Белокрылые лошадки
Читала намедни "Петера Каменцинда" своего людимого Гессе. Не знаю почему, но вдруг остановилась на описании природы, которые обычно пробегаю по диагонали. Возможно, потому, что это близкое мне ощущение Гессе сумел выразить так трогательно. Захотелось заучить отрывок напамять и, периодически распластавшись на траве звездочкой и глядя в небо, вспоминать эти строки.
"Назовите-ка мне человека на всем белом свете, который бы лучше знал и крепче любил облака, чем я ! Или покажите мне что-нибудь более прекрасное, чем облака ! Это и игра, и отрада, это - благословение, Божий дар, это - гнев и мрак преисподней. Они нежны, мягки и безмятежны, как души новорожденных младенцев, они прекрасны, богаты, щедры, как добрые ангелы, они угрюмы, неотвратимы и беспощадны, как посланники смерти. Они то стелются тонкой серебряной пеленой, то плывут мимо, смеясь и сверкая белыми, позлащенными с краев парусами, то величаво покоятся над землей, расцвеченные желтыми, красными и синеватыми бликами. Они медленно крадутся, черные, как закутанные в плащи убийцы, они несутся сломя голову со свистом гиканьем, словно бешеные всадники, они в печальной задумчивости неподвижно висят на бледном небосводе, одинокие, словно отшельники. Они принимают формы дивных островов и благословляющих ангелов, они напоминают грозящие десницы, трепещущие паруса или стрнников-журавлей. Они парят меж небесной твердью и бедной землей, словно прекрасный образ всей совокупной человеческой тоски, причастные и к тому, и к другому - мечты грешной земли, в которых она прижимает запятнанную душу свою к чистому небу. Они суть вечный символ всех странствий, всех поисков, всех желаний и тоски по отчему дому. И так же, как облака томимые робостью, бесприютной тоской и упрямством, блуждают души людей между временем и вечностью."
В этой книге мне еще приглянулись некоторые фразы и обороты, хоть и не настолько сильно.
"К тому же множеству стоявших как раз посередине между праведниками и грешниками и завидовавших и тем, и другим, принадлежал и мой отец."
"Каждый, как может, играет свою роль до конца, а затем медленно, словно нехотя, отступает назад, в круг ни на что не годных зрителей, и вскоре тихо, незаметно погружается в вечную тьму."
Меня возмущала и одновременно рсслабляла нахальная бесцеремонность, с какою примитивная, повседневная жизнь ежечасно заявляла о своих правах и пожирала тот избыток молодых сил и бодрости, привезенный мною с собой.
В вещем молчании стоял я, словно пророк, над темными безднами, внимая гулу великих потоков и бурь, душа моя готовилась постигнуть созвучие вещей и гармонию жизни.
Мы любили его не за шутки, не за ум, а за неистощимое веселье его светлой, ребячьей души, ежеминутно прорывавшееся и создававшее вокруг него легкую, радостную атмосферу.
Лишь у немногих замечал я признаки потребности без всякой видимой цели созидать самого себя и выяснить свои личные отношения с временем и вечностью.
"Красота и поэзия этого вечера смущали меня, ибо все это - лодка, звезды, теплое, неподвижное озеро - похоже было на роскошную театральную декорацию, на фоне которой мне предстояло разыграть сентиментальную сцену."
"Не потому ли, что всю свою жизнь я был робок и упрям, как дитя, и всегда ждал некоей настоящей жизни, которая налетит ураганом, подхватит меня, просветленного и богатого, и понесет на огромных своих крыльях навстречу зрелому, полновесному счастью ?"
"Смерть - наша умная и добрая сестра, которая знает заветный час и которой мы можем довериться в своем ожидании."
"Мне было невыразимо горько оттого, что жизнь стекала с меня мгновенно испаряющимися каплями росы, что ни один бурный поток не мог подхватить и унести меня с собою и ни одна пылкая страсть или глубокая причастность к чему-либо не могли разгорячить мою кровь и вырвать меня из тяжелого сна наяву."
"Я с удивлением заметил, что человек отличается от других явлений природы своею скользской, студенистой оболочкой лжи, которая служит ему защитой.
Вскоре я установил наличие этой оболочки у всех моих знакомых - результат того обстоятельства, что каждый испытывает потребность явить собою некую личность, некую четкую фигуру, хотя никто не знает своей истинной сути."
"Их суровая, бедная жизнь была им мила и без плаща учености и возвышенных интересов и слишком дорога, чтобы тратить время на украшение ее красивыми речами."
"Гибкий и по-женски несколько избалованный ум хозяйки весьма недурно сочетался с моей влюбленной и в то же время грубоватой натурой, а так как мы в сущности глубоко уважали друг друга, то тем яростнее спорили из-за каждого ничтожнейшего пустяка… "
"Старая любовь все еще горела во мне, но это был уже не сверкающий фейерверк, а ровное, надежное пламя, которое не дает состариться сердцу и над которым иногда, зиминими вечерами, старый безнадежный холостяк может погреть озябшие руки."
