Деникин в Таганроге
Оригинал взят у skif_tag в Деникин в Таганроге
Всё это было не так давно. Не на нашей памяти, но наши бабушки и дедушки всё это видели своими глазами. Эх, отмотать бы хотя бы лет 35, расспросить, записать...
В 1919 году моим грандам было по 20, и они жили в Таганроге, где в это время располагалась ставка Верховного Главнокомандующего Антона Ивановича Деникина...
Хорошо, что хоть кто-то оставил частные воспоминания об этих днях, безумно интересно их читать...
Генералы Богаевский, Деникин, Краснов.
Историк Павел Филевский:
Вся Греческая улица была отведена для штаба главнокомандующего. На этой улице жили многие офицеры Всевеликого Войска Донского и Добровольческой армии. Генералу Деникину отвели дом Ф.К. Звороно, тот самый, где в период немецкого присутствия, проживал командир оккупационного корпуса германских войск генерал фон Кнерцер. Деникин часто прогуливался по улице и по словам П.П. Филевского это «был плотный, богатырского сложения человек лет пятидесяти. Шел спокойно и довольно скоро. Посещал Константино-Еленинскую церковь»
Леонид Дивидович Зимонт:
Вскоре в Таганроге появилась ставка Добровольческой армии во главе с генералом Деникиным. Ставка разместилась в том же особняке, где помещался немецкий штаб. Но теперь все было гораздо торжественнее. По улице перед ставкой была запрещена всякая езда; следили за этим специальные часовые, стоящие на ближайших перекрестках. Запрещалось и пешее хождение с той стороны улицы, где была ставка. По сторонам подъезда на маленьких квадратных ковриках лицом друг к другу с шашками наголо, замерев как истуканы, стояли два офицера в парадных золотых погонах и при всех регалиях. В общем, все выглядело очень эффектно.
Город оживился. Его население заметно увеличилось. Один за другим открывались магазины и рестораны. На Петровской улице появилось кабаре. Обновились вывески, с яркими золотыми буквами: "Мануфактурный магазин Адабашева", "Гастрономический магазин Дурукова", "Бр. Камбуровы", "Ильченко и сыновья" и многие другие. На берегу моря, возле яхт-клуба, заработала макаронная фабрика Машетти. Улицы, прекрасный городской сад - гордость таганрогжцев, рестораны, Воронцовский бульвар над морем заполнились франтоватыми офицерами и разодетыми дамами и девицами.
Деникин в Таганроге, 1919
Вскоре в городе организовали новый банк "Домокредит", и дядя Петя стал его управляющим. Что он кредитовал, я не знаю - никаких новых домов в то время не строили. Хорошо помню вывеску этого банка на углу Петровской улицы и Дебальцевского переулка с синими буквами по белому фону и дядю Петю в строгом темном костюме, распоряжавшемся в маленьком операционном зале. Тетя Оля занялась организацией детских садов и площадок. Каким образом и, как говорят теперь, по какой линии они организовывались, не представляю.
У нас дома "изъяли" одну комнату, (в которой раньше жили родители) и поселили в ней молодого поручика (по-теперешнему, ст. лейтенант). Жил он у нас недолго. Это был симпатичный скромный человек, как видно, любящий детей. Он мне рассказывал о войне, о походах, в которых прошла почти вся его "взрослая" жизнь. И было видно, что это все его очень огорчает и что он с удовольствием сбросил бы военную форму и занялся каким-нибудь мирным делом. После него жил другой офицер, кажется, капитан. Держался он надменно, нагло, ни с кем не разговаривал и, мне кажется, не здоровался. Жил он тоже недолго. Вероятно, после него эту комнату занял Всеволод Ефимович. Вскоре состоялась его свадьба с Зинаидой Александровной. Обряд мне понравился. Молодые стояли на прямоугольном куске голубого шелка, под которым лежала какая-то денежная ассигнация. Жених был в полувоенной форме (по-моему, он имел какое-то отношение к Земгору - Союзу земств и городов). Невеста - в белом платье и фате со счастливой и смущенной улыбкой.
