Алан прислал сову со стихами. Подписано "Это Арчет".
Вот вам мои ассоциации.
Боже,
храни детей,
которым за двадцать.
Им умирать,
а потом еще расставаться.
Аскеру дай голос,
прохожим слух.
Дай отдохнуть
неспящему после двух.
Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет -
крайний поезд,
последний шальной билет.
Дай сибариту
трубочку и бокал.
Сделай,
чтобы кофе не убегал...
Но больше - люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:
Геев и хиппи,
готов и растаманов,
странных, накуренных
и постоянно пьяных,
что-то рисующих, пишущих и читающих,
всех, ничерта в этой жизни не понимающих -
это для них
я иного прошу отмерить.
Лучше других твои Дети
умеют верить.
Ты пьешь холодную кока-колу, пуская трубочкой пузыри.
А завтра снова переться в школу. Еще уроки часа на три.
Мешок одежды на физкультуру, - и старшеклассницы в стиле "ню"...
Ты, в общем, любишь литературу. Литературу, не болтовню.
Садиться снова за эту парту - как будто чайка на провода.
И если всё нанести на карту, то ты на ней - иногда вода.
Тебя немного, на небе тучи, кругом пустыня и мудаки.
Теки. Стихи наизусть заучивай. Все переменится. Дотеки.
Ты знаешь, я побывал воронами всех цветов и любых эпох,
бывал на тронах и перед тронами, и как-то выжил, и не подох.
И трое сила, и даже двое, пойми, что главное - не кровать.
Один и в поле, наверно, воин, - но за кого ему воевать?
Ищи второго. Ищи вторую. Ищи - как первого. Будет срок.
Единорог - это даже в сбруе уже свободный единорог.
Еще подумай, кому ты веришь. Во что, и, главное, почему.
Кого спасешь, а кого подстрелишь, кому суму, а кому тюрьму.
Иди. Туда, где горит надежда.
Пусть очерняет тебя молва,
перебирая твою одежду, и поведение, и слова,
тебя третируя до порога, пытаясь переиначить суть,
но важного не бывает много:
Надежда, Вера, Любовь, и Путь.
По желтой дороге, в стоптанных башмаках
шла девочка Ната-со-шрамами-на-руках,
Алиса-безумица, первая-сказка-Кейт,
шла Йеннифер-будто-бы-сделанная-из-флейт.
У девочки этой было полно имен,
и куча званий-регалий, и, запылен,
заплечный тубус всегда зацеплял цевье
при каждом шаге её.
Шла девочка лесом, через восток и юг,
на север, на запад, и сделав огромный крюк,
всегда возвращалась, ружье свое волоча,
к дороге из пыльного желтого кирпича.
У девочки жизни, похожие на войну.
Сидит Дровосек, а Cтрашила давно в плену.
Тотошка подох. Съебался Трусливый Лев,
от смелости окончательно обнаглев.
Да только она не умела сидеть и ждать.
Ну да. Не уйти. И, тем более, не сбежать.
Запнется, упрется, напьется и вспомнит - "Элли..."
Кому нужны Изумрудные цитадели?
Кому нужны в результате мозги и сердце?
Кому отвага?
Дорога стирает берцы.
И вьется и гнется, и крутится, и виляет.
Дорога ведёт.
А Элли идет. Стреляет.
Представляешь, Лили, меня убили...
Я не люблю поминки, а на тризнах
меня не ждут по тысяче причин.
Ты умерла, - и мне остался призрак
патронуса, мерцающий в ночи.
Сияет лань. И нет такого волка,
который победит ее. Старик
сказал, что это будет очень долго.
Как в самых сильных
из бессильных книг.
Но ни они, ни зелья не излечат,
ни темные искусства, ни года.
Он спросит:
- До сих пор?
И я отвечу...
И я ему отвечу, как всегда.
Меня убил последний из великих,
чья суть - непобедимая змея.
Мы персонажи идиотской книги:
твой муж дурак, твой сын дурак. И я.
Но умирая, - почему-то верю,
захлебываясь в памяти, крови -
все будет хорошо.
По крайней мере,
я верю: эта книга - о любви.
Сияет лань. И книга - о любви.
Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.
По лестнице - прямо в Небо. Под песни колоколов, насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча, отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звезды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу, утраченную невинность, почти завершенный стих...
Спите. С теми. Кто снится. Вы сами - один из них
Когда я гуляю по
....... белому свету,
Мне часто
....... встречаются
..................... люди-предметы:
Человек-бумажка,
....... человек-икона,
Человек-придаток
....... своего телефона...
Как странно,
....... что в наш
..................... человечный век
Так редко
.............. бывает
..................... «человек-человек».
Она берет тетрадь и садится прямо. Сточка за строчкой, ровно, за рядом ряд:
"Здравствуй, дневник. Вчера заболела мама. Это уже вторую весну подряд.
Папа пришел под вечер, принес цветочки. Выгнала. Он же больше нам не родня.
Надо идти. Сейчас, допишу до точки - мама кричит. Наверное, на меня".
"Здравствуй, дневник. Хожу по пустому дому - думаю, думаю, думаю и молчу.
Мы усыпили пса. Погрузили в кому. Просто пошли и сдали его врачу.
Только разве врач, - если он убийца? Это как подсовывать другу яд.
В облаках повсюду собачьи лица. Лица плачут, жмурятся и сопят..."
"Здравствуй, Дневник. Вернулась из школы рано. Нас сегодня учили любить страну.
Мальчики шли в атаку или охрану, - а я, как дезертир, провела в плену
целых сорок минут. И ушла в итоге. Все учителя поднимали вой,
и еще ужасно устали ноги. Но с войны я - тоже уйду домой".
"Здравствуй, Днев. Так жалко, что ты - бумага... Но, с другой стороны, хорошо, смотри:
ты мне вместо флага, ты - это шпага, все мои слова у тебя внутри.
Сотни сУет, тысячи глупых мАет. Я читала много отличных книг,
но книги пишут те, кто всё понимает. А все такие, как я - поведут дневник.
Я пишу так редко и так обычно. Я люблю страну. И животных. Мать...
Дорогой дневник! Это все отлично. Только я устала не понимать.
Это очень страшно - а вдруг однажды,
удивляясь почерку своему,
я перечитаю тебя. И каждый,
каждый день, посмеиваясь, пойму.
Так пусто
без твоего плеча и глаз, меняющих цвет.
Сражаться бы за тебя на мечах, только меча - нет.
Не с кем драться и побеждать - некого победить.
Километры. Они лежат. Лежачих нельзя бить.
Тебя я знаю уже давно, не зная тебя и дня.
И все слова прозвучали, но звучали не для меня.
А взгляды, резкие, как гаррота, пойманы в основном
по снам и фото. Я для чего-то
стану твоим сном.
На остановке поют ветра: "Иди! Уходи! Вставай!",
туманы до десяти утра. В измороси трамвай,
и город, североглаз и твёрд, стоит, травинку жуя,
но, знаешь, - он тебя очень ждёт.
И в нём тебя жду я.
Здравствуй, Алиса. Пишу тебе из апреля.
Мои соседи - большие фанаты дрели.
Вчера почитал газету... Они смотрели
почти минуту. И стали намного тише.
По телеку все орут о большом, высоком.
Слушал о нас. Давился кофейным соком.
Пулю загнать бы, прямо туда, в висок им...
Я, к несчастью, очень от них завишу.
Тут я не делаю шляп, - их уже не носят.
Тут я не сумасшедший, а просто осень.
Не пью никакого чая. Сплошное prozit.
Садовая соня в сахарнице живёт.
Прочие наши как-то поразбежались.
Король с Королевой здорово издержались,
Карты-гвардейцы долго еще сражались,
справился только опытный банкомёт.
Мартовский заяц сидит у себя, в марте.
Помешан. Теперь - на типа-винтажном арте
прошлого века, ну да, при его-то фарте...
Впрочем, и это дело довольно зыбко.
Кот заходил недавно. Принес чаю.
Правда, не весь, и я его понимаю.
Чешик еще подержится. Но отчаян,
осталась одна приклеенная улыбка.
Кролик прижился в цирке. Ушами машет.
Гусеница - содержит притон, и даже
все говорят, чего-то свое бодяжит.
