Птицы
Весь круговорот жизни поддерживается любовью и голодом.
- Не надо! Пожалуйста, не надо!Глухая возня за стеной, звуки тяжелых шлепков, приглушенное рычание. Словно ворчит собака. Снова удар, потом крик.
- Заткнись!
Я падаю с постели и ударяюсь лбом о ребро прикроватного столика. Чувствую, что рассечена кожа на виске, по брови ползет струйка крови. В комнате темно, но по стенам полоснул луч света, а потом послышался шум множества крыльев. Птицы словно горохом посыпались на подоконник, толкаясь между собой и спихивая друг друга вниз. Я полежал некоторое время, вслушиваясь в возню за окном. Прошлое медленно растворялось в воздухе.
Шлепаю по коридору на кухню, ориентируясь по сиянию ночников на стенах. Я не люблю полной темноты.
Достаю из шкафчика коробочку с таблетками, торопливо глотаю белый диск. Это просто сон.
Пожалуй, надо поработать, все равно не уснуть. Я приоткрыл створку окна, впуская в дом влажный ночной воздух. На подоконнике лежат серые, черные, рыжие перья.
Он не был плохим отцом. Он учил меня кататься на велосипеде и ловить рыбу. Он радовался моим успехам в школе. Он построил качели и песочницу во дворе для сестры. Он любил мою мать. Пока в нем не поселились Эти.
В каждом человеке существует пустоты. Окна, через которые в тело проникают голодные сущности, чтобы заполнить дыры. Когда человек переполнен жизнью, когда в нем живет любовь, радость, увлечения и ожидание будущего - окна закрыты. Но стоит хоть чуть-чуть поддаться голодной пустоте - она вползет в тебя, чтобы сделать другим.
В отца вполз алкоголь. Сначала это были попытки расслабиться после работы. Потом он не мог заснуть без бутылки. А потом в ослабленный мозг полезли Эти.
Мама запудривала синяки и порезы, надевала кофты и платья с глухим воротом. Она делала все, чтобы отец не трогал меня и сестру.
Соседи? Они все видели и молчали. Чужая семья - потемки. Терпит - значит, любит. К тому же, мы были всегда чисто одеты и накормлены, ходили в школу, никому не жаловались.
Я увидел Их как-то поздно вечером, когда он заснул в кресле. В пепельнице на журнальном столике тлела начатая сигарета, струйки дыма сплетались в тусклом свете лампы. Я подошел поближе, чтобы потушить окурок и взглянул на отца.
Его лоб накрывала склизкая копошащаяся масса. Словно на лицо кто-то вывалил тарелку живых червей. Они закрывали глаза, уши, высовывались из ноздрей и рта.
Чуть ниже шевелилось мохнатое серое кольцо, обвивающее шею.
Я схватил полотенце со столика и протянул руку, чтобы стряхнуть этот червивый холодец, но отшатнулся - кольцо стремительно распрямилось, выпростав голову, состоящую из огромной пасти. Зверь шипел, бледнея и растворяясь на глазах.
- Какого хрена тебе надо?
Отец проснулся и внезапно ударил меня кулаком в грудь, так, что я отлетел в угол комнаты, ударившись затылком о шкаф.
Я лежал на спине, безуспешно пытаясь вздохнуть и больше всего боялся, что отец сейчас подойдет и стряхнет червей прямо в мой открытый рот. Он медленно надвигался, сжимая в руке массивную хрустальную пепельницу, из которой на пол летели пепел и огрызки вонючих сигарет.
Я инстинктивно поднял руки, чтобы защититься от удара.
- Папа, что… - я не успел закончить фразу, отец ударил меня носком ботинка по ребрам, ломая и сминая их. Потом он наступил на руку, раздробив мне запястье.
В глазах побелело, а окружающий мир с огромной скоростью куда-то понесся, раздвигая стены и заглушая звуки.
Там, в этой яркой белизне, ко мне слетались птицы. Стаи серых, рыжих, пятнистых птиц, хлопающих крыльями и закрывающих слепящее глаза солнце, выглянувшее неизвестно откуда.
Они садились мне на голову и на грудь, окружили меня пушистым плотным коконом, отгоняя боль.
Я закрыл глаза. Смешные. Щекочут мне щеки и уши, лохматят волосы.
- Я убью тебя, когда вырасту, - пробормотал я, проваливаясь в небытие. - Я убью тебя, сука.
Птицы разом взметнулись в воздух, а потом я услышал, как завопил отец.
Я был в беспамятстве, когда приехал врач. Три сломанных ребра, запястье, два пальца на левой руке, черепно-мозговая травма, вывихнутая челюсть. Кажется, отец ударил меня по лицу пепельницей.