Деникин и Марков в окружении сослуживцев, Таганрог, 1919
Мы часто бывали у хорошего знакомого моего деда, старого таганрогского учителя Григория Глебовича Глебова. Его младшая сестра Оля училась с тетей Олей в гимназии. Ходить я к ним любил. И он и его вечно хлопочущая по хозяйству жена Агния Викторовна всегда встречали радостно и приветливо. У них было три дочери: примерно мои ровесницы Сима и Люда и маленькая трех- или четырехлетняя Олечка. Она была любимицей всей семьи, и я разделял эту любовь. К всеобщему горю, она вскоре умерла. Жили Глебовы в маленьком одноэтажном домике в глубине уютного зеленого двора на Греческой улице возле Итальянского переулка (мне довелось побывать в этом дворе лет через пятьдесят - ничего не изменилось; впрочем, это относилось ко многим двора, улицам и домам старой части Таганрога да, конечно, и не только Таганрога). Сразу за домом был глубокий обрыв, заросший кустарником и бурьяном. А внизу - Таганрогский залив. Налево, в глубине залива, дымили трубы заводов: металлургического, котельного, кожевенного, а направо, в ясные дни, было не столько видно, сколько угадывалось устье Дона.
Еще я любил бывать у Камбуровых.Там были два мальчика моего возраста. Их мама тоже была подругой тети Оли по гимназии. Как их всех звали, я теперь уже не помню. Люди это были очень богатые. За городом в Дубках у них была дача, а мальчики имели пони, на котором в маленькой, но совсем как в настоящей, коляске я однажды ездил по Таганрогу. Камбуровы жили в прекрасном особняке на той же Греческой улице. У них был большой сад с видом на море. Впрочем, если мне не изменяет память, они в то время жили в небольшом флигеле, а главный дом занимало итальянское консульство. Однажды я у них обедал, и на этом обеде присутствовал итальянский консул, приветливый молодой мужчина, хорошо говорящий по-русски. После ухода белых я о Камбуровых ничего не слышал. Возможно, что они эмигрировали. Только еще долго напоминала о них большая вывеска на одном из домов на главной улице города: "Братья Камбуровы."
Таганрог расположен на полуострове, во всяком случае это относится к старой части города. Теперь город разросся, раздвинул свои границы, вышел на степной простор. А тогда он весь, или почти весь, помещался на этом полуострове. В какую бы сторону от нашего дома вы не пошли, за исключением одного направления - в сторону центра по Петровской ул., вы бы неизбежно уперлись в море. Идя по Петровской улице в сторону противоположную от центра, оставив с правой стороны низкие мрачного вида казармы и конюшни Атаманского полка, вы оказывались в так называемой крепости. Строго говоря, на крепость она была мало похожа (во всяком случае, я себе представлял крепости не такими).Три или четыре низких каменных постройки с толстыми стенами и редкими маленькими окошками, вероятно, казематы. Несколько старых чугунных пушек (их называли турецкими) на низеньких лафетах, стоящих прямо на земле, да несколько ядер, вмурованных в стены, как память о былых турецких бомбардировках. Возле казематов - небольшой плац, попросту говоря, пустырь, на котором проводили смотры и обучали новобранцев, а за ним море.
Так вот на этом плацу я однажды "встретился" с генералом Деникиным. Встретился, что называется, нос к носу. Произошло это так. Я стоял возле стены одного из казематов в тени от развесистых акаций (впрочем, может быть, это были тополя) и наблюдал за экзерцициями какой-то воинской части. Внезапно из-за угла выехал открытый желтовато-оливковый автомобиль, и из него вышли три французских офицера и Деникин. Я его сразу узнал по седоватой бородке, плотной фигуре и генерал-лейтенантским погонам (тогда на погонах генерал-лейтенанта были три маленьких звездочки, как теперь у старшего лейтенанта, но, конечно, по генеральским зигзагам). Раздалась команда: "Смирно". Кто-то подбежал с рапортом. На меня внимания не обратили, мне было около десяти лет, и вид у меня, надо думать, был достаточно респектабельный.