В общем, блекджек и шлюхи. Еще стихи.
Птица До-до пропала. Уже искали
повсюду, - горизонтали и вертикали,
диагонали обшарили, но снискали
Только угрюмое авторское "хи-хи".
Знаешь, Алиса... Я по тебе скучаю.
Письма пишу. Ответа не получаю.
Чаю не пью - ну да, он остался чаем,
только его не хочется. Даже чай.
Ты, наверное, выросла. Очень мило.
Ты о нас забыла? И разлюбила?
Это письмо - последнее. Нет чернил, а
если ты не вернешься, то все...
Прощай.
Когда свидетели отойдут, оставят совсем одних, -
скажи, что я не из тех паскуд. Что я не одна из них.
Что я - не мятая простыня, победа на пять минут.
Что ты не струсишь, когда меня в беседе упомянут.
Ведь я - ростовая мишень. И цель панических блиц-атак:
"Ты - не надежда, и не любовь, не вера - а просто так"...
Скажи, что трубка не от входящих светится, как Париж.
Скажи, что любишь людей ты чаще, чем им это говоришь.
А я - поверю. Со всех сил.
Но только своим стальным
скажи мне то, что не говорил и не скажешь
всем остальным.
Пока я держу удар, тяну
сигарету, курю взатяг -
молись обо мне святому Мартину,
хранителю всех бродяг.
Молись обо мне Непорочной Деве,
сожги за меня свечу.
Я сам не умею. Вообще не в теме,
сам я только молчу.
Ведь я же не верю - ни в сон, ни в чох,
ни утренний птичий грай.
Я обнимаю твое плечо.
И я не увижу рай.
Но губы твои создадут слова,
латынь полетит, звеня,
взовьются стяги и покрова
немеркнущего огня,
и, - пусть не найти на меня креста,
- пройду по всему кругу,
и, если я встречу в пути Христа,
- он мне подаст руку.
Так будет, я знаю, и это просто,
и это совсем немного.
Читай за меня этот Pater Noster,
пока я ищу дорогу,
пока я гадаю по старой карте,
на пальце кручу медяк...
Проси за меня у святого Мартина,
защитника всех бродяг.
Я сварю тебе кофе, большую кружку, и укутаю в теплый и пестрый плед. Превратится квартира в лесную избушку, глупый ящик накроем, погасим свет. Нас согреет свеча на тарелочке белой, я сыграю на флейте, потом спою...
Расскажу тебе сказку, как рыцарь смелый на погибель пошел за любовь свою.
Этот вечер уйдет и останется в прошлом,
Я не знаю, любимая, что впереди.
Умирает твой рыцарь.
И больше не может.
Слышишь? Просто... Пожалуйста...
Приходи.
Стихи - это когда знаешь, что адресату на все пох.
Стихи это когда: "Знаешь, да ты - ангел. А я Бог".
Стихи это когда лето.
А ты - полуживой Кай.
И нет тут никакой Герды. Олень. Статуи. Привыкай.
Стихи - это когда поздно. Скулить поздно, кричать, пить.
Стихи это когда поезд прорвал время, порвал нить.
Стихи это когда пустошь, а ты Лис, что уже плюс, -
но Принц бросит. И ты пустишь. А что дальше? А все, блюз.
Стихи это когда нервы, и ты с ним - до конца дней,
в беде, радости... Твой первый бросил тебя, чтобы быть с ней.
Стихи это когда Слово. Ты жал газ, до двухсот мча,
но вот, видишь, она снова, Дорога из Желтого Кирпича.
Стихи это когда больно. И не поможет ибупрофен.
Стихи это когда боль, но не бей рож и не трожь вен.
Стихи это когда боль. И когда Бог. И когда грим.
Стихи. Это. Моя любовь.
PS: Адресат лох. Да и хрен с ним.
В волосах дым. На плите намекает турка,
гулко капает в раковине вода.
Мы сидим, два молодых придурка,
и веруем, что всё это - навсегда:
мы, такие яркие и светящиеся,
занавески, проткнутые лучом.
Счастье приютилось, как будто ящерица
на руке. Чего пожелать ещё?
