Тайны "Человека в штатском"
В конце 1936 года Дмитрий Александрович Быстролетов вместе с женой, чешкой, красавицей Иолантой, которая тоже была нелегальным агентом НКВД, выполняла специальные задания ,и даже отсидела 4 года с 1928 г. по 1932 г. в австрийской тюрьме за шпионаж,
Мария-Милена-Иоланта Быстролетова.
вернулся в Москву. Его принял новый нарком НКВД Ежов. Быстролетова взяли в кадры ГУГБ НКВД, присвоили спецзвание старшего лейтенанта госбезопасности, к которому приравнивается звание армейского майора. Ему предстояло новое задание - под видом голландца выехать с женой в Нидерландскую Индию, купить там плантацию и вступить в голландскую профашистскую партию, затем перебраться в Южную Америку и вступить там в местную организацию гитлеровской партии, а затем, как фанатичный последователь фюрера, явиться в Европу, где на случай войны с Германией свяжут с очень важным источником в генштабе вермахта.
Ежов обнял его, три раза поцеловал в губы и щеки и сказал :
Мы даем вам наш лучший источник. Цените это. Вы зачисляетесь в кадры с присвоением воинского звания старшего лейтенанта госбезопасности. Подавайте заявление о приеме в партию: оно будет принято. О матери не думайте - мы во всем ей поможем. Спокойно поезжайте за границу. Помните: Сталин и Родина вас не забудут. Ни пуха ни пера!
Но вот только уехать ему не удалось. Ежов затеял чистку аппарата НКВД от "ягодинцев". Были арестованы все бывшие начальники Быстролетова, а самого его перевели заведующим отделом переводов во Всесоюзную Торговую палату. А ночью 17 сентября 1938 г. пришли и за ним.
И с этого дня началась его лагерная Одиссея, продолжавшаяся ровно 18 лет. Бутырка, Лефортово, Норильск, Мариинск и еще много лагерей ему придется пройти, пока в 11 часов утра 20 октября 1954 г. его, как неизлечимо больного, после двух инсультов и параличей, выставят за ворота учреждения п\я 120 в г. Омске. Срок у Быстролетова был - двадцать лет и пять "по рогам", и сидеть бы ему до 1958 г. Но вот повезло, "сактировали".
Еще в лагерях Быстролетов начал украдкой писать свои воспоминания о пережитом в 1938-1856 гг. Писал он их почти двадцать лет. Состоят они из 11 книг. Вот, что он указал в предисловии к первой книге.
Сталинская эпоха ярка и грандиозна, она велика в хорошем и дурном, и не мне ее огульно хаять и чернить: я горжусь, что жил в это жестокое, трудное, но великолепое время!
Все отрицательные явления сталинизма можно легко вернуть, но положительные - никогда.
Преступления кучки проходимцев не могут заслонить бессмертный подвиг народа, приступившего к построению новой жизни.
Я пишу только о том, что пережил и видел сам, и не претендую на исчерпывающее освещение какого-либо вопроса. Воспоминания не исследование. Это - живые впечатления очевидца, здорового и сильного человека, который вопреки всему всегда старался сохранить в себе свое советское содержание. Борьба за гуманное в себе самом - вот одна из тем этих записок, но главное - это попытка передать своеобразие времени, глубину падения и высоту взлета коллективного героя этой всенародной трагедии - советского человека, его величие и стойкость.
Да, человек прошел все круги этого ада. Необоснованный арест, страшные пытки во время следствия, тяжелейшие условия содержания в лагерях, где к террору администрации добавлялся еще более страшный террор лагерной самоохраны, состоящей из "социально-близких" уголовников. Но нету в нем той зоологической злобы к Совесткой власти, как у Солженицына к "Архипелаге Гулаг", или смирения опущенного зэка, как у Варлама Шаламова в "Колымских рассказах.
Обширнейшие воспоминания Быстролетова - это и его приключения во время нелегальной работы в Европе и Африке. И философские рассуждения в попытках докопаться до причин той катастрофы, что произошла в стране в 37-38 г.г. И великолепные портреты колоритнейших людей, встретившихся ему на его скорбном пути - соратников по нелегальной работе, следователей НКВД, солагерников. И все это написано живым, легким языком, как какой-нибудь авантюрный или плутовской роман в стиле А. Дюма, Э. Сю, В. Крестовского, Понсон дю Террайля, Эмилио Сальгари и др.
Но основная тема воспоминаний, ось, вокруг которой они и вертятся - почему так произошло, почему миллионы честных людей, истинных коммунистов, активно включившихся в строительство самого справедливого в истории человечества нового общества, оказались расстрелянными, осужденными на каторжный труд и голодную смерть в лагерях.
Так и до сих пор эта загадка не разгадана. Одни историки объясняют масштабы террора масштабами психиатрического заболевания т. Сталина, мол его паранойя не имела предела, потому и кидался, аки лютый зверь на безвинных агнцев в виде троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев и прочих представителей "ленинской гвардии". И заодно перепало и остальному населению. "И никто ничего ему не мог сказать".