Однажды, ко мне, запыхавшись, влетел мой приятель Жора, сын акушерки, живущей в соседнем дворе. Это был очень маленький, щупленький человечек, подвижный и деятельный:
- В порту французский военный корабль!
Через пять минут мы уже кубарем катились вниз по Воронцовскому спуску, а еще через десять, с замиранием сердца, стояли перед французской каноненеркой, ошвартованной кормой к берегу. Все возбуждало жгучий мальчишеский интерес: и матросы в бескозырках с пушистыми красными помпонами, и офицеры без погон с золотыми нашивками на рукавах, и быстрая картавящая французская речь, и плоский блестящий штык на винтовке у стройного приветливого часового возле трапа, с которым мы сразу вступили в беседу ( с немцами так просто обычно не получалось).
- Русский не хороший, не бьен. Француз бьен, француз хороший, - темпераментно доказывал часовому Жора, считая это, вероятно, высшим проявлением русского гостеприимства.
- Нон, нон, - любезно возражал француз, весело улыбаясь. - Русский тре бьен, очень карашо, француз не карашо.
Так беседовали мы довольно долго, изощряясь во взаимных любезностях.
Прибытие Главнокомандующего ВСЮР генерала Деникина в британскую союзническую миссию. Таганрог, 1919
Заходили в порт и другие французские канонерки (всего я помню три), и каждый раз я непременно и подолгу стоял перед ними, мечтая о дальних странах, о Франции, о бескрайних морских просторах и голубых заливах с изумрудно зелеными берегами.
Вообще, в порту было всегда интересно, и я в редкий день в нем не бывал (благо было это совсем рядом). Пассажирские пароходы я узнавал издали. Старые морские колесники (когда -то они и через океаны ходили): "Цесаревич Алексей", "Принц Альберт", однотипные и самые из них лучшие "Граф Румянцев",''Граф Тотлебен", "Граф Платов"и какой-то еще четвертый "Граф". Изящные винтовые - "Вперед" и "Возрождение". А чего стоила стройная трехмачтовая красавица баркентина Таганрогского мореходного училища "Святой Ипполит"! Глядя на нее, уже вообще нельзя было думать ни о чем, кроме моря, штормов, пиратов... Впрочем, сколько я ее помню, она всегда мирно стояла на своем постоянном месте у широкого внешнего мола, исчезая очень редко и очень ненадолго. Какие уж тут штормы и пираты! Но меня это ни капельки не смущало.
Генерал-квартирмейстер Ю.Н. Плющевский-Плющик, начальник штаба генерал Романовский, офицер для поручений полковник П.В. Колтышев. Таганрог, 1919 г.
Лет за пятнадцать-двадцать до описываемого времени на одном из этих пирсов хозяйничал в качестве морского агента приятель деда, некто Иван Гаврилович Казачков. Потом он переехал в Ростов, где я с ним познакомился в двадцатых годах. Был он волгарем, обладал мощнейшим басом, высоким ростом и густой бородой. По мировоззрению он, вероятно, больше всего подходил к Союзу русского народа. Но все же настоящим черносотенцем он не был в силу своего добродушно-миролюбивого характера, терпимого и немного скептического ума.
У Ивана Гавриловича было 8 дочерей и один, самый младший, сын. Одна из дочек вышла замуж за немца-колониста и в двадцатых годах уехала в Германию. Остальные жили в Ростове большой дружной семьей. Уже после революции Иван Гаврилович, где-то еще работающий, мог, зайдя в учреждение, где большинство было евреями или другими, как говорили в царское время, инородцами, низко поклониться и громогласно пробасить:
- Здравствуйте русские люди.
Но у него это получалось так беззлобно-добродушно, что никогда никто не обижался. Следует учесть, что в те времена к национальному вопросу относились очень щепетильно: в удостоверениях личности национальность не указывали, в театрах было строго запрещено акцентирование и подчеркивание других национальных черт, всякие шовинистические и антисемитские настроения немедленно и резко пресекались.