Солнце зажигает ночные тучи,
кот сердца выписывает хвостом,
всё, не надо больше, не надо лучше -
счастье в этом. В этом, а не простом.
Пальцы заплетаются в кельтский узел,
взгляды электрические искрят.
Дай нам, Боже, радости в нашем вкусе,
радости смешных молодых зверят.
Ведь Ты же знаешь, - всё это ненадолго.
Знаю я. И мы.
В волосах дым.
Крутится сансара. И кофемолка.
Господи! Бывал же ты молодым!
Ведь только в начале, Боже, Твое Слово,
но самое главное - это же Твой Смех!
Дай любить, как можем, один другого.
И мы тебе обещаем любить всех.
- Дай мне света.
- Света нету.
- Дай свободы.
- Не велят.
- Дай хотя бы сигарету.
- Сигарета это яд.
- Зажигалку?
- Нет, опасно.
- Звезды с неба?
- Все сгорит.
- Я же гасну. Я погасну.
- Хочешь, дам метеорит?
- Дай любви.
- Зачем? Не надо.
- Дай любви.
- Моя темна.
- Дай любви. Мне надо света.
- Подожди, я не про это.
Ты хотела сигарету?
На.
У нее красивые волосы. Руки. Плечи.
Даже пахнет летом, носит смешные вещи.
И она гораздо ближе, гораздо резче,
каждым ракурсом хлещет,
по сети ужасных трещин,
как ребенок - прыгает, листиком затрепещет...
У нее косые шрамики на брови.
Родинки, лежащие буквой "ви".
Не язви.
И губы тонкие не криви.
У меня любовь к одиночкам уже в крови.
Здравствуй, Боже. Спасибо за рок-н-ролл.
Спасибо за рыжих девушек. И брюнеток.
Спасибо за сигареты и димедрол.
Двенадцать таблеток, два миллиграмма смол.
Было ужасно весело напоследок.
Спасибо за то, что выжил. Еще дышу.
Тебе, - и слегка, конечно, автопилоту.
Не думал, что когда-нибудь так скажу,
и, может быть, я даже и согрешу,
но все же, Боже, - спасибо тебе за рвоту!
Я любил поэта по имени Доминик.
Ник говорил не "ПалАник", а "ПаланИк",
Не уважал попсу, сигареты, кофе, -
и это привело его к катастрофе.
Доминик приходил ко мне, приносил вино,
говорил, вокруг - ужасающее говно.
Обнимал кота, балансируя на пороге...
У него в стихах танцевали единороги,
Из его блокнота можно было напиться,
На его картинах летели живые птицы,
О его слова я часто колол руки...
- Почему вокруг одни мудаки и суки?!
Почему они не любят моих драконов?
А романтику электричек и перегонов?
Почему они не видят, как я цвету,
но читают мутную, мерзкую хуету?
- Потому что все оставшиеся драконы
Позапиханы на военные полигоны.
Никого не переделаешь чудесами:
интересны людям только они сами.
...С разговора об этом прошла уже пара лет,
и хороший поэт- теперь неплохой скелет.
Я поеду его навещу. Юбилей скоро.
На могиле Ника - отличная мандрагора.
Во мне живет Чеширский кот.
Живет уже который год.
Живет уже который век
во мне чеширский человек.
Он улыбается и спит,
а может, только сделал вид,
но пробивается подчас
чеширский смайл. Как сейчас.
- Заходи, прохожий, на наш базар.
Я купец по имени Бальтазар,
я торгую музыкой высших сфер.
- Я купец по имени Люцифер,
Покупаю души, дарю тела,
Надеваю туши на вертела...
- Ну а я - по имени Аваддон.
На развес - стенания или стон,
расписная морда, большая грудь...
- Иногда подумываешь рискнуть?
Я - купец по имени Фортунат.
Я богат. А будешь и ты - богат.
Да потом заполнишь! Скорее к нам!
Ты же помнишь?
Тело - Великий Храм,
а прогнать торгующих должен Ты.
Или к ним.
И сам продавай мечты.
Боже,
храни детей,
которым за двадцать.
Им умирать,
а потом еще расставаться.
Аскеру дай голос,
прохожим слух.
Дай отдохнуть
неспящему после двух.