Мать и сестра пришли ко мне в больницу на следующий день, когда я пришел в сознание.
- Мама, как ты? - хотел спросить я, но не мог из-за наложенной на челюсть повязки.
- Все хорошо, - мама заметила мои усилия. - Ты поправишься.
Маленькая Олька вертелась на стуле и подпрыгивала.
- Макс, тебе больно? - белые бровки хмурились, она изо всех сил старалась не заплакать.
Я взял ее крохотную лапку в руку и осторожно сжал, чтобы мелкая успокоилась. Мне хотелось спросить, что с отцом. И было тревожно, что он может сделать с ними в мое отсутствие.
Как оказалось, отец уже не мог причинить никому боли. Он не дожил до приезда полиции.
На следующую ночь мне приснился сон. Отец улыбался, распростертый на белой мраморной плите. Его тело от подбородка до пяток покрывала слизистая масса, которую я увидел той ночью.
Он увидел меня, и его глаза заполнил ужас. Черви зашевелились, приходя в движение. Они начали жрать его, погружаясь все глубже и глубже, раскрывая грудную клетку, как нож - масло. Вот появилось бьющееся сердце, легкие, прочие внутренности…
Я вызываю птиц легко, только подумав о них. Крылатое облако накрывает плиту, склевывая червяков с кровавой скатерти на мраморе. Отец еще жив, он страшно кричит, как поверженный бог, и корчится, но птицы безжалостны. Они взлетают, только сожрав слизняков подчистую.
Но отец уже не шевелится. Он превратился в гору мясных ошметков.
Похороны прошли без меня. На них были представители полиции, мать с сестрой и двоюродная сестра отца. Официальной причиной смерти был инфаркт.
- Привет, Макс!
Голос сестры в телефонной трубке наигранно бодр, но меня не обмануть.
- С тобой все в порядке?
- Я сломала руку. Ты можешь забрать Мотю из школы?
- Олька?
- Ээ… Упала на лестнице.
Она лжет, и мы оба знаем это.
- Конечно, заберу. А где Олег?
- Он утром улетел в командировку.
В командировку. Понятно.
Отца мучил зверь - алкоголь. У мужа сестры чудовища были куда голоднее.
Я редко бывал у них в гостях. Год назад сестра отмечала свое тридцатилетие и приглашала меня среди прочих гостей.
Олег напоминал мне отца. Тот же рост, широкие плечи, улыбка, оставляющая холодным взгляд серых глаз. Думаю, что сестра инстинктивно выбрала его за это сходство.
- Максим! - он пожал мне руку и подмигнул. - Ты один? Без девушки?
- Один, - пожал я плечами.
Мне действительно сложно было влюбиться. Птицы показывали всё в истинном свете.
На плечах Олега цвел целый огород голодных ртов: похоть, алчность, злоба, гордыня, властолюбие.
Похоть - двухголовая рептилия с утрированными половыми признаками, алчность - черная жаба, покрытая алыми бородавками, злоба - серая крыса с пастями по всему телу.
Возможно, мой мозг визуализировал чужие пороки именно в виде животных. А на самом деле это были ментальные облака, которые я видел ясно и отчетливо.
На день рождения сестры Олег умудрился пригласить свою любовницу - эффектную брюнетку в умопомрачительном платье, на которую пялились все присутствующие мужчины.
- Ты не хочешь развестись с ним? - спросил я у сестры, когда мы вышли подышать свежим воздухом на веранде.
- Он не даст мне развод, - равнодушно сказала Ольга. - Сказал, что я не увижу никогда сына. Ты же понимаешь, с его связями.
- Ты можешь переехать ко мне. Дом стоит пустой.
- Чтобы ты никогда не женился? - Ольга попыталась привычно перевести стрелки.
- Когда я найду ту, которая понравится моим… - я запнулся.
- Твоим тараканам? - поддразнила она меня.
- Да, им самым, - я улыбнулся.
Матвей сидел со скучающим видом на скамейке у школы, разглядывая завитушки чугунной ограды.
- Привет, - я помахал ему рукой. - Сегодня тебя забираю я. Как насчет прокатиться?
- Круто! - пацан расцвел на глазах. - Макс, а за что тебя любят птицы?
Я опешил.
- В смысле?
- Ну, возле тебя всегда вертится стайка. И ты приносишь перья на плечах. Я даже собирал дома перышки, но потом они куда-то пропали. Наверно, мама выкинула.
Я почесал в затылке. Ишь, ты. Глазастый.
- Прикормил, понимаешь ли.