Деникин и Романовский, Таганрог, 1919
Но это я уже забегаю вперед. А тогда в 1919 году в белом стане шовинизм и антисеметизм процветали. Деникин обещал въехать в Первопрестольную (т.е. в Москву) на белом коне под малиновый перезвон "сорока сороков". Этот шовинистический, черносотенный душок проник неизбежно и в нашу детскую среду.
Если пойти от нашего дома "вниз" по Дворцовому переулку, то метрах в двухстах на углу Греческой улицы вы оказывались возле дворца Александра I. В нем он жил последнее время и умер. Дворец представлял собой довольно длинное одноэтажное здание, расположенное "глаголью" по Греческой улице и Дворцовому переулку. Дальше на целый квартал шел бывший дворцовый сад, доходивший до Мало-Греческой улицы. Это была очень маленькая улица (всего, кажется, два квартала), на которой, как раз против сада, помещалось Таганрогское трехклассное мореходное училище. К тому времени сад был запущен, а кое-где превратился почти в пустырь.
Вот в этом-то саду тетя Оля организовала летнюю детскую площадку. Ее задача, как я теперь понимаю, заключалась в том, чтобы на период каникул сконцентрировать окрестных детей младшего и среднего возраста, оторвав их от отрицательного влияния улицы. Очевидно, в какой-то мере задача была решена. Ребят собралось много. Я думаю, что больше двух сотен. На площадку принимались все, независимо от социального, имущественного и общественного положения. Большинство детей было из простых семей: рабочих, ремесленников, мелких служащих. Но были и дети более зажиточных слоев и интеллигенции.
Романовский, Деникин, К.Н. Соколов. Стоят Н.И. Астров, Н.В.С, 1919 г., Таганрог.
Заглянул к нам на площадку даже полковник Бек с женой и сыном, худым длинноногим мальчиком, одетым на английский манер (короткие штаны, гольфы, какая-то курточка). Они всем интересовались и отнеслись ко всему очень доброжелательно, но сына не оставили, вероятно, сочтя наш состав слишком плебейским. Здесь я хорошо рассмотрел полковника, не то что на параде, где он гарцевал на лихом донском жеребце. Он долго разговаривал с тетей Олей и ее "правой рукой" Еленой Феофановной, очень милой женщиной, фребеличкой, учительницей начальной школы.
Итак, о шовинизме. Всякое его появление на площадке немедленно пресекалось. В этом отношении все воспитатели были единодушны. Но все же кое-что прорывалось. Я помню миловидную белокурую девочку, прыгающую на одной ножке перед двумя маленькими (вероятно, теперешние первоклашки) армянскими детьми, братом и сестрой, и распевающую во весь голос: "Армяшка длинный нос, почем булки продаешь"... и т.д. Другой раз несколько больших, лет по 13-14, хулиганистого типа парней подстерегли на улице одного тихого еврейского мальчика, как видно, из очень бедной семьи и, как говорится, довольно чувствительно "накостыляли" ему шею. Но это были отдельные случаи. В общем, мы жили дружно и никакой ни имущественной, ни социальной, ни национальной розни, как правило, не чувствовалось.
Днем нас кормили под большим полукруглым в плане навесом на толстых каменных столбах. Потом мы, под тем же навесом, что-то мастерили, писали, рисовали. На игровой площадке и на узком длинном пустыре вдоль забора, отделявшего нас от Дворцового переулка, играли, бегали, прыгали. Густые заросли сирени, были великолепным местом для игры в прятки и в "Казаки-разбойники". Действовал на нашей площадке и драмкружок. Ставили какие-то пьесы, рисовали декорации, писали афиши и программы. Помню, как старательно рисуя такую программу, я изобразил маяк и в его лучах написал "ПРОГРАМА", через одно М. Сперва я был очень огорчен, но потом кто-то подрисовал второе М и в таком, хотя и довольно корявом виде, программа была использована по назначению.