Сделай так, чтобы раз
в девятнадцать лет -
крайний поезд,
последний шальной билет.
Дай сибариту
трубочку и бокал.
Сделай,
чтобы кофе не убегал...
Но больше - люби
поэтов и нищебродов,
выходцев из гонимых
Твоих народов:
Геев и хиппи,
готов и растаманов,
странных, накуренных
и постоянно пьяных,
что-то рисующих, пишущих и читающих,
всех, ничерта в этой жизни не понимающих -
это для них
я иного прошу отмерить.
Лучше других твои Дети
умеют верить.
Ты пьешь холодную кока-колу, пуская трубочкой пузыри.
А завтра снова переться в школу. Еще уроки часа на три.
Мешок одежды на физкультуру, - и старшеклассницы в стиле "ню"...
Ты, в общем, любишь литературу. Литературу, не болтовню.
Садиться снова за эту парту - как будто чайка на провода.
И если всё нанести на карту, то ты на ней - иногда вода.
Тебя немного, на небе тучи, кругом пустыня и мудаки.
Теки. Стихи наизусть заучивай. Все переменится. Дотеки.
Ты знаешь, я побывал воронами всех цветов и любых эпох,
бывал на тронах и перед тронами, и как-то выжил, и не подох.
И трое сила, и даже двое, пойми, что главное - не кровать.
Один и в поле, наверно, воин, - но за кого ему воевать?
Ищи второго. Ищи вторую. Ищи - как первого. Будет срок.
Единорог - это даже в сбруе уже свободный единорог.
Еще подумай, кому ты веришь. Во что, и, главное, почему.
Кого спасешь, а кого подстрелишь, кому суму, а кому тюрьму.
Иди. Туда, где горит надежда.
Пусть очерняет тебя молва,
перебирая твою одежду, и поведение, и слова,
тебя третируя до порога, пытаясь переиначить суть,
но важного не бывает много:
Надежда, Вера, Любовь, и Путь.
По желтой дороге, в стоптанных башмаках
шла девочка Ната-со-шрамами-на-руках,
Алиса-безумица, первая-сказка-Кейт,
шла Йеннифер-будто-бы-сделанная-из-флейт.
У девочки этой было полно имен,
и куча званий-регалий, и, запылен,
заплечный тубус всегда зацеплял цевье
при каждом шаге её.
Шла девочка лесом, через восток и юг,
на север, на запад, и сделав огромный крюк,
всегда возвращалась, ружье свое волоча,
к дороге из пыльного желтого кирпича.
У девочки жизни, похожие на войну.
Сидит Дровосек, а Cтрашила давно в плену.
Тотошка подох. Съебался Трусливый Лев,
от смелости окончательно обнаглев.
Да только она не умела сидеть и ждать.
Ну да. Не уйти. И, тем более, не сбежать.
Запнется, упрется, напьется и вспомнит - "Элли..."
Кому нужны Изумрудные цитадели?
Кому нужны в результате мозги и сердце?
Кому отвага?
Дорога стирает берцы.
И вьется и гнется, и крутится, и виляет.
Дорога ведёт.
А Элли идет. Стреляет.
Представляешь, Лили, меня убили...
Я не люблю поминки, а на тризнах
меня не ждут по тысяче причин.
Ты умерла, - и мне остался призрак
патронуса, мерцающий в ночи.
Сияет лань. И нет такого волка,
который победит ее. Старик
сказал, что это будет очень долго.
Как в самых сильных
из бессильных книг.
Но ни они, ни зелья не излечат,
ни темные искусства, ни года.
Он спросит:
- До сих пор?
И я отвечу...
И я ему отвечу, как всегда.
Меня убил последний из великих,
чья суть - непобедимая змея.
Мы персонажи идиотской книги:
твой муж дурак, твой сын дурак. И я.
Но умирая, - почему-то верю,
захлебываясь в памяти, крови -
все будет хорошо.
По крайней мере,
я верю: эта книга - о любви.
Сияет лань. И книга - о любви.
Спите с теми, кто снится. Целуйте, закрыв глаза.
Почаще меняйте лица, страницы и адреса.