- А мне можно приручить таких? - простодушно спросил Мотя.
- Вырастешь - увидим.
Мы с племянником пообедали в пельменной, потом зашли в досуговый центр, где нас и обнаружила Ольга, развлекающихся в боулинге.
Мне почему-то показалось, что я вижу маму. Бледное лицо, высокий глухой ворот свитера, потухший взгляд. Рука была подвешена на гибком лангете.
- Ты знаешь, что семейное насилие редко заканчивается хорошо? - спросил я сестру.
Матвей переводил взгляд с меня на нее, нахмурившись. В десять лет я уже знал, почему кричит мама в спальне наверху.
Ольга молчала, комкая в здоровой руке платок.
- Он покалечит тебя. Или Мотьку.
- Он его и пальцем не тронул, - прошептала сестра.
- То есть, когда он увидит, что папа бьет маму, это будет необходимым для него зрелищем?
- Хорошо. Мы уйдем, - кивнула она, соглашаясь.
- Я помогу тебе собрать вещи, пока Олег в отъезде.
- Мы сами.
- Бери минимум. Только необходимое, - наставлял я. - Машину оставь. Она не нужна. Позвонишь в семь, я заберу тебя. Договорились?
Ольга снова кивнула.
Я наклонился к Матвею.
- Проследи там, чтобы мама ничего не забыла.
Мне надо было отвезти ее за вещами и сразу забрать. Зря понадеялся на эту мнимую «командировку». Дьявол, дьявол!
В семь часов Ольга не позвонила. Я набрал ее номер пару раз и бросился к машине. Лишь бы он просто запер их в доме, лишь бы ничего не случилось, твердил я себе.
Птицы шумели в голове, стремясь вырваться на свободу, но я сдерживал их усилием воли.
- Что, сынок, не удается избавиться от меня? - голос отца был насмешливым и скрипучим.
Я глянул в зеркало заднего вида. Он сидел, развалившись на сиденье. С протухшего черепа ошметками падали черви, а вместо глаз пылали два желтых огонька, напоминающих угли. Господи, я снова почувствовал себя ребенком.
- Ты жидкая куча дерьма, а не мой отец, - с отвращением сказал я. - Он ушел, когда мне было пять лет. Проваливай, пока не вытряхнул тебя с моста.
Эта сука мешала мне сосредоточиться на дороге. Я отвел глаза от зеркала и увеличил скорость.
Я оставил машину у распахнутого гаража и вошел через мастерскую на кухню, сразу же натолкнувшись на сестру. Она лежала лицом вниз в луже крови у раковины. Рядом с ней валялись банки с рассыпанными крупами и приправами, разбросанные ложки и вилки. И ни одного ножа.
Я прикоснулся к шее, отыскивая пульс. Жива, но без сознания.
Набрал 911, чтобы вызвать помощь. Держись, сестренка.
- Матвей! - крикнул громко, чтобы племянник знал, что я здесь.
Осторожно ступая по битому стеклу, направился в гостиную. Там работал включенный без звука телевизор, но никого не было.
Глянул на второй этаж.
- Матвей! - еще громче. - Ты здесь?
Нужно подняться, осмотреть спальни на втором этаже. Я поставил ногу на ступеньку и услышал рычание. Сверху на меня смотрела тощая серая собака, оскалив клыки. Кажется, у сестры не было домашних животных?
Наверху грохнуло, потом дико кто-то закричал.
Птицы, так долго сидящие на привязи, наконец-то вырвались на свободу, кружа под потолком и осыпая перьями нижний этаж.
Я взлетел вверх по лестнице и побежал по коридору, открывая двери, собака бежала впереди, словно указывая дорогу, остановилась у двери с плакатом - мультяшной таксой.
Племянник стоял у окна, а на ковре перед ним корчился Олег, которого рвала стая собак, напоминающих мелких терьеров.
- Не надо, Матвей! - закричал я.
Но мальчик не отводил расширенных глаз от копошащейся кучи.
Я бессильно прислонился к двери и услышал сирены подъезжающих машин.
Племянник перевел на меня взгляд, и я поразился, насколько он был взрослым.
- Он убил маму, - сказал мальчик тихо.
Я подошел к нему, перешагнув тело уже мертвого Олега и обнял за плечи.
- Она жива, жива. Пойдем вниз, сейчас приедут врачи.
Потом спросил:
- Собаки?
И вдруг Матвей снова стал маленьким мальчиком.
- Я играл с ними, - смущенно сказал он, опустив глаза. - Папа не разрешал завести щенка.
Птицы кружили над нами серым облаком, а я думал, будет ли приходить теперь вместе с отцом Олег?