Всё это было не так давно. Не на нашей памяти, но наши бабушки и дедушки всё это видели своими глазами. Эх, отмотать бы хотя бы лет 35, расспросить, записать...
В 1919 году моим грандам было по 20, и они жили в Таганроге, где в это время располагалась ставка Верховного Главнокомандующего Антона Ивановича Деникина...
Хорошо, что хоть кто-то оставил частные воспоминания об этих днях, безумно интересно их читать...
Генералы Богаевский, Деникин, Краснов.
Историк Павел Филевский:
Вся Греческая улица была отведена для штаба главнокомандующего. На этой улице жили многие офицеры Всевеликого Войска Донского и Добровольческой армии. Генералу Деникину отвели дом Ф.К. Звороно, тот самый, где в период немецкого присутствия, проживал командир оккупационного корпуса германских войск генерал фон Кнерцер. Деникин часто прогуливался по улице и по словам П.П. Филевского это «был плотный, богатырского сложения человек лет пятидесяти. Шел спокойно и довольно скоро. Посещал Константино-Еленинскую церковь»
Леонид Дивидович Зимонт:
Вскоре в Таганроге появилась ставка Добровольческой армии во главе с генералом Деникиным. Ставка разместилась в том же особняке, где помещался немецкий штаб. Но теперь все было гораздо торжественнее. По улице перед ставкой была запрещена всякая езда; следили за этим специальные часовые, стоящие на ближайших перекрестках. Запрещалось и пешее хождение с той стороны улицы, где была ставка. По сторонам подъезда на маленьких квадратных ковриках лицом друг к другу с шашками наголо, замерев как истуканы, стояли два офицера в парадных золотых погонах и при всех регалиях. В общем, все выглядело очень эффектно.
Город оживился. Его население заметно увеличилось. Один за другим открывались магазины и рестораны. На Петровской улице появилось кабаре. Обновились вывески, с яркими золотыми буквами: "Мануфактурный магазин Адабашева", "Гастрономический магазин Дурукова", "Бр. Камбуровы", "Ильченко и сыновья" и многие другие. На берегу моря, возле яхт-клуба, заработала макаронная фабрика Машетти. Улицы, прекрасный городской сад - гордость таганрогжцев, рестораны, Воронцовский бульвар над морем заполнились франтоватыми офицерами и разодетыми дамами и девицами.
Деникин в Таганроге, 1919
Вскоре в городе организовали новый банк "Домокредит", и дядя Петя стал его управляющим. Что он кредитовал, я не знаю - никаких новых домов в то время не строили. Хорошо помню вывеску этого банка на углу Петровской улицы и Дебальцевского переулка с синими буквами по белому фону и дядю Петю в строгом темном костюме, распоряжавшемся в маленьком операционном зале. Тетя Оля занялась организацией детских садов и площадок. Каким образом и, как говорят теперь, по какой линии они организовывались, не представляю.
У нас дома "изъяли" одну комнату, (в которой раньше жили родители) и поселили в ней молодого поручика (по-теперешнему, ст. лейтенант). Жил он у нас недолго. Это был симпатичный скромный человек, как видно, любящий детей. Он мне рассказывал о войне, о походах, в которых прошла почти вся его "взрослая" жизнь. И было видно, что это все его очень огорчает и что он с удовольствием сбросил бы военную форму и занялся каким-нибудь мирным делом. После него жил другой офицер, кажется, капитан. Держался он надменно, нагло, ни с кем не разговаривал и, мне кажется, не здоровался. Жил он тоже недолго. Вероятно, после него эту комнату занял Всеволод Ефимович. Вскоре состоялась его свадьба с Зинаидой Александровной. Обряд мне понравился. Молодые стояли на прямоугольном куске голубого шелка, под которым лежала какая-то денежная ассигнация. Жених был в полувоенной форме (по-моему, он имел какое-то отношение к Земгору - Союзу земств и городов). Невеста - в белом платье и фате со счастливой и смущенной улыбкой.
Деникин и Марков в окружении сослуживцев, Таганрог, 1919
Мы часто бывали у хорошего знакомого моего деда, старого таганрогского учителя Григория Глебовича Глебова. Его младшая сестра Оля училась с тетей Олей в гимназии. Ходить я к ним любил. И он и его вечно хлопочущая по хозяйству жена Агния Викторовна всегда встречали радостно и приветливо. У них было три дочери: примерно мои ровесницы Сима и Люда и маленькая трех- или четырехлетняя Олечка. Она была любимицей всей семьи, и я разделял эту любовь. К всеобщему горю, она вскоре умерла. Жили Глебовы в маленьком одноэтажном домике в глубине уютного зеленого двора на Греческой улице возле Итальянского переулка (мне довелось побывать в этом дворе лет через пятьдесят - ничего не изменилось; впрочем, это относилось ко многим двора, улицам и домам старой части Таганрога да, конечно, и не только Таганрога). Сразу за домом был глубокий обрыв, заросший кустарником и бурьяном. А внизу - Таганрогский залив. Налево, в глубине залива, дымили трубы заводов: металлургического, котельного, кожевенного, а направо, в ясные дни, было не столько видно, сколько угадывалось устье Дона.
Еще я любил бывать у Камбуровых.Там были два мальчика моего возраста. Их мама тоже была подругой тети Оли по гимназии. Как их всех звали, я теперь уже не помню. Люди это были очень богатые. За городом в Дубках у них была дача, а мальчики имели пони, на котором в маленькой, но совсем как в настоящей, коляске я однажды ездил по Таганрогу. Камбуровы жили в прекрасном особняке на той же Греческой улице. У них был большой сад с видом на море. Впрочем, если мне не изменяет память, они в то время жили в небольшом флигеле, а главный дом занимало итальянское консульство. Однажды я у них обедал, и на этом обеде присутствовал итальянский консул, приветливый молодой мужчина, хорошо говорящий по-русски. После ухода белых я о Камбуровых ничего не слышал. Возможно, что они эмигрировали. Только еще долго напоминала о них большая вывеска на одном из домов на главной улице города: "Братья Камбуровы."
Таганрог расположен на полуострове, во всяком случае это относится к старой части города. Теперь город разросся, раздвинул свои границы, вышел на степной простор. А тогда он весь, или почти весь, помещался на этом полуострове. В какую бы сторону от нашего дома вы не пошли, за исключением одного направления - в сторону центра по Петровской ул., вы бы неизбежно уперлись в море. Идя по Петровской улице в сторону противоположную от центра, оставив с правой стороны низкие мрачного вида казармы и конюшни Атаманского полка, вы оказывались в так называемой крепости. Строго говоря, на крепость она была мало похожа (во всяком случае, я себе представлял крепости не такими).Три или четыре низких каменных постройки с толстыми стенами и редкими маленькими окошками, вероятно, казематы. Несколько старых чугунных пушек (их называли турецкими) на низеньких лафетах, стоящих прямо на земле, да несколько ядер, вмурованных в стены, как память о былых турецких бомбардировках. Возле казематов - небольшой плац, попросту говоря, пустырь, на котором проводили смотры и обучали новобранцев, а за ним море.
Так вот на этом плацу я однажды "встретился" с генералом Деникиным. Встретился, что называется, нос к носу. Произошло это так. Я стоял возле стены одного из казематов в тени от развесистых акаций (впрочем, может быть, это были тополя) и наблюдал за экзерцициями какой-то воинской части. Внезапно из-за угла выехал открытый желтовато-оливковый автомобиль, и из него вышли три французских офицера и Деникин. Я его сразу узнал по седоватой бородке, плотной фигуре и генерал-лейтенантским погонам (тогда на погонах генерал-лейтенанта были три маленьких звездочки, как теперь у старшего лейтенанта, но, конечно, по генеральским зигзагам). Раздалась команда: "Смирно". Кто-то подбежал с рапортом. На меня внимания не обратили, мне было около десяти лет, и вид у меня, надо думать, был достаточно респектабельный.