По лестнице - прямо в Небо. Под песни колоколов, насвистывая нелепо, пиная болиголов,
отстукивая по вене, вселенную волоча, отталкивая ступени из желтого кирпича -
несите на небо звезды. Танцуйте на берегу.
Бросайте дома и гнёзда, потерянную серьгу, утраченную невинность, почти завершенный стих...
Спите. С теми. Кто снится. Вы сами - один из них
Когда я гуляю по
....... белому свету,
Мне часто
....... встречаются
..................... люди-предметы:
Человек-бумажка,
....... человек-икона,
Человек-придаток
....... своего телефона...
Как странно,
....... что в наш
..................... человечный век
Так редко
.............. бывает
..................... «человек-человек».
Она берет тетрадь и садится прямо. Сточка за строчкой, ровно, за рядом ряд:
"Здравствуй, дневник. Вчера заболела мама. Это уже вторую весну подряд.
Папа пришел под вечер, принес цветочки. Выгнала. Он же больше нам не родня.
Надо идти. Сейчас, допишу до точки - мама кричит. Наверное, на меня".
"Здравствуй, дневник. Хожу по пустому дому - думаю, думаю, думаю и молчу.
Мы усыпили пса. Погрузили в кому. Просто пошли и сдали его врачу.
Только разве врач, - если он убийца? Это как подсовывать другу яд.
В облаках повсюду собачьи лица. Лица плачут, жмурятся и сопят..."
"Здравствуй, Дневник. Вернулась из школы рано. Нас сегодня учили любить страну.
Мальчики шли в атаку или охрану, - а я, как дезертир, провела в плену
целых сорок минут. И ушла в итоге. Все учителя поднимали вой,
и еще ужасно устали ноги. Но с войны я - тоже уйду домой".
"Здравствуй, Днев. Так жалко, что ты - бумага... Но, с другой стороны, хорошо, смотри:
ты мне вместо флага, ты - это шпага, все мои слова у тебя внутри.
Сотни сУет, тысячи глупых мАет. Я читала много отличных книг,
но книги пишут те, кто всё понимает. А все такие, как я - поведут дневник.
Я пишу так редко и так обычно. Я люблю страну. И животных. Мать...
Дорогой дневник! Это все отлично. Только я устала не понимать.
Это очень страшно - а вдруг однажды,
удивляясь почерку своему,
я перечитаю тебя. И каждый,
каждый день, посмеиваясь, пойму.
Так пусто
без твоего плеча и глаз, меняющих цвет.
Сражаться бы за тебя на мечах, только меча - нет.
Не с кем драться и побеждать - некого победить.
Километры. Они лежат. Лежачих нельзя бить.
Тебя я знаю уже давно, не зная тебя и дня.
И все слова прозвучали, но звучали не для меня.
А взгляды, резкие, как гаррота, пойманы в основном
по снам и фото. Я для чего-то
стану твоим сном.
На остановке поют ветра: "Иди! Уходи! Вставай!",
туманы до десяти утра. В измороси трамвай,
и город, североглаз и твёрд, стоит, травинку жуя,
но, знаешь, - он тебя очень ждёт.
И в нём тебя жду я.
Здравствуй, Алиса. Пишу тебе из апреля.
Мои соседи - большие фанаты дрели.
Вчера почитал газету... Они смотрели
почти минуту. И стали намного тише.
По телеку все орут о большом, высоком.
Слушал о нас. Давился кофейным соком.
Пулю загнать бы, прямо туда, в висок им...
Я, к несчастью, очень от них завишу.
Тут я не делаю шляп, - их уже не носят.
Тут я не сумасшедший, а просто осень.
Не пью никакого чая. Сплошное prozit.
Садовая соня в сахарнице живёт.
Прочие наши как-то поразбежались.
Король с Королевой здорово издержались,
Карты-гвардейцы долго еще сражались,
справился только опытный банкомёт.
Мартовский заяц сидит у себя, в марте.
Помешан. Теперь - на типа-винтажном арте
прошлого века, ну да, при его-то фарте...
Впрочем, и это дело довольно зыбко.
Кот заходил недавно. Принес чаю.
Правда, не весь, и я его понимаю.
Чешик еще подержится. Но отчаян,
осталась одна приклеенная улыбка.
Кролик прижился в цирке. Ушами машет.
Гусеница - содержит притон, и даже
все говорят, чего-то свое бодяжит.
В общем, блекджек и шлюхи. Еще стихи.
Птица До-до пропала. Уже искали
повсюду, - горизонтали и вертикали,
диагонали обшарили, но снискали
Только угрюмое авторское "хи-хи".
Знаешь, Алиса... Я по тебе скучаю.
Письма пишу. Ответа не получаю.
Чаю не пью - ну да, он остался чаем,
только его не хочется. Даже чай.
Ты, наверное, выросла. Очень мило.
Ты о нас забыла? И разлюбила?
Это письмо - последнее. Нет чернил, а
если ты не вернешься, то все...
Прощай.
Когда свидетели отойдут, оставят совсем одних, -
скажи, что я не из тех паскуд. Что я не одна из них.
Что я - не мятая простыня, победа на пять минут.
Что ты не струсишь, когда меня в беседе упомянут.
Ведь я - ростовая мишень. И цель панических блиц-атак:
"Ты - не надежда, и не любовь, не вера - а просто так"...
Скажи, что трубка не от входящих светится, как Париж.
Скажи, что любишь людей ты чаще, чем им это говоришь.
А я - поверю. Со всех сил.
Но только своим стальным
скажи мне то, что не говорил и не скажешь
всем остальным.
Пока я держу удар, тяну
сигарету, курю взатяг -
молись обо мне святому Мартину,
хранителю всех бродяг.
Молись обо мне Непорочной Деве,
сожги за меня свечу.
Я сам не умею. Вообще не в теме,
сам я только молчу.
Ведь я же не верю - ни в сон, ни в чох,
ни утренний птичий грай.
Я обнимаю твое плечо.
И я не увижу рай.
Но губы твои создадут слова,
латынь полетит, звеня,
взовьются стяги и покрова
немеркнущего огня,
и, - пусть не найти на меня креста,
- пройду по всему кругу,
и, если я встречу в пути Христа,
- он мне подаст руку.
Так будет, я знаю, и это просто,
и это совсем немного.
Читай за меня этот Pater Noster,
пока я ищу дорогу,
пока я гадаю по старой карте,
на пальце кручу медяк...
Проси за меня у святого Мартина,
защитника всех бродяг.
Я сварю тебе кофе, большую кружку, и укутаю в теплый и пестрый плед. Превратится квартира в лесную избушку, глупый ящик накроем, погасим свет. Нас согреет свеча на тарелочке белой, я сыграю на флейте, потом спою...
Расскажу тебе сказку, как рыцарь смелый на погибель пошел за любовь свою.
Этот вечер уйдет и останется в прошлом,
Я не знаю, любимая, что впереди.
Умирает твой рыцарь.
И больше не может.
Слышишь? Просто... Пожалуйста...
Приходи.
Стихи - это когда знаешь, что адресату на все пох.
Стихи это когда: "Знаешь, да ты - ангел. А я Бог".
Стихи это когда лето.
А ты - полуживой Кай.
И нет тут никакой Герды. Олень. Статуи. Привыкай.
Стихи - это когда поздно. Скулить поздно, кричать, пить.
Стихи это когда поезд прорвал время, порвал нить.
Стихи это когда пустошь, а ты Лис, что уже плюс, -
но Принц бросит. И ты пустишь. А что дальше? А все, блюз.
Стихи это когда нервы, и ты с ним - до конца дней,
в беде, радости... Твой первый бросил тебя, чтобы быть с ней.
Стихи это когда Слово. Ты жал газ, до двухсот мча,
но вот, видишь, она снова, Дорога из Желтого Кирпича.
Стихи это когда больно. И не поможет ибупрофен.
Стихи это когда боль, но не бей рож и не трожь вен.
Стихи это когда боль. И когда Бог. И когда грим.
Стихи. Это. Моя любовь.
PS: Адресат лох. Да и хрен с ним.
В волосах дым. На плите намекает турка,
гулко капает в раковине вода.
Мы сидим, два молодых придурка,
и веруем, что всё это - навсегда:
мы, такие яркие и светящиеся,
занавески, проткнутые лучом.