Другие высказывают мнение, что т. Сталин в 1937 г. хотел убрать с политической сцены "партийных баронов", которые его еще помнили грузинским боевиком Кобой, грабившим царские банки, и не питали к нему особой лояльности. Хотел сделать это с помощью демократизации выборов в органы власти по только что принятой "сталинской Конституции". Сделать их альтернативными, а проклятые "партийные бароны" разгадали этот коварный замысел Кобы и потребовали - чтобы никаких неожиданностей на альтернативных выборах не произошло, зачистить страну от бывших кулаков, белогвардейцев и прочих антисоветских элементов. Тем более, что все они состояли на учете в НКВД. А чтобы сильно не заморачиваться со следствием , выдать НКВД лимиты на расстрел и судить тройкой в составе первого секретаря субъекта, начальника Управления НКВД и прокурора области.
Вот и понеслось. Сталин уничтожал партийную верхушку, а партийная верхушка уничтожала рядовое население, тем самым настраивая его против т. Сталина. В итоге Сталин партийную верхушку уничтожил, верхушка успела уничтожить массу народа, альтернативные выборы отменили, реформа власти не состоялась.
Дмитрий Быстролетов попал как раз под уже спадавшую волну террора. До этого он мало задумывался на тему того, почему один за другим исчезают его начальники и друзья из разведки. Надо, значит надо. Но тут он сам оказался внутри этой машины террора в качестве невинной жертвы.
Пишет Быстролетов о своем пребывании в сталинских узилища без надрыва, даже с некоторым юмором, но от этого веселее не становится.
Вот , к примеру, как он описывает некоторых своих сокамерников.
Раз в камеру бодро шагнул грузный, цветущий бородатый человек в шляпе, тройке и сапогах. Сел на скамью, вытер пестрым платком пот со лба и, ни к кому не обращаясь, громко сказал:
- Я - деревенский врач. Знал, что арестовывают, и принял меры: три года не читал газет, не был в кино, не разговаривал ни с кем о политике. Три года жил как в могиле. Результат? Выкопали и вытащили за ушко да на солнышко! Значит, братцы, ничего не помогает! Гепеушники остаются гепеушниками!
И сердечно расхохотался.
А вот другой анекдотичный случай.
А другой раз в камеру вяло протащил ножки маленький человечек, присел на краешек скамьи и свесил на грудь стриженую рыжую голову. Сидит, а по лицу текут слезы. Потом рассказал:
- Я - главный инженер большого порохового завода. Завод в степях. При нем городок для рабочих и начтехперсонала. И, конечно, охрана. Однажды ночью арестовали разом всех начальников. Привозят нас в помещение гепеу. Привозят как одну семью, да и начальник, что нас арестовал, тоже наш приятель. В степях - то скука, а скука - сила великая, и жили мы дружно: каждый вечер резались в преферанс или шахматы. Вот нам Тарас Тарасыч, начальник, и говорит: «Стройся в ряд!» Мы построились. Он: «Спускай штаны аж до колен! Нагибайся вперед!» Мы, понятно, удивлены, ничего не понимаем, - что за обращение? Где культура? При чем тут штаны? Но спустили и подштанники. Ждем. Он спрашивает: «Подписывать признание будете?» Мы зашумели: «Какое признание? Что ты, Тарасыч, обалдел, милый!» Он: «Хведор, давай паяльную лампу!» Слышу - гудит паяльная лампа в руках у бойца. Думаем, зачем? Тарасыч берет лампу, кричит: «Пиши признание в шпионаже, Крутиков!» - и сует стоявшему на четвереньках директору пламя сзади, между ног. Тот как закричит! И сразу вроде жареным мясом запахло! «Подписывай!» Тот левой рукой придеоживает штаны, ковыляет к столу и ставит каракулю на заранее приготовленной бумажке. Дальше со спущенными штанами стоял заместитель директора. «Будешь писать, Рощин?» Огненный круг по воздуху… Гудение где-то внизу, у ног. Страшный крик. Запах смоленого. И вторая подпись получена. И так этот бандит обработал меня и всех остальных: все подписали! Брюки мы подтянули уже в камере. «Позвольте, - говорим, - да где мы? В Союзе или в фашистской стране, где людей сжигают живьем? Товарищи, надо действовать организованно! Давайте осмотрим свои ожоги и вместе будем писать коллективную жалобу!» Спустили штаны снова, осмотрели друг друга… Что за черт! Ни у одного нет ожога, кое у кого сгорели волоски - напугал нас этот бродяга воем лампы, криком, страшными кругами пламени по воздуху! Обманул, толстая свинья! Бросились мы к двери, барабаним, кричим: «Тарас, скотина, мы берем подписи обратно! Рви наши заявления, хулиган!» А он чуть приоткрыл дверь, просунул здоровенную волосатую лапищу и сделал нам дулю: «Нате, - смеется, - сучьи дети! Считайте себя зажаренными на паяльной лампе!»
Камера дружно хохотала, а я ломал себе голову: зачем? кому это надо? В чем единая общая линия? Где то единственно главное, что может привести к разгадке? И ничего не понимал…
А потом он и сам узнал в чем его вина. Следователь, капитан госбезопасности Соловьев все ему разьяснил.
Тэк-с… Теперь за дело. Ты, фашистская морда, обвинение знаешь? Ты заговорщик, шпион, диверсант и террорист. Писать в означенном разрезе будешь?
- Нет.
- Я так и думал. Тэк-с, тэк-с… Ты еще не понял, что здесь Лефортовская военная тюрьма, а не мусорный ящик, называемый Бутыркой. И допрашивать тебя будет ежовец. Слышал про Ежова - ежовы рукавицы? Слышал? В «Правде» дружеский шарж Бориса Ефимова видел? Заметил, