Травиата: о постановке
Как я уже говорила в предыдущей записи, ничего нестандартного как по решениям, так и по психологической оправданности поступков, в данной постановке не было.
Вся постановка - очень ровная, безэмоциональная, спокойная. Поэтому - о всех сценических решениях я говорить не хочу, их там не так и много. Экономная Замбелло очень эффектно распоряжалась пространством парижского высшего света 19 века и его же хосписов. Складывалось впечатление, что весь мир превратился в хоспис для Виолетты, и теперь должен ее спасать. Но эта идея, сумбурно закравшаяся мне в голову, тут же из нее испарилась, как только появился Альфред-Евгений Наговицын - маленький пухленький пельмень с сухим неслышным голосом и неприятными манерами, которые изредка были прикольными и напоминали мне мою собаку, когда она молится известным только ей богам... Ну вот как так можно подходить к постели умирающей: ручки вперед, головку на них, а ножки враскорячку под кроватью!? Так мы его и назвали: пельмень-Чаплин.
Герой-Альфред в исполнении Наговицына постоянно был растерянным, плохо чувствовал пространство и все время будто спотыкался о незнакомые ноты своей партии, ибо его почти постоянно не было слышно. Поэтому - вся скрытая задумка режиссера о том, что пространство болезни личности распространяется на пространство болезни мира, который уже задыхается в собственной лености и цинизме - с таким героем, не способным ничего спасти, ну или, на крайняк, хотя бы посочувствовать - потерпела чудовищный крах.
Бедная Виолетта в шикарном исполнении Оксаны Шиловой как ни старалась разукрасить скудный мир монотонного сухого Альфреда-Наговицына, у нее получалось только отвоевать свое место под солнцем.
Зато какой чудесный был дуэт во втором действии со старшим Жермоном-Головатенко! Тонкий, сопереживающий, немного нервный, но всего в меру. И даже лошади и призрак дочери (который, почему-то мне напомнил об Адаме и Еве, ибо бродила по саду с одним деревом) не испортили впечатления от трепета этого дуэта.
В финале мы плакали. Кое-кто даже со слезами, катящимися в пол.
Потому что аскеза хосписного интерьера и Виолетта-Шилова заставляли сердце заливаться волнами переживаний.
Но когда Альфред-Наговицын упал к кровати и изобразил нам нашего сфинкса-Чаплина, мы заржали в голос, чем вызвали негодования чукчей-старушек, до этого разговаривающих все действие.
Ржак наш еле прекратился после смерти Виолетты, и мы спокойно ушли в раздумьях о постановке, о сложностях внутри Большого.
Но есть еще один важный комментарий: впервые в Большом я услышала удивительный оркестр! Тонкий, сердечный, нюансовый! И за это огромное спасибо Лорану Кампеллоне.
А вообще это был удивительный день и вечер!
Вся постановка - очень ровная, безэмоциональная, спокойная. Поэтому - о всех сценических решениях я говорить не хочу, их там не так и много. Экономная Замбелло очень эффектно распоряжалась пространством парижского высшего света 19 века и его же хосписов. Складывалось впечатление, что весь мир превратился в хоспис для Виолетты, и теперь должен ее спасать. Но эта идея, сумбурно закравшаяся мне в голову, тут же из нее испарилась, как только появился Альфред-Евгений Наговицын - маленький пухленький пельмень с сухим неслышным голосом и неприятными манерами, которые изредка были прикольными и напоминали мне мою собаку, когда она молится известным только ей богам... Ну вот как так можно подходить к постели умирающей: ручки вперед, головку на них, а ножки враскорячку под кроватью!? Так мы его и назвали: пельмень-Чаплин.
Герой-Альфред в исполнении Наговицына постоянно был растерянным, плохо чувствовал пространство и все время будто спотыкался о незнакомые ноты своей партии, ибо его почти постоянно не было слышно. Поэтому - вся скрытая задумка режиссера о том, что пространство болезни личности распространяется на пространство болезни мира, который уже задыхается в собственной лености и цинизме - с таким героем, не способным ничего спасти, ну или, на крайняк, хотя бы посочувствовать - потерпела чудовищный крах.
Бедная Виолетта в шикарном исполнении Оксаны Шиловой как ни старалась разукрасить скудный мир монотонного сухого Альфреда-Наговицына, у нее получалось только отвоевать свое место под солнцем.
Зато какой чудесный был дуэт во втором действии со старшим Жермоном-Головатенко! Тонкий, сопереживающий, немного нервный, но всего в меру. И даже лошади и призрак дочери (который, почему-то мне напомнил об Адаме и Еве, ибо бродила по саду с одним деревом) не испортили впечатления от трепета этого дуэта.
В финале мы плакали. Кое-кто даже со слезами, катящимися в пол.
Потому что аскеза хосписного интерьера и Виолетта-Шилова заставляли сердце заливаться волнами переживаний.
Но когда Альфред-Наговицын упал к кровати и изобразил нам нашего сфинкса-Чаплина, мы заржали в голос, чем вызвали негодования чукчей-старушек, до этого разговаривающих все действие.
Ржак наш еле прекратился после смерти Виолетты, и мы спокойно ушли в раздумьях о постановке, о сложностях внутри Большого.
Но есть еще один важный комментарий: впервые в Большом я услышала удивительный оркестр! Тонкий, сердечный, нюансовый! И за это огромное спасибо Лорану Кампеллоне.
А вообще это был удивительный день и вечер!