Однажды, ко мне, запыхавшись, влетел мой приятель Жора, сын акушерки, живущей в соседнем дворе. Это был очень маленький, щупленький человечек, подвижный и деятельный:
- В порту французский военный корабль!
Через пять минут мы уже кубарем катились вниз по Воронцовскому спуску, а еще через десять, с замиранием сердца, стояли перед французской каноненеркой, ошвартованной кормой к берегу. Все возбуждало жгучий мальчишеский интерес: и матросы в бескозырках с пушистыми красными помпонами, и офицеры без погон с золотыми нашивками на рукавах, и быстрая картавящая французская речь, и плоский блестящий штык на винтовке у стройного приветливого часового возле трапа, с которым мы сразу вступили в беседу ( с немцами так просто обычно не получалось).
- Русский не хороший, не бьен. Француз бьен, француз хороший, - темпераментно доказывал часовому Жора, считая это, вероятно, высшим проявлением русского гостеприимства.
- Нон, нон, - любезно возражал француз, весело улыбаясь. - Русский тре бьен, очень карашо, француз не карашо.
Так беседовали мы довольно долго, изощряясь во взаимных любезностях.
Прибытие Главнокомандующего ВСЮР генерала Деникина в британскую союзническую миссию. Таганрог, 1919
Заходили в порт и другие французские канонерки (всего я помню три), и каждый раз я непременно и подолгу стоял перед ними, мечтая о дальних странах, о Франции, о бескрайних морских просторах и голубых заливах с изумрудно зелеными берегами.
Вообще, в порту было всегда интересно, и я в редкий день в нем не бывал (благо было это совсем рядом). Пассажирские пароходы я узнавал издали. Старые морские колесники (когда -то они и через океаны ходили): "Цесаревич Алексей", "Принц Альберт", однотипные и самые из них лучшие "Граф Румянцев",''Граф Тотлебен", "Граф Платов"и какой-то еще четвертый "Граф". Изящные винтовые - "Вперед" и "Возрождение". А чего стоила стройная трехмачтовая красавица баркентина Таганрогского мореходного училища "Святой Ипполит"! Глядя на нее, уже вообще нельзя было думать ни о чем, кроме моря, штормов, пиратов... Впрочем, сколько я ее помню, она всегда мирно стояла на своем постоянном месте у широкого внешнего мола, исчезая очень редко и очень ненадолго. Какие уж тут штормы и пираты! Но меня это ни капельки не смущало.
Генерал-квартирмейстер Ю.Н. Плющевский-Плющик, начальник штаба генерал Романовский, офицер для поручений полковник П.В. Колтышев. Таганрог, 1919 г.
Лет за пятнадцать-двадцать до описываемого времени на одном из этих пирсов хозяйничал в качестве морского агента приятель деда, некто Иван Гаврилович Казачков. Потом он переехал в Ростов, где я с ним познакомился в двадцатых годах. Был он волгарем, обладал мощнейшим басом, высоким ростом и густой бородой. По мировоззрению он, вероятно, больше всего подходил к Союзу русского народа. Но все же настоящим черносотенцем он не был в силу своего добродушно-миролюбивого характера, терпимого и немного скептического ума.
У Ивана Гавриловича было 8 дочерей и один, самый младший, сын. Одна из дочек вышла замуж за немца-колониста и в двадцатых годах уехала в Германию. Остальные жили в Ростове большой дружной семьей. Уже после революции Иван Гаврилович, где-то еще работающий, мог, зайдя в учреждение, где большинство было евреями или другими, как говорили в царское время, инородцами, низко поклониться и громогласно пробасить:
- Здравствуйте русские люди.
Но у него это получалось так беззлобно-добродушно, что никогда никто не обижался. Следует учесть, что в те времена к национальному вопросу относились очень щепетильно: в удостоверениях личности национальность не указывали, в театрах было строго запрещено акцентирование и подчеркивание других национальных черт, всякие шовинистические и антисемитские настроения немедленно и резко пресекались.
