(no subject)
Элитарные структуры в постсоветской ситуации: возможности исследования, предварительные замечания
Глава из книги Льва Гудкова, Бориса Дубина и Юрия Левады <Проблема "элиты" в
сегодняшней России: Размышления над результатами социологического
исследования>
<Полит.ру> публикует вводную главу к книге Льва Гудкова, Бориса Дубина и Юрия Левады <Проблема "элиты" в сегодняшней России: Размышления над результатами социологического исследования>, изданной фондом <Либеральная миссия>. Книга посвящена проблемам и особенностям формирования, самопонимания, функционирования элитарных групп в советской и постсоветской России. На основании серий интервью и анкетных опросов представителей российской элиты, проведенных в 2005-2006 годах сотрудниками Аналитического Центра Юрия Левады, дается социологическая интерпретация понятия <элита> в современной России. В настоящей главе речь пойдет об истории формирования элитарных групп, начиная с царских времен и заканчивая постсоветской реальностью.
В многочисленных дискуссиях о современном положении и перспективах развития российского общества неизменно присутствует <проблема элиты>. Анализ обширного эмпирического материала, полученного в ходе исследования, целесообразно предварить хотя бы кратким обсуждением некоторых методологических аспектов постановки этой проблемы и соответствующих дефиниций. Как правило, общественный и публицистический интерес сконцентрирован в данном случае на ответственности нынешней (условно говоря, постсоветской) элиты за кризисы исторического развития страны и поисках выхода из сложившейся ситуации. Социальные и исторические рамки
<элиты> как категории исследования общества редко становятся при этом предметом внимания. Между тем при использовании такой категории важно представлять, какие <реальные>, эмпирически наблюдаемые группы (социальные слои, типы) к ней могут быть отнесены в определенных условиях, какие функции (задачи, роли) правомерно связывать с деятельностью таких групп в
различные периоды. Не углубляясь в методологические тонкости, ограничимся некоторыми необходимыми замечаниями.
В принципе, понятие <элита> - не эмпирическая, а, пользуясь известной терминологией М. Вебера, <идеально-типическая> категория, то есть конструкт, используемый для исследовательских целей. Для определения общественных слоев и групп как элитарных существенны такие признаки, как со-циальные ресурсы (обладание специальными знаниями, благами, возможностями влияния, доступом к власти), обозначенная обособленность от других групп (престиж, <избранность>), характер деятельности, функции (поддержание порядка, репродукция образца, адаптация или сопротивление изменениям).
При рассмотрении сегодняшних элитарных групп нередко происходит перенесение (проекция) характеристик структур традиционных обществ (сословий, каст, орденов, лож, тайных обществ, <света>), что допустимо в меру по-нимания условности, метафоричности таких аналогий. Следует принимать во внимание, что механизмы и функции замкнутости, консолидации, рекрутмента (<отбора>), высокостатусности современных элит принципиально иные, чем были у средневековых, восточных и прочих их аналогов. И, разуме-ется, необходимо избегать соблазна - скорее публицистического - припи-сывать элитарным группам такие антропоморфные признаки, как обладание сознанием, волей, желаниями, <миссией>. В дефиниции <элитарности> наи-более важен не <кадровый состав> соответствующих групп, а способ их действия с его нормативно-ценностными и символическими компонентами, <кумирами> и мифами (<автомоделями> на языке отечественной семиотики времен Ю.М. Лотмана).
Типы элиты в российской исторической традиции
Практически все современные трактовки и проблемы элитарных групп, барьеров, функций непосредственно восходят к советскому периоду. Приня-тая пока как единственно уместная характеристика российского общества со всеми его социальными институтами и группами как постсоветского адек-ватна, поскольку общество, государство и граждане доселе обитают не в <но-вом> доме, а на развалинах <старого> (советской институциональной и соци-ально- групповой
структуры). Более древние конструкции вместе с соответ-ствующим человеческим <материалом> как будто полностью уничтожены после 1917 г. (заметные сегодня натужные воздыхания по былой аристократии и <венценосцам> скорее обозначают отсутствие места соответствующих феноменов в реально значимой социальной памяти). Тем не менее заслуживают внимания некоторые <фазовые> сходства структур, способных воспроизво-диться при радикальной смене условий и
<материала>. Отметим некоторые моменты.
Короткие ряды традиции
Российское историческое время сложено из относительно коротких - по меркам других обществ - отрезков, каждый из которых как бы начинает историю (институциональную традицию и память) заново, <с чистого листа>. Каждый период обычно находит свое <оправдание> в отрицании предыдуще-го правления и расправах с его элитарными структурами. Функции отсутству-ющей исторической традиции (как инструмента легализации и поддержки су-ществующего порядка)
восполняются квазиисторической мифологией.
<Назначенные> элиты
На разных этапах прерывистой монархической истории России наиболь-шую роль в качестве опор трона, военачальников, наместников почти всегда играла не традиционная знать, выводившая свои привилегии от <Рюрикови-чей>, а <назначенные> элитарные группы и фигуры (дворяне, приближенные, чиновники). В одном из писем князю Курбскому Иван IV утверждал, что перед богоданным самодержцем все холопы, независимо от звания и рода. Как известно, и спустя
столетия этот принцип не только постоянно использовался, но и, что не менее важно, с готовностью воспринимался как должное на разных ступенях государственной иерархии - вплоть последнего времени. Социальная категория <пэров> (равных по знатности) практически никогда не работала.
Самозванчество и цареубийство как атрибут наследования власти
Легитимный механизм наследования царских полномочий утвердился в России за
сто с небольшим лет до падения монархии, после повторявшихся периодов
дворцовых переворотов, цареубийств и самозванчества (как <верху-шечного>,
так и <низового>, наиболее яркие примеры XVIII века не нуждают-ся в
напоминании). Притом, в соответствии с архетипической моделью, изу-ченной
Дж. Фрэзером (а еще ранее - описанной Шекспиром), причастный к убийству с
необходимостью получал корону, менее значимый приз не годил-ся для
оправдания злодейства.
От милостей до казней
В структуре самодержавного произвола (царского и последующих перио-дов)
наиболее эффективным инструментом статусного взлета всегда оказыва-лось
благорасположение первого лица, достаточно легко переходящее в
по-дозрительность и гнев (если не со стороны <самого>, то со стороны его
пре-емников). Такие карьерные повороты становились практически неизбежными,
когда фавориты предъявляли завышенные претензии, напри-мер, на роль
соперников или наследников. Столь же неизбежно <мотором> карьерного
продвижения постоянно, во все времена и при всех режимах слу-жили клановые
интриги, лоббизм, доносы и т.п. Критерием сохранения стату-са <назначенной>
знати оказывалась не эффективность исполнения ею своих функций, а доверие со
стороны вышестоящих; тем самым определялись прин-ципиальные различия между
<лояльной> бюрократией и ее <рациональными> моделями (по М. Веберу).
Два <модернизационных> мифа XIX века
Первый из них использовал Пушкин, называя правительство Николая I
<единственным европейцем>, то есть агентом модернизации в духе Петра и его
чиновников. <Крестьянский> кризис середины XIX века - не преодо-ленный и
полстолетием позже - показал пределы показной (в основном
во-енно-технической) модернизации без изменения институциональной струк-туры
общества. Еще раньше стала очевидной безнадежная коррумпирован-ность
бюрократии в малограмотном и не обладающем правовой культурой обществе. От
героизации фигуры Петра просветительская литература переш-ла к жесткому
обличению самодержавно-бюрократических опытов модерни-зации (<История одного
города> М.Е. Салтыкова-Щедрина). К концу века государственной власти
пришлось отказаться от претензий на роль един-ственной или главной движущей
силы европеизации. Проводниками матери-ально-технических компонентов этого
процесса выступили бизнес и связан-ный с ним слой технических специалистов -
групп, избежавших славы и претензий на элитарные роли. В значительной мере
это обусловлено тем, что в годы, когда - после Крымской войны и реформы 1861
г. - Россия до-вольно широко открыла двери (уже не <окно>) в Европу,
промышленная модернизация там испытывала первые тяжелые кризисы, а различные
варианты моральной и эгалитаристской критики прогресса находили благодатную
поч-ву. В этой ситуации сформировался второй российский модернизационный миф
XIX века - <интеллигентский>.
Миссия русской интеллигенции - воображаемая и реальная
В собственных и широко распространенных представлениях отечественная интеллигенция брала на себя миссию слома идейных основ патриотического консерватизма (<православия - самодержавия - народности>) и тран-сплантации на российскую ниву лучших плодов европейского прогресса и просвещения без его <вредных привычек> (индивидуализма, цинизма). Преданность своему делу,
готовность к самопожертвованию, а потом и ореол мучеников <за правду> давали основания придавать деятельности этой специфи-ческой социально-нравственной группы ауру вдохновенных неофитов религи-озного возрождения. Если оценивать реальные, исторически значимые результаты деятельности интеллигенции за время ее активной жизни (то есть примерно за 50 лет в конце XIX и начале XX века), приходится признать, что разрушительную часть своей миссии она (и ее
кумиры) практически выполни-ла. Н. Бердяев однажды причислил к <духам русской революции> Гоголя, Достоевского и Толстого как разрушителей устоев традиционной России. А со сменой общественно-политической ситуации в стране к концу века нрав-ственные максималисты были вынуждены уступить роль <лидера мнений> не лучшим из собственных учеников - куда более практическим и куда ме-нее нравственно-обремененным адептам радикального терроризма, сначала индивидуального, а потом и массового. И тем самым создать условия для последующего собственного уничтожения - ликвидации интеллигенции как особого социально-исторического феномена и условий ее существования.
Отметим некоторые особенности этого феномена, необходимые для даль-нейшего
анализа интересующей нас темы. Его носителей никоим образом нельзя
представить как профессиональную группу работников какой-то отрас-ли
<интеллектуального труда> (<мыслящий пролетариат> в воображении Д. Писарева)
или поставить в один списочный ряд с античными жрецами, придворными
мудрецами восточных цивилизаций или специалистами новей-шего хай-тека -
слишком уж разнятся способы и функции использования ин-теллектуальных
<ресурсов> в различные эпохи. К тому же трудно приписать профессионализм и
узкую специализацию в какой-либо конкретной сфере вдохновенным
интеллигентам, блеснувшим на переломе XIX и XX веков. Спе-цифика - даже
уникальность - интеллигентского феномена, в принципе, объяснима
особенностями расстановки сил и мнений в российском обществе в период
напряженного выбора варианта модернизации. Положение высоко-образованной (по
чужим, европейским, меркам), оторванной от традиционной <почвы>, прямо или
косвенно противостоявшей власти и не имевшей даже надежды на массовую
поддержку интеллигенции побуждало ее взяться за невы-полнимую задачу (и уже
попутно разбираться в тонкостях души человечес-кой). Некоторые аналоги,
вероятно, можно найти в модернизационных катак-лизмах восточных,
африканских, латиноамериканских обществ с существен-но понижающим ситуацию
коэффициентом: миссию модернизирующих элит там чаще всего берут на себя
группы, не прошедшие европейской цивилизационной школы и потому готовые
ограничиться соединением нахватанного радикального эгалитаризма (или
исламизма) с полученным по случаю стрелко-вым вооружением и элементами
тоталитарных форм государственной органи-зации.
В качестве элитарного фактора русская интеллигенция представляла себя
антиподом чиновничества по всем ориентирам (служение - служба, творче-ство -
исполнение, свобода - послушание, мир символов - иерархия на-чальников,
исторический <отбор> - назначение власть имущими и т.д.; не-редкие случаи
пересечения групп на личном уровне не имели принципиально-го значения).
Правомерно говорить о противостоянии двух моделей модернизации -
бюрократической и интеллигентской (и, соответственно, двух <мифов> рус-ского
XIX века). Ни одна из них не была осуществлена до конца, что и созда-ло
условия для серии катаклизмов последующего столетия. Это противостоя-ние
удалось устранить советской эпохе, формально зачислившей бывшую
ин-теллигенцию в госслужащих.
Русская интеллигенция - классический пример элитарного феномена, не
связанного с какой-либо социально-групповой структурой, членством,
ор-ганизационными связями и т.п. Она могла привлекать последователей в
раз-ных слоях и сословиях тогдашнего общества, не принадлежа ни к одному из
них. В принципе, элитарная группа <интеллигентского> типа консолидиро-вана
вокруг символов, а бюрократическая - вокруг должностей. В функции
интеллигенции входила консолидация действий и <теченья мыслей> вокруг
символических структур, кумиров, <учителей> (притом не только <своих>: когда
Ф. Достоевский писал, что у русских <две родины - Россия и Западная Европа>,
под <русскими> имелись в виду тогдашние интеллигентские просве-тители). В
этой среде выделялся <высший> - символически - слой (знаме-нитые литераторы,
публицисты, художники) и ориентированная на него до-вольно широкая масса
<низовых> последователей (врачи, учителя, земские ак-тивисты). Они не
пытались <вести за собой> страну или влиять на государственную политику, но
реально влияли на нравственную атмосфе-ру в обществе. (Известен разговор
двух весьма консервативных по убеждени-ям литераторов, Достоевского и
Суворина, в конце 1870-х гг. на крайне ост-рую тему поднявшего голову
революционного терроризма. Осуждая его акции, оба собеседника уверяли, что
ни в коем случае не стали бы доносчиками, еcли бы узнали о готовящемся
покушении. Напрашиваются сопоставления с позднейшими ситуациями и состоянием
общественной атмосферы, когда по-добные суждения стали принципиально
невозможными.)
Крушение <старых> российских элит
Со сменой эпох (после 1917 г.) прекратили существование все элитарные
феномены российского общества, причем это произошло еще до того, как бы-ли
уничтожены соответствующие социальные группы, классы, сословия.
Зна-чительная часть носителей элитарных функций была физически истреблена
Гражданской войной и волнами массового террора, некоторые ушли в эмигра-цию,
но все же главным фактором крушения элитарных структур была ликви-дация их
функций (<места>) в обществе, соответствующих ожиданий, символов, мифов. По
мере того как советская система создавала свои элитарные вертикали и
средства их поддержки, все <старые> конструкты оставались не у дел и
утрачивали смысл. Судьба же человеческого (<кадрового>) состава этих
структур оказалась более сложной - немалая их доля с переменным ус-пехом
попыталась (или была вынуждена) адаптироваться к новым обстоятель-ствам.
На протяжении 70 с лишним лет партийно-советского господства элитар-ные
структуры и группы пережили ряд существенных трансформаций.
От революционной элиты к бюрократической номенклатуре
Главная ось всей социальной организации (и, если так можно выразиться,
главное социальное изобретение советской эпохи) - всепроникающий меха-низм
партийно-советской номенклатуры, то есть жестко построенной верти-кали
власти, влияния и контроля во всех областях жизни общества, опирав-шейся на
назначенных <сверху> и ответственных только перед ним, <верхом>, порученцев.
В отличие от иных иерархических социальных систем (например, феодальных)
самый верхний уровень господства имел возможность непосредственно проводить
свои требования на любом уровне вертикали. Формально в стране были
задекларированы несколько якобы автономных вертикальных
иерархически-властных линий - партийных, советских, <общественных>
(профсоюзных, научных, а также специализированных в хозяйственной
дея-тельности, военной, охранительной и пр.), но реальное значение имела
лишь одна, именовавшаяся <партийно-государственной> (при том, что
<госпартия> политической партией не являлась, а <партгосударство> не было
государством в собственном смысле этого слова). Все же прочие линии
использовались как источник ресурса для поддержки и прикрытия универсальной
<оси>.
В период захвата и первичной организации власти в качестве революционной
элиты выступала группа, консолидированная общими символами и куми-рами,
энергией разрушения и унаследованной от <второго эшелона> радикаль-ной
интеллигенции готовностью жертвовать чужими и собственными жизня-ми во имя
предполагаемых возвышенными целей. На протяжении ряда после-дующих переломов
эта элита, практически полностью сменившая свой персональный состав,
трансформировалась в разветвленную систему все более коррумпированной
номенклатурной бюрократии.
В некоторых аспектах (<назначенство>, контроль сверху, коррумпирован-ность)
советская номенклатура выглядела преемником традиций старого чи-новничества.
Но уже по масштабам численности, претензий, самоуверенного цинизма и
безграничного страха перед начальством значительно его превосхо-дила. В
отличие от своих предшественников <новая> номенклатура не имела ни своей
истории и традиций, ни возможности для консолидации, ни малей-ших гарантий
от постоянно грозивших ей чисток и расправ. Полностью бес-помощная перед
произволом верхов, она не способна была поддерживать сплоченность
собственной корпорации или сохранять какие-то привилегии. Не обладая
сколько-нибудь цивилизованными нормами внутригрупповых от-ношений,
номенклатура в этом плане вынуждена была довольствоваться при-митивным
регламентом волчьей стаи или криминального сообщества. Доми-нирующим
оставался корпоративный страх (<все из-за одного>, <каждый за себя>) и т.п.,
стимулировавший массовое доносительство и отречение от <захромавших уток>, а
тем самым и постоянно возрождавшуюся ситуацию корпоративного заложничества.
Существенный момент длительной эволюции постреволюционной номенк-латуры -
прагматическое <приземление> претензий и уровня самих функци-онеров. За
несколько десятилетий произошел переход от героического образ-ца подвижников
мировой революции (Сталин сравнивал партийные кадры с орденом меченосцев) до
мелко-суетливых столоначальников разных уров-ней, заинтересованных в
благорасположении начальства и сохранении своих привилегий. В период
<застоя>, старческого угасания системы господства вышли на поверхность
обьщенные (корыстные и статусные) интересы иерар-хии номенклатурных
функционеров. Ориентации на <европейские> рацио-нально-бюрократические
стандарты в этой среде никогда не просматривалось. А нагловато-хамский стиль
отношений с нижестоящими или <не допущенны-ми> к привилегиям власти
постоянно служил прикрытием комплекса собственной неполноценности.
Чтобы поддерживать собственную (по меньшей мере, воображаемую) устойчивость,
вертикаль власти нуждалась в ресурсах поддержки разного ро-да, прежде всего
институциональной.
Такой <ближайший> к власти ресурс неизменно поставляли силовые и
ка-рательные институты (армия, службы безопасности,
суд-прокуратура-ГУЛАГ), чьей функцией было поддержание мобилизационной
напряжен-ности в обществе. Но приближенность к власти, оплачиваемая набором
при-вилегий, никогда не означала самостоятельного участия силовых структур в
принятии властных решений. Иерархии военного, полицейского и тому по-добного
управления действовали при властной вертикали. Пресловутые ста-линские
<чистки> верхушек военных и карательных ведомств были направле-ны на то,
чтобы держать их в таком же состоянии неуверенности, экзистенци-ального и
статусного страха, в котором жила вся номенклатурная бюрократия. (Легенда о
попытке карательного ведомства подчинить себе госпартийную вертикаль была
пущена в ход Н. Хрущевым, чтобы отвести эффект разоблаче-ния сталинизма от
партийной вертикали - и от самого себя.)
Демонстративным апофеозом номенклатурной милитаризации явилась на-чатая в
разгар войны, в 1943 г., затея с переодеванием всей высшей партийной элиты в
генеральские мундиры (главнокомандующего - в маршальский). Не-сколько лет
спустя, в конце 40-х, была торжественно введена табель о рангах, мундирах,
погонах и пр. уже для целого ряда профессий (от георазведки до почтовой
службы).
На поверхности официальной общественно-политической жизни советского времени постоянно (особенно, кстати, в канун очередных ее переломов - в последние годы правлений Сталина, Хрущева, Брежнева) кипели <идеологические> страсти, обличались отступники, провозглашались требо-вания сохранять
верность учениям отцов-основателей и - что всегда было бо-лее важным -
очередным руководящим установкам. Многочисленная армия идеологических
надзирателей на всех уровнях властной вертикали (в партап-парате, СМИ,
образовательных и ученых заведениях) призвана была следить за соответствием
принятым стандартам написанных, произнесенных, даже во-ображенных текстов.
Чиновники общественных наук, активно участвовавшие как в тайных расправах
над неугодными, так и в показных мероприятиях, пре-тендовали на статус
<идеологической> элиты, для которой в номенклатурной системе не было места.
Функционеры идеологического профиля, как правило, занимали второстепенные
позиции во властной иерархии (<третьи секретари> в парткомах разного
уровня). Формально, согласно официальным деклараци-ям, режим опирался на
<научную идеологию>, на деле же использовал ссылки на <классические
источники> в соответствии с конъюнктурными нуждами. Поэтому не вполне
адекватна распространенная в советологической литерату-ре характеристика
партийно-государственного правления как <идеократии>. Апелляции к
идеологическим формулам нужны были для самооправдания властной вертикали, а
также для поддержания атмосферы единомыслия в об-ществе (особенно среди его
более активной и молодой части).
Каждый шаг по устранению одиозных черт сталинского режима, нормали-зации
отношений с Западом и пр. неизменно происходил под страхом общей катастрофы
системы. И наступления ответственности ее лидеров за преступ-ления прошлых
лет. Отсюда постоянные акции <сдерживания> критики (показательна череда
событий знаменательного и трагического 1956 г.). Ос-лабление политических
репрессий пытались сбалансировать укреплением <идеологической дисциплины>
(выражение В. Ягодкина, московского идеоло-гического погромщика начала
1970-х), борьбой с <ревизионизмом>, <форма-лизмом> и пр. в среде художников,
литераторов, экономистов, философов, со-циологов и т.д. В сталинские годы
все и всяческие прегрешения, приписывае-мые неугодным, объявлялись
политическими преступлениями - со всеми положенными последствиями. А в менее
жестокие времена на поверхность выступали идеологические мотивы проработок.
Реальная функция каратель-ных акций, массовых или избирательных, оставалась
той же - поддержание атмосферы послушного страха и трепета в обществе.
Приложением к <цеху> идеологической поддержки примерно с конца 1920-х гг.
служили такие насквозь идеологизированные дисциплины, как офи-циально
признанные философия, история, политэкономия и пр., со своей иерархией чинов
и званий и деятельностью, слабо напоминающей старомод-но-академические
области знания. Доминирующими занятиями в этой среде были непрерывные клятвы
на верность руководящим силам, а также нескончаемые садистски-сладострастные
обличения уклонистов, отступников и про-чих супостатов в собственных рядах.
Обычной практикой было возвеличива-ние и ниспровержение временных
авторитетов (то есть лиц, таковыми назна-ченных), превращаемых в мальчиков
для показательного битья. После того как поводы и методы подобных акций были
преданы забвению, главным пло-дом долгой (2-3 <рабочих> поколения)
деятельности такого рода оказалась относительно многочисленная группа
тогдашних выдвиженцев на влиятель-ные (вплоть до сегодняшнего дня) посты в
различных учреждениях социально-научного профиля.
Фантом интеллигенции.
Далее в комментах
Глава из книги Льва Гудкова, Бориса Дубина и Юрия Левады <Проблема "элиты" в
сегодняшней России: Размышления над результатами социологического
исследования>
<Полит.ру> публикует вводную главу к книге Льва Гудкова, Бориса Дубина и Юрия Левады <Проблема "элиты" в сегодняшней России: Размышления над результатами социологического исследования>, изданной фондом <Либеральная миссия>. Книга посвящена проблемам и особенностям формирования, самопонимания, функционирования элитарных групп в советской и постсоветской России. На основании серий интервью и анкетных опросов представителей российской элиты, проведенных в 2005-2006 годах сотрудниками Аналитического Центра Юрия Левады, дается социологическая интерпретация понятия <элита> в современной России. В настоящей главе речь пойдет об истории формирования элитарных групп, начиная с царских времен и заканчивая постсоветской реальностью.
В многочисленных дискуссиях о современном положении и перспективах развития российского общества неизменно присутствует <проблема элиты>. Анализ обширного эмпирического материала, полученного в ходе исследования, целесообразно предварить хотя бы кратким обсуждением некоторых методологических аспектов постановки этой проблемы и соответствующих дефиниций. Как правило, общественный и публицистический интерес сконцентрирован в данном случае на ответственности нынешней (условно говоря, постсоветской) элиты за кризисы исторического развития страны и поисках выхода из сложившейся ситуации. Социальные и исторические рамки
<элиты> как категории исследования общества редко становятся при этом предметом внимания. Между тем при использовании такой категории важно представлять, какие <реальные>, эмпирически наблюдаемые группы (социальные слои, типы) к ней могут быть отнесены в определенных условиях, какие функции (задачи, роли) правомерно связывать с деятельностью таких групп в
различные периоды. Не углубляясь в методологические тонкости, ограничимся некоторыми необходимыми замечаниями.
В принципе, понятие <элита> - не эмпирическая, а, пользуясь известной терминологией М. Вебера, <идеально-типическая> категория, то есть конструкт, используемый для исследовательских целей. Для определения общественных слоев и групп как элитарных существенны такие признаки, как со-циальные ресурсы (обладание специальными знаниями, благами, возможностями влияния, доступом к власти), обозначенная обособленность от других групп (престиж, <избранность>), характер деятельности, функции (поддержание порядка, репродукция образца, адаптация или сопротивление изменениям).
При рассмотрении сегодняшних элитарных групп нередко происходит перенесение (проекция) характеристик структур традиционных обществ (сословий, каст, орденов, лож, тайных обществ, <света>), что допустимо в меру по-нимания условности, метафоричности таких аналогий. Следует принимать во внимание, что механизмы и функции замкнутости, консолидации, рекрутмента (<отбора>), высокостатусности современных элит принципиально иные, чем были у средневековых, восточных и прочих их аналогов. И, разуме-ется, необходимо избегать соблазна - скорее публицистического - припи-сывать элитарным группам такие антропоморфные признаки, как обладание сознанием, волей, желаниями, <миссией>. В дефиниции <элитарности> наи-более важен не <кадровый состав> соответствующих групп, а способ их действия с его нормативно-ценностными и символическими компонентами, <кумирами> и мифами (<автомоделями> на языке отечественной семиотики времен Ю.М. Лотмана).
Типы элиты в российской исторической традиции
Практически все современные трактовки и проблемы элитарных групп, барьеров, функций непосредственно восходят к советскому периоду. Приня-тая пока как единственно уместная характеристика российского общества со всеми его социальными институтами и группами как постсоветского адек-ватна, поскольку общество, государство и граждане доселе обитают не в <но-вом> доме, а на развалинах <старого> (советской институциональной и соци-ально- групповой
структуры). Более древние конструкции вместе с соответ-ствующим человеческим <материалом> как будто полностью уничтожены после 1917 г. (заметные сегодня натужные воздыхания по былой аристократии и <венценосцам> скорее обозначают отсутствие места соответствующих феноменов в реально значимой социальной памяти). Тем не менее заслуживают внимания некоторые <фазовые> сходства структур, способных воспроизво-диться при радикальной смене условий и
<материала>. Отметим некоторые моменты.
Короткие ряды традиции
Российское историческое время сложено из относительно коротких - по меркам других обществ - отрезков, каждый из которых как бы начинает историю (институциональную традицию и память) заново, <с чистого листа>. Каждый период обычно находит свое <оправдание> в отрицании предыдуще-го правления и расправах с его элитарными структурами. Функции отсутству-ющей исторической традиции (как инструмента легализации и поддержки су-ществующего порядка)
восполняются квазиисторической мифологией.
<Назначенные> элиты
На разных этапах прерывистой монархической истории России наиболь-шую роль в качестве опор трона, военачальников, наместников почти всегда играла не традиционная знать, выводившая свои привилегии от <Рюрикови-чей>, а <назначенные> элитарные группы и фигуры (дворяне, приближенные, чиновники). В одном из писем князю Курбскому Иван IV утверждал, что перед богоданным самодержцем все холопы, независимо от звания и рода. Как известно, и спустя
столетия этот принцип не только постоянно использовался, но и, что не менее важно, с готовностью воспринимался как должное на разных ступенях государственной иерархии - вплоть последнего времени. Социальная категория <пэров> (равных по знатности) практически никогда не работала.
Самозванчество и цареубийство как атрибут наследования власти
Легитимный механизм наследования царских полномочий утвердился в России за
сто с небольшим лет до падения монархии, после повторявшихся периодов
дворцовых переворотов, цареубийств и самозванчества (как <верху-шечного>,
так и <низового>, наиболее яркие примеры XVIII века не нуждают-ся в
напоминании). Притом, в соответствии с архетипической моделью, изу-ченной
Дж. Фрэзером (а еще ранее - описанной Шекспиром), причастный к убийству с
необходимостью получал корону, менее значимый приз не годил-ся для
оправдания злодейства.
От милостей до казней
В структуре самодержавного произвола (царского и последующих перио-дов)
наиболее эффективным инструментом статусного взлета всегда оказыва-лось
благорасположение первого лица, достаточно легко переходящее в
по-дозрительность и гнев (если не со стороны <самого>, то со стороны его
пре-емников). Такие карьерные повороты становились практически неизбежными,
когда фавориты предъявляли завышенные претензии, напри-мер, на роль
соперников или наследников. Столь же неизбежно <мотором> карьерного
продвижения постоянно, во все времена и при всех режимах слу-жили клановые
интриги, лоббизм, доносы и т.п. Критерием сохранения стату-са <назначенной>
знати оказывалась не эффективность исполнения ею своих функций, а доверие со
стороны вышестоящих; тем самым определялись прин-ципиальные различия между
<лояльной> бюрократией и ее <рациональными> моделями (по М. Веберу).
Два <модернизационных> мифа XIX века
Первый из них использовал Пушкин, называя правительство Николая I
<единственным европейцем>, то есть агентом модернизации в духе Петра и его
чиновников. <Крестьянский> кризис середины XIX века - не преодо-ленный и
полстолетием позже - показал пределы показной (в основном
во-енно-технической) модернизации без изменения институциональной струк-туры
общества. Еще раньше стала очевидной безнадежная коррумпирован-ность
бюрократии в малограмотном и не обладающем правовой культурой обществе. От
героизации фигуры Петра просветительская литература переш-ла к жесткому
обличению самодержавно-бюрократических опытов модерни-зации (<История одного
города> М.Е. Салтыкова-Щедрина). К концу века государственной власти
пришлось отказаться от претензий на роль един-ственной или главной движущей
силы европеизации. Проводниками матери-ально-технических компонентов этого
процесса выступили бизнес и связан-ный с ним слой технических специалистов -
групп, избежавших славы и претензий на элитарные роли. В значительной мере
это обусловлено тем, что в годы, когда - после Крымской войны и реформы 1861
г. - Россия до-вольно широко открыла двери (уже не <окно>) в Европу,
промышленная модернизация там испытывала первые тяжелые кризисы, а различные
варианты моральной и эгалитаристской критики прогресса находили благодатную
поч-ву. В этой ситуации сформировался второй российский модернизационный миф
XIX века - <интеллигентский>.
Миссия русской интеллигенции - воображаемая и реальная
В собственных и широко распространенных представлениях отечественная интеллигенция брала на себя миссию слома идейных основ патриотического консерватизма (<православия - самодержавия - народности>) и тран-сплантации на российскую ниву лучших плодов европейского прогресса и просвещения без его <вредных привычек> (индивидуализма, цинизма). Преданность своему делу,
готовность к самопожертвованию, а потом и ореол мучеников <за правду> давали основания придавать деятельности этой специфи-ческой социально-нравственной группы ауру вдохновенных неофитов религи-озного возрождения. Если оценивать реальные, исторически значимые результаты деятельности интеллигенции за время ее активной жизни (то есть примерно за 50 лет в конце XIX и начале XX века), приходится признать, что разрушительную часть своей миссии она (и ее
кумиры) практически выполни-ла. Н. Бердяев однажды причислил к <духам русской революции> Гоголя, Достоевского и Толстого как разрушителей устоев традиционной России. А со сменой общественно-политической ситуации в стране к концу века нрав-ственные максималисты были вынуждены уступить роль <лидера мнений> не лучшим из собственных учеников - куда более практическим и куда ме-нее нравственно-обремененным адептам радикального терроризма, сначала индивидуального, а потом и массового. И тем самым создать условия для последующего собственного уничтожения - ликвидации интеллигенции как особого социально-исторического феномена и условий ее существования.
Отметим некоторые особенности этого феномена, необходимые для даль-нейшего
анализа интересующей нас темы. Его носителей никоим образом нельзя
представить как профессиональную группу работников какой-то отрас-ли
<интеллектуального труда> (<мыслящий пролетариат> в воображении Д. Писарева)
или поставить в один списочный ряд с античными жрецами, придворными
мудрецами восточных цивилизаций или специалистами новей-шего хай-тека -
слишком уж разнятся способы и функции использования ин-теллектуальных
<ресурсов> в различные эпохи. К тому же трудно приписать профессионализм и
узкую специализацию в какой-либо конкретной сфере вдохновенным
интеллигентам, блеснувшим на переломе XIX и XX веков. Спе-цифика - даже
уникальность - интеллигентского феномена, в принципе, объяснима
особенностями расстановки сил и мнений в российском обществе в период
напряженного выбора варианта модернизации. Положение высоко-образованной (по
чужим, европейским, меркам), оторванной от традиционной <почвы>, прямо или
косвенно противостоявшей власти и не имевшей даже надежды на массовую
поддержку интеллигенции побуждало ее взяться за невы-полнимую задачу (и уже
попутно разбираться в тонкостях души человечес-кой). Некоторые аналоги,
вероятно, можно найти в модернизационных катак-лизмах восточных,
африканских, латиноамериканских обществ с существен-но понижающим ситуацию
коэффициентом: миссию модернизирующих элит там чаще всего берут на себя
группы, не прошедшие европейской цивилизационной школы и потому готовые
ограничиться соединением нахватанного радикального эгалитаризма (или
исламизма) с полученным по случаю стрелко-вым вооружением и элементами
тоталитарных форм государственной органи-зации.
В качестве элитарного фактора русская интеллигенция представляла себя
антиподом чиновничества по всем ориентирам (служение - служба, творче-ство -
исполнение, свобода - послушание, мир символов - иерархия на-чальников,
исторический <отбор> - назначение власть имущими и т.д.; не-редкие случаи
пересечения групп на личном уровне не имели принципиально-го значения).
Правомерно говорить о противостоянии двух моделей модернизации -
бюрократической и интеллигентской (и, соответственно, двух <мифов> рус-ского
XIX века). Ни одна из них не была осуществлена до конца, что и созда-ло
условия для серии катаклизмов последующего столетия. Это противостоя-ние
удалось устранить советской эпохе, формально зачислившей бывшую
ин-теллигенцию в госслужащих.
Русская интеллигенция - классический пример элитарного феномена, не
связанного с какой-либо социально-групповой структурой, членством,
ор-ганизационными связями и т.п. Она могла привлекать последователей в
раз-ных слоях и сословиях тогдашнего общества, не принадлежа ни к одному из
них. В принципе, элитарная группа <интеллигентского> типа консолидиро-вана
вокруг символов, а бюрократическая - вокруг должностей. В функции
интеллигенции входила консолидация действий и <теченья мыслей> вокруг
символических структур, кумиров, <учителей> (притом не только <своих>: когда
Ф. Достоевский писал, что у русских <две родины - Россия и Западная Европа>,
под <русскими> имелись в виду тогдашние интеллигентские просве-тители). В
этой среде выделялся <высший> - символически - слой (знаме-нитые литераторы,
публицисты, художники) и ориентированная на него до-вольно широкая масса
<низовых> последователей (врачи, учителя, земские ак-тивисты). Они не
пытались <вести за собой> страну или влиять на государственную политику, но
реально влияли на нравственную атмосфе-ру в обществе. (Известен разговор
двух весьма консервативных по убеждени-ям литераторов, Достоевского и
Суворина, в конце 1870-х гг. на крайне ост-рую тему поднявшего голову
революционного терроризма. Осуждая его акции, оба собеседника уверяли, что
ни в коем случае не стали бы доносчиками, еcли бы узнали о готовящемся
покушении. Напрашиваются сопоставления с позднейшими ситуациями и состоянием
общественной атмосферы, когда по-добные суждения стали принципиально
невозможными.)
Крушение <старых> российских элит
Со сменой эпох (после 1917 г.) прекратили существование все элитарные
феномены российского общества, причем это произошло еще до того, как бы-ли
уничтожены соответствующие социальные группы, классы, сословия.
Зна-чительная часть носителей элитарных функций была физически истреблена
Гражданской войной и волнами массового террора, некоторые ушли в эмигра-цию,
но все же главным фактором крушения элитарных структур была ликви-дация их
функций (<места>) в обществе, соответствующих ожиданий, символов, мифов. По
мере того как советская система создавала свои элитарные вертикали и
средства их поддержки, все <старые> конструкты оставались не у дел и
утрачивали смысл. Судьба же человеческого (<кадрового>) состава этих
структур оказалась более сложной - немалая их доля с переменным ус-пехом
попыталась (или была вынуждена) адаптироваться к новым обстоятель-ствам.
На протяжении 70 с лишним лет партийно-советского господства элитар-ные
структуры и группы пережили ряд существенных трансформаций.
От революционной элиты к бюрократической номенклатуре
Главная ось всей социальной организации (и, если так можно выразиться,
главное социальное изобретение советской эпохи) - всепроникающий меха-низм
партийно-советской номенклатуры, то есть жестко построенной верти-кали
власти, влияния и контроля во всех областях жизни общества, опирав-шейся на
назначенных <сверху> и ответственных только перед ним, <верхом>, порученцев.
В отличие от иных иерархических социальных систем (например, феодальных)
самый верхний уровень господства имел возможность непосредственно проводить
свои требования на любом уровне вертикали. Формально в стране были
задекларированы несколько якобы автономных вертикальных
иерархически-властных линий - партийных, советских, <общественных>
(профсоюзных, научных, а также специализированных в хозяйственной
дея-тельности, военной, охранительной и пр.), но реальное значение имела
лишь одна, именовавшаяся <партийно-государственной> (при том, что
<госпартия> политической партией не являлась, а <партгосударство> не было
государством в собственном смысле этого слова). Все же прочие линии
использовались как источник ресурса для поддержки и прикрытия универсальной
<оси>.
В период захвата и первичной организации власти в качестве революционной
элиты выступала группа, консолидированная общими символами и куми-рами,
энергией разрушения и унаследованной от <второго эшелона> радикаль-ной
интеллигенции готовностью жертвовать чужими и собственными жизня-ми во имя
предполагаемых возвышенными целей. На протяжении ряда после-дующих переломов
эта элита, практически полностью сменившая свой персональный состав,
трансформировалась в разветвленную систему все более коррумпированной
номенклатурной бюрократии.
В некоторых аспектах (<назначенство>, контроль сверху, коррумпирован-ность)
советская номенклатура выглядела преемником традиций старого чи-новничества.
Но уже по масштабам численности, претензий, самоуверенного цинизма и
безграничного страха перед начальством значительно его превосхо-дила. В
отличие от своих предшественников <новая> номенклатура не имела ни своей
истории и традиций, ни возможности для консолидации, ни малей-ших гарантий
от постоянно грозивших ей чисток и расправ. Полностью бес-помощная перед
произволом верхов, она не способна была поддерживать сплоченность
собственной корпорации или сохранять какие-то привилегии. Не обладая
сколько-нибудь цивилизованными нормами внутригрупповых от-ношений,
номенклатура в этом плане вынуждена была довольствоваться при-митивным
регламентом волчьей стаи или криминального сообщества. Доми-нирующим
оставался корпоративный страх (<все из-за одного>, <каждый за себя>) и т.п.,
стимулировавший массовое доносительство и отречение от <захромавших уток>, а
тем самым и постоянно возрождавшуюся ситуацию корпоративного заложничества.