"Назовите-ка мне человека на всем белом свете, который бы лучше знал и крепче любил облака, чем я ! Или покажите мне что-нибудь более прекрасное, чем облака ! Это и игра, и отрада, это - благословение, Божий дар, это - гнев и мрак преисподней. Они нежны, мягки и безмятежны, как души новорожденных младенцев, они прекрасны, богаты, щедры, как добрые ангелы, они угрюмы, неотвратимы и беспощадны, как посланники смерти. Они то стелются тонкой серебряной пеленой, то плывут мимо, смеясь и сверкая белыми, позлащенными с краев парусами, то величаво покоятся над землей, расцвеченные желтыми, красными и синеватыми бликами. Они медленно крадутся, черные, как закутанные в плащи убийцы, они несутся сломя голову со свистом гиканьем, словно бешеные всадники, они в печальной задумчивости неподвижно висят на бледном небосводе, одинокие, словно отшельники. Они принимают формы дивных островов и благословляющих ангелов, они напоминают грозящие десницы, трепещущие паруса или стрнников-журавлей. Они парят меж небесной твердью и бедной землей, словно прекрасный образ всей совокупной человеческой тоски, причастные и к тому, и к другому - мечты грешной земли, в которых она прижимает запятнанную душу свою к чистому небу. Они суть вечный символ всех странствий, всех поисков, всех желаний и тоски по отчему дому. И так же, как облака томимые робостью, бесприютной тоской и упрямством, блуждают души людей между временем и вечностью."
В этой книге мне еще приглянулись некоторые фразы и обороты, хоть и не настолько сильно.
"К тому же множеству стоявших как раз посередине между праведниками и грешниками и завидовавших и тем, и другим, принадлежал и мой отец."
"Каждый, как может, играет свою роль до конца, а затем медленно, словно нехотя, отступает назад, в круг ни на что не годных зрителей, и вскоре тихо, незаметно погружается в вечную тьму."
Меня возмущала и одновременно рсслабляла нахальная бесцеремонность, с какою примитивная, повседневная жизнь ежечасно заявляла о своих правах и пожирала тот избыток молодых сил и бодрости, привезенный мною с собой.
В вещем молчании стоял я, словно пророк, над темными безднами, внимая гулу великих потоков и бурь, душа моя готовилась постигнуть созвучие вещей и гармонию жизни.
Мы любили его не за шутки, не за ум, а за неистощимое веселье его светлой, ребячьей души, ежеминутно прорывавшееся и создававшее вокруг него легкую, радостную атмосферу.
Лишь у немногих замечал я признаки потребности без всякой видимой цели созидать самого себя и выяснить свои личные отношения с временем и вечностью.
"Красота и поэзия этого вечера смущали меня, ибо все это - лодка, звезды, теплое, неподвижное озеро - похоже было на роскошную театральную декорацию, на фоне которой мне предстояло разыграть сентиментальную сцену."
"Не потому ли, что всю свою жизнь я был робок и упрям, как дитя, и всегда ждал некоей настоящей жизни, которая налетит ураганом, подхватит меня, просветленного и богатого, и понесет на огромных своих крыльях навстречу зрелому, полновесному счастью ?"
"Смерть - наша умная и добрая сестра, которая знает заветный час и которой мы можем довериться в своем ожидании."
"Мне было невыразимо горько оттого, что жизнь стекала с меня мгновенно испаряющимися каплями росы, что ни один бурный поток не мог подхватить и унести меня с собою и ни одна пылкая страсть или глубокая причастность к чему-либо не могли разгорячить мою кровь и вырвать меня из тяжелого сна наяву."
"Я с удивлением заметил, что человек отличается от других явлений природы своею скользской, студенистой оболочкой лжи, которая служит ему защитой.
Вскоре я установил наличие этой оболочки у всех моих знакомых - результат того обстоятельства, что каждый испытывает потребность явить собою некую личность, некую четкую фигуру, хотя никто не знает своей истинной сути."
"Их суровая, бедная жизнь была им мила и без плаща учености и возвышенных интересов и слишком дорога, чтобы тратить время на украшение ее красивыми речами."
"Гибкий и по-женски несколько избалованный ум хозяйки весьма недурно сочетался с моей влюбленной и в то же время грубоватой натурой, а так как мы в сущности глубоко уважали друг друга, то тем яростнее спорили из-за каждого ничтожнейшего пустяка… "
"Старая любовь все еще горела во мне, но это был уже не сверкающий фейерверк, а ровное, надежное пламя, которое не дает состариться сердцу и над которым иногда, зиминими вечерами, старый безнадежный холостяк может погреть озябшие руки."