Счастье приютилось, как будто ящерица
на руке. Чего пожелать ещё?
Солнце зажигает ночные тучи,
кот сердца выписывает хвостом,
всё, не надо больше, не надо лучше -
счастье в этом. В этом, а не простом.
Пальцы заплетаются в кельтский узел,
взгляды электрические искрят.
Дай нам, Боже, радости в нашем вкусе,
радости смешных молодых зверят.
Ведь Ты же знаешь, - всё это ненадолго.
Знаю я. И мы.
В волосах дым.
Крутится сансара. И кофемолка.
Господи! Бывал же ты молодым!
Ведь только в начале, Боже, Твое Слово,
но самое главное - это же Твой Смех!
Дай любить, как можем, один другого.
И мы тебе обещаем любить всех.
- Дай мне света.
- Света нету.
- Дай свободы.
- Не велят.
- Дай хотя бы сигарету.
- Сигарета это яд.
- Зажигалку?
- Нет, опасно.
- Звезды с неба?
- Все сгорит.
- Я же гасну. Я погасну.
- Хочешь, дам метеорит?
- Дай любви.
- Зачем? Не надо.
- Дай любви.
- Моя темна.
- Дай любви. Мне надо света.
- Подожди, я не про это.
Ты хотела сигарету?
На.
У нее красивые волосы. Руки. Плечи.
Даже пахнет летом, носит смешные вещи.
И она гораздо ближе, гораздо резче,
каждым ракурсом хлещет,
по сети ужасных трещин,
как ребенок - прыгает, листиком затрепещет...
У нее косые шрамики на брови.
Родинки, лежащие буквой "ви".
Не язви.
И губы тонкие не криви.
У меня любовь к одиночкам уже в крови.
Здравствуй, Боже. Спасибо за рок-н-ролл.
Спасибо за рыжих девушек. И брюнеток.
Спасибо за сигареты и димедрол.
Двенадцать таблеток, два миллиграмма смол.
Было ужасно весело напоследок.
Спасибо за то, что выжил. Еще дышу.
Тебе, - и слегка, конечно, автопилоту.
Не думал, что когда-нибудь так скажу,
и, может быть, я даже и согрешу,
но все же, Боже, - спасибо тебе за рвоту!
Я любил поэта по имени Доминик.
Ник говорил не "ПалАник", а "ПаланИк",
Не уважал попсу, сигареты, кофе, -
и это привело его к катастрофе.
Доминик приходил ко мне, приносил вино,
говорил, вокруг - ужасающее говно.
Обнимал кота, балансируя на пороге...
У него в стихах танцевали единороги,
Из его блокнота можно было напиться,
На его картинах летели живые птицы,
О его слова я часто колол руки...
- Почему вокруг одни мудаки и суки?!
Почему они не любят моих драконов?
А романтику электричек и перегонов?
Почему они не видят, как я цвету,
но читают мутную, мерзкую хуету?
- Потому что все оставшиеся драконы
Позапиханы на военные полигоны.
Никого не переделаешь чудесами:
интересны людям только они сами.
...С разговора об этом прошла уже пара лет,
и хороший поэт- теперь неплохой скелет.
Я поеду его навещу. Юбилей скоро.
На могиле Ника - отличная мандрагора.
Во мне живет Чеширский кот.
Живет уже который год.
Живет уже который век
во мне чеширский человек.
Он улыбается и спит,
а может, только сделал вид,
но пробивается подчас
чеширский смайл. Как сейчас.
- Заходи, прохожий, на наш базар.
Я купец по имени Бальтазар,
я торгую музыкой высших сфер.
- Я купец по имени Люцифер,
Покупаю души, дарю тела,
Надеваю туши на вертела...
- Ну а я - по имени Аваддон.
На развес - стенания или стон,
расписная морда, большая грудь...
- Иногда подумываешь рискнуть?
Я - купец по имени Фортунат.
Я богат. А будешь и ты - богат.
Да потом заполнишь! Скорее к нам!
Ты же помнишь?
Тело - Великий Храм,
а прогнать торгующих должен Ты.
Или к ним.
И сам продавай мечты.