Существенный момент длительной эволюции постреволюционной номенк-латуры -
прагматическое <приземление> претензий и уровня самих функци-онеров. За
несколько десятилетий произошел переход от героического образ-ца подвижников
мировой революции (Сталин сравнивал партийные кадры с орденом меченосцев) до
мелко-суетливых столоначальников разных уров-ней, заинтересованных в
благорасположении начальства и сохранении своих привилегий. В период
<застоя>, старческого угасания системы господства вышли на поверхность
обьщенные (корыстные и статусные) интересы иерар-хии номенклатурных
функционеров. Ориентации на <европейские> рацио-нально-бюрократические
стандарты в этой среде никогда не просматривалось. А нагловато-хамский стиль
отношений с нижестоящими или <не допущенны-ми> к привилегиям власти
постоянно служил прикрытием комплекса собственной неполноценности.
Чтобы поддерживать собственную (по меньшей мере, воображаемую) устойчивость,
вертикаль власти нуждалась в ресурсах поддержки разного ро-да, прежде всего
институциональной.
Такой <ближайший> к власти ресурс неизменно поставляли силовые и
ка-рательные институты (армия, службы безопасности,
суд-прокуратура-ГУЛАГ), чьей функцией было поддержание мобилизационной
напряжен-ности в обществе. Но приближенность к власти, оплачиваемая набором
при-вилегий, никогда не означала самостоятельного участия силовых структур в
принятии властных решений. Иерархии военного, полицейского и тому по-добного
управления действовали при властной вертикали. Пресловутые ста-линские
<чистки> верхушек военных и карательных ведомств были направле-ны на то,
чтобы держать их в таком же состоянии неуверенности, экзистенци-ального и
статусного страха, в котором жила вся номенклатурная бюрократия. (Легенда о
попытке карательного ведомства подчинить себе госпартийную вертикаль была
пущена в ход Н. Хрущевым, чтобы отвести эффект разоблаче-ния сталинизма от
партийной вертикали - и от самого себя.)
Демонстративным апофеозом номенклатурной милитаризации явилась на-чатая в
разгар войны, в 1943 г., затея с переодеванием всей высшей партийной элиты в
генеральские мундиры (главнокомандующего - в маршальский). Не-сколько лет
спустя, в конце 40-х, была торжественно введена табель о рангах, мундирах,
погонах и пр. уже для целого ряда профессий (от георазведки до почтовой
службы).
На поверхности официальной общественно-политической жизни советского времени постоянно (особенно, кстати, в канун очередных ее переломов - в последние годы правлений Сталина, Хрущева, Брежнева) кипели <идеологические> страсти, обличались отступники, провозглашались требо-вания сохранять
верность учениям отцов-основателей и - что всегда было бо-лее важным -
очередным руководящим установкам. Многочисленная армия идеологических
надзирателей на всех уровнях властной вертикали (в партап-парате, СМИ,
образовательных и ученых заведениях) призвана была следить за соответствием
принятым стандартам написанных, произнесенных, даже во-ображенных текстов.
Чиновники общественных наук, активно участвовавшие как в тайных расправах
над неугодными, так и в показных мероприятиях, пре-тендовали на статус
<идеологической> элиты, для которой в номенклатурной системе не было места.
Функционеры идеологического профиля, как правило, занимали второстепенные
позиции во властной иерархии (<третьи секретари> в парткомах разного
уровня). Формально, согласно официальным деклараци-ям, режим опирался на
<научную идеологию>, на деле же использовал ссылки на <классические
источники> в соответствии с конъюнктурными нуждами. Поэтому не вполне
адекватна распространенная в советологической литерату-ре характеристика
партийно-государственного правления как <идеократии>. Апелляции к
идеологическим формулам нужны были для самооправдания властной вертикали, а
также для поддержания атмосферы единомыслия в об-ществе (особенно среди его
более активной и молодой части).
Каждый шаг по устранению одиозных черт сталинского режима, нормали-зации
отношений с Западом и пр. неизменно происходил под страхом общей катастрофы
системы. И наступления ответственности ее лидеров за преступ-ления прошлых
лет. Отсюда постоянные акции <сдерживания> критики (показательна череда
событий знаменательного и трагического 1956 г.). Ос-лабление политических
репрессий пытались сбалансировать укреплением <идеологической дисциплины>
(выражение В. Ягодкина, московского идеоло-гического погромщика начала
1970-х), борьбой с <ревизионизмом>, <форма-лизмом> и пр. в среде художников,
литераторов, экономистов, философов, со-циологов и т.д. В сталинские годы
все и всяческие прегрешения, приписывае-мые неугодным, объявлялись
политическими преступлениями - со всеми положенными последствиями. А в менее
жестокие времена на поверхность выступали идеологические мотивы проработок.
Реальная функция каратель-ных акций, массовых или избирательных, оставалась
той же - поддержание атмосферы послушного страха и трепета в обществе.
Приложением к <цеху> идеологической поддержки примерно с конца 1920-х гг.
служили такие насквозь идеологизированные дисциплины, как офи-циально
признанные философия, история, политэкономия и пр., со своей иерархией чинов
и званий и деятельностью, слабо напоминающей старомод-но-академические
области знания. Доминирующими занятиями в этой среде были непрерывные клятвы
на верность руководящим силам, а также нескончаемые садистски-сладострастные
обличения уклонистов, отступников и про-чих супостатов в собственных рядах.
Обычной практикой было возвеличива-ние и ниспровержение временных
авторитетов (то есть лиц, таковыми назна-ченных), превращаемых в мальчиков
для показательного битья. После того как поводы и методы подобных акций были
преданы забвению, главным пло-дом долгой (2-3 <рабочих> поколения)
деятельности такого рода оказалась относительно многочисленная группа
тогдашних выдвиженцев на влиятель-ные (вплоть до сегодняшнего дня) посты в
различных учреждениях социально-научного профиля.
Фантом интеллигенции.
Далее в комментах