Деникин и Романовский, Таганрог, 1919
Но это я уже забегаю вперед. А тогда в 1919 году в белом стане шовинизм и антисеметизм процветали. Деникин обещал въехать в Первопрестольную (т.е. в Москву) на белом коне под малиновый перезвон "сорока сороков". Этот шовинистический, черносотенный душок проник неизбежно и в нашу детскую среду.
Если пойти от нашего дома "вниз" по Дворцовому переулку, то метрах в двухстах на углу Греческой улицы вы оказывались возле дворца Александра I. В нем он жил последнее время и умер. Дворец представлял собой довольно длинное одноэтажное здание, расположенное "глаголью" по Греческой улице и Дворцовому переулку. Дальше на целый квартал шел бывший дворцовый сад, доходивший до Мало-Греческой улицы. Это была очень маленькая улица (всего, кажется, два квартала), на которой, как раз против сада, помещалось Таганрогское трехклассное мореходное училище. К тому времени сад был запущен, а кое-где превратился почти в пустырь.
Вот в этом-то саду тетя Оля организовала летнюю детскую площадку. Ее задача, как я теперь понимаю, заключалась в том, чтобы на период каникул сконцентрировать окрестных детей младшего и среднего возраста, оторвав их от отрицательного влияния улицы. Очевидно, в какой-то мере задача была решена. Ребят собралось много. Я думаю, что больше двух сотен. На площадку принимались все, независимо от социального, имущественного и общественного положения. Большинство детей было из простых семей: рабочих, ремесленников, мелких служащих. Но были и дети более зажиточных слоев и интеллигенции.
Романовский, Деникин, К.Н. Соколов. Стоят Н.И. Астров, Н.В.С, 1919 г., Таганрог.
Заглянул к нам на площадку даже полковник Бек с женой и сыном, худым длинноногим мальчиком, одетым на английский манер (короткие штаны, гольфы, какая-то курточка). Они всем интересовались и отнеслись ко всему очень доброжелательно, но сына не оставили, вероятно, сочтя наш состав слишком плебейским. Здесь я хорошо рассмотрел полковника, не то что на параде, где он гарцевал на лихом донском жеребце. Он долго разговаривал с тетей Олей и ее "правой рукой" Еленой Феофановной, очень милой женщиной, фребеличкой, учительницей начальной школы.
Итак, о шовинизме. Всякое его появление на площадке немедленно пресекалось. В этом отношении все воспитатели были единодушны. Но все же кое-что прорывалось. Я помню миловидную белокурую девочку, прыгающую на одной ножке перед двумя маленькими (вероятно, теперешние первоклашки) армянскими детьми, братом и сестрой, и распевающую во весь голос: "Армяшка длинный нос, почем булки продаешь"... и т.д. Другой раз несколько больших, лет по 13-14, хулиганистого типа парней подстерегли на улице одного тихого еврейского мальчика, как видно, из очень бедной семьи и, как говорится, довольно чувствительно "накостыляли" ему шею. Но это были отдельные случаи. В общем, мы жили дружно и никакой ни имущественной, ни социальной, ни национальной розни, как правило, не чувствовалось.
Днем нас кормили под большим полукруглым в плане навесом на толстых каменных столбах. Потом мы, под тем же навесом, что-то мастерили, писали, рисовали. На игровой площадке и на узком длинном пустыре вдоль забора, отделявшего нас от Дворцового переулка, играли, бегали, прыгали. Густые заросли сирени, были великолепным местом для игры в прятки и в "Казаки-разбойники". Действовал на нашей площадке и драмкружок. Ставили какие-то пьесы, рисовали декорации, писали афиши и программы. Помню, как старательно рисуя такую программу, я изобразил маяк и в его лучах написал "ПРОГРАМА", через одно М. Сперва я был очень огорчен, но потом кто-то подрисовал второе М и в таком, хотя и довольно корявом виде, программа была использована по назначению.