теперь я знаю, чего хотят эти люди. Вовсе им не нужна политика. Им нужно что-то вместо религии.
Он обернулся: - Конечно. Они хотят снова поверить. Все равно во что. Потому-то они так фанатичны.
В бессильной ярости я топтался, стряхивая снег с ботинок. Ленц был убит. "Карл" продан, а Пат? Невидящими глазами я смотрел в небо, в это серое бесконечное небо сумасшедшего бога, который придумал жизнь и смерть, чтобы развлекаться.
- Ну только несколько затяжек, Робби Ведь я так давно не курила.- Она взяла сигарету, но скоро отложила ее. --А знаешь, совсем невкусно. Просто невкусно теперь.
Я засмеялся: -- Так всегда бывает, когда от чего-нибудь надолго отказываешься.
- А ты ведь от меня тоже надолго отказался?- спросила она.
- Но это только к ядам относится, -- возразил я.- Только к водке и к табаку.
- Люди куда более опасный яд, чем водка и табак, мой милый.
- О чем же ты думаешь? - спросил я, целуя се волосы.
- О том единственном, о чем я только и могу еще думать,- о жизни и смерти. И когда мне становится очень тоскливо и я уже ничего больше не понимаю, тогда я говорю себе, что уж лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть. Как ты думаешь?
- Не знаю.
- Нет, право же.- Она прислонилась головой к моему плечу.- Если хочется жить, это значит, что есть что-то, что любишь. Так труднее, но так и легче. Ты подумай, ведь умереть я все равно должна была бы. А теперь я благодарна, что у меня был ты. Ведь я могла быть и одинокой и несчастной. Тогда я умирала бы охотно. Теперь мне труднее. Но зато я полна любовью, как пчела медом, когда она вечером возвращается в улей. И если мне пришлось бы выбирать одно из двух, я бы снова и снова выбрала, чтобы - так, как сейчас.
Кто не любит Ремарка, даже не открывайте) там много-много просто выписок из книги)
Принципы нужно нарушать, а то какое же от них удовольствие, - заявил Готтфрид
-Да, но при этом можно показаться чертовски смешным.
Ленц ухмыльнулся: - Заметь себе, мальчик: никогда, никогда и никогда не покажется женщине смешным тот, кто что-нибудь делает ради нее. Будь это даже самая пошлая комедия. Делай что хочешь, - стой на голове, болтай самую дурацкую чепуху, хвастай, как павлин, распевай под ее окном, но избегай только одного -- не будь деловит! Не будь рассудочен!
-А тебе случалось когда-нибудь напиться, когда ты был вдвоем с женщиной?
-Частенько случалось, - ответил он, не пошевельнувшись.
- Ну и что же?
Он покосился на меня:
- Ты имеешь в виду, если натворил чего-нибудь при этом? Никогда не просить прощения, детка! Не разговаривать. Посылать цветы. Без письма. Только цветы. Они все покрывают. Даже могилы.
"Вам хорошо, вы одиноки", -- сказал мне Хассе. Что ж, и впрямь все отлично, -- кто одинок, тот не будет покинут. Но иногда повечерам это искусственное строение обрушивалось и жизнь становилась рыдающей стремительной мелодией, вихрем дикой тоски, желаний, скорби и надежд. Вырваться бы из этого бессмысленного отупения, бессмысленного вращения этой вечной шарманки, -- вырваться безразлично куда. Ох, эта жалкая мечта о том, чтоб хоть чуточку теплоты, - если бы она могла воплотиться в двух руках и склонившемся лице! Или это тоже самообман, отречение и бегство? Бывает ли что-нибудь иное, кроме одиночества?
-- Не принимай все это слишком близко к сердцу, -- ухмыльнулся Ленц. -- Родиться глупым не стыдно; стыдно только умирать глупцом.
Только глупец побеждает в жизни, умник видит слишком много препятствий и теряет уверенность, не успев еще ничего начать. В трудные времена наивность - это самое драгоценное сокровище, это волшебный плащ, скрывающий те опасности, на которые умник прямо наскакивает, как загипнотизированный.
-- Господин Блюменталь, позвольте мне кое-что уточнить. Для женщины это не болтовня. Это комплименты, которые в наше жалкое время, к сожалению, слышатся все реже. Женщина -- это вам не металлическая мебель; она -- цветок. Она не хочет деловитости. Ей нужны солнечные, милые слова. Лучше говорить ей каждый день что-нибудь приятное, чем всю жизнь с угрюмым остервенением работать на нее. Это я вам говорю. Тоже доверительно. И, кстати, я не делал никаких комплиментов, а лишь напомнил один из элементарных законов физики: синий цвет идет блондинкам.
-- Ясно, - сказал я. - Но ведь без любви человек - не более чем покойник в отпуске.
-- А кроме того, деточка, сходить с ума во время гонок -- не позор. Не так ли, Пат?
-- Быть сумасшедшим вообще не позорно
-В наши дни это и сставляет разницу в поколение, - продолжал Фердинанд. -Разницу в целую жизнь, в тысячелетие. Что знаете вы, ребята, о бытии! Ведь вы боитесь собственных чувств. Вы не пишете писем -- вы звоните по телефону; вы больше не мечтаете - вы выезжаете за город с субботы на воскресенье; вы разумны в любви и неразумны в политике - жалкое племя!
-- Фердинанд, самая тяжелая болезнь мира - мышление! Она неизлечима.
--Будь она единственной, ты был бы бессмертен, -- ответил ему Грау, -- ты -- недолговременное соединение углеводов, извести, фосфора и железа, именуемое на этой земле Готтфридом Ленцем
Ах, вспомним же чудесное время, когда мы были еще хвощами и ящерицами, -- этак пятьдесят или шестьдесят тысяч лет тому назад. Господи, до чего же мы опустились с тех пор...
- Так кто же ты?
- Не половинка и не целое. Так... фрагмент...
- А это самое лучшее. Возбуждает фантазию. Таких женщин любят вечно. Законченные женщины быстро надоедают. Совершенные тоже, а "фрагменты" -- никогда.
- До чего же теперешние молодые люди все странные. Прошлое вы ненавидите, настоящее презираете, а будущее вам безразлично. Вряд ли это приведет к хорошему концу.
- А что вы, собственно, называете хорошим концом? -- спросил я. -- Хороший конец бывает только тогда, когда до него все было плохо. Уж куда лучше плохой конец.
-- Ты мой самый любимый, ты воруешь булочки и хлещешь ром. Ты прелесть!
- Ешьте побольше яблок, господин Локамп! Яблоки продлевают жизнь! Несколько яблок в день -- и вам никогда не нужен врач!
- Даже если я сломаю руку?
- Вот это ты! -- сказала Пат и засмеялась. -- Я хочу жить, а ты хочешь денег.
- Чтобы жить! -- возразил я. -- Настоящий идеалист стремится к деньгам. Деньги- это свобода. А свобода -- жизнь.
- Четырнадцать,- считала Пат. - Было время, когда ты говорил об этом иначе.
- В мрачный период. Нельзя говорить о деньгах с презренном. Многие женщины даже влюбляются из-за денег. А любовь делает многих мужчин корыстолюбивыми. Таким образом, деньги стимулируют идеалы, - любовь же, напротив, материализм.
- Сегодня тебе везет, -- сказала Пат. --Тридцать пять.
- Мужчина, -- продолжал я, -- становится корыстолюбивым только из-за капризов женщин. Не будь женщин, не было бы и денег, и мужчины были бы племенем героев. В окопах мы жили без женщин, и не было так уж важно, у кого и где имелась какая-то собственность.Важно было одно: какой ты солдат. Я не ратую за прелести окопной жизни, - просто хочу осветить проблему любви с правильных позиций. Она пробуждает в мужчине самые худшие инстинкты --страсть к обладанию, к общественному положению, к заработкам, к покою. Недаром диктаторы любят, чтобы их соратники были женаты, - так они менее опасны. И недаром католические священники не имеют жен, -- иначе они не были бы такими отважными миссионерами.
"Покорность, -- подумал я. -- Что она изменяет? Бороться, бороться -- вот единственное, что оставалось в этой свалке, в которой в конечном счете так или иначе будешь побежден. Бороться за то немногое, что тебе дорого. А покориться можно и в семьдесят лет".
Он прищурился на солнце и обратился к Кестеру:
- Собственно, я должен благодарить вас. По крайней мере выбрался на денек к морю.
- Вы могли бы это делать чаще, -- сказал Кестер. -- Выезжать с вечера и возвращаться к следующему вечеру,
- Мог бы, мог бы... -- ответил Жаффе. --Вы не успели заметить, что мы живем в эпоху полного саморастерзания? Многое, что можно было бы сделать, мы не делаем, сами не зная почему. Работа стала делом чудовищной важности: так многолюдей в наши дни лишены ее, что мысли о ней заслоняют все остальное. Как здесь хорошо! Я не видел этого уже несколько лет. У меня две машины, квартира в десять комнат и достаточно денег. А толку что? Разве все это сравнятся с таким летним утром! Работа -- мрачная одержимость. Мы предаемся труду с вечной иллюзией, будто со временем все станет иным.
- Я так счастлива, -- сказала она.
Я стоял и смотрел на нее. Она сказала только три слова. Но никогда еще я не слыхал, чтобы их так произносили. Я знал женщин, но встречи с ними всегда были мимолетными,- какие-то приключения, иногда яркие часы, одинокий вечер,бегство от самого себя, от отчаяния, от пустоты. Да я и не искал ничего другого; ведь я знал, что нельзя полагаться ни на что, только на самого себя и в лучшем случае на товарища. И вдруг я увидел, что значу что-то для другого человека и что он счастлив только оттого, что я рядом с ним. Такие слова сами но себе звучат очень просто, но когда вдумаешься в них, начинаешь понимать, как все это бесконечно важно. Это может поднять бурю в душе человека и совершенно преобразить его. Это любовь и все-таки нечто другое. Что-то такое, ради чего стоит жить. Мужчина не может жить для любви. Но жить для другого человека может.
Мне хотелось сказать ей что-нибудь, но я не мог. Трудно найти слова, когда действительно есть что сказать.И даже если нужные слова приходят, то стыдишься их произнести. Все эти слова принадлежат прошлым столетиям. Наше время не нашло еще слов для выражения своих чувств. Оно умеет быть только развязным, все остальное - искусственно.
- Но ты не должна меня ждать. Никогда. Очень страшно ждать чего-то.
Она покачала головой: -- Этого ты не понимаешь, Робби. Страшно, когда нечего ждать.
- А в чем же тут храбрость, Робби?
- В том, что ты не сдаешься. -- Я провел рукой по ее волосам. - Пока человек не сдается, он сильнее своей судьбы.
- Отто, -- сказал я Кестеру, шедшему впереди меня, -- теперь я знаю, чего хотят эти люди. Вовсе им не нужна политика. Им нужно что-то вместо религии.
Он обернулся: - Конечно. Они хотят снова поверить. Все равно во что. Потому-то они так фанатичны.
В бессильной ярости я топтался, стряхивая снег с ботинок. Ленц был убит. "Карл" продан, а Пат? Невидящими глазами я смотрел в небо, в это серое бесконечное небо сумасшедшего бога, который придумал жизнь и смерть, чтобы развлекаться.
- Ну только несколько затяжек, Робби Ведь я так давно не курила.- Она взяла сигарету, но скоро отложила ее. --А знаешь, совсем невкусно. Просто невкусно теперь.
Я засмеялся: -- Так всегда бывает, когда от чего-нибудь надолго отказываешься.
- А ты ведь от меня тоже надолго отказался?- спросила она.
- Но это только к ядам относится, -- возразил я.- Только к водке и к табаку.
- Люди куда более опасный яд, чем водка и табак, мой милый.
- О чем же ты думаешь? - спросил я, целуя се волосы.
- О том единственном, о чем я только и могу еще думать,- о жизни и смерти. И когда мне становится очень тоскливо и я уже ничего больше не понимаю, тогда я говорю себе, что уж лучше умереть, когда хочется жить, чем дожить до того, что захочется умереть. Как ты думаешь?
- Не знаю.
- Нет, право же.- Она прислонилась головой к моему плечу.- Если хочется жить, это значит, что есть что-то, что любишь. Так труднее, но так и легче. Ты подумай, ведь умереть я все равно должна была бы. А теперь я благодарна, что у меня был ты. Ведь я могла быть и одинокой и несчастной. Тогда я умирала бы охотно. Теперь мне труднее. Но зато я полна любовью, как пчела медом, когда она вечером возвращается в улей. И если мне пришлось бы выбирать одно из двух, я бы снова и снова выбрала, чтобы - так, как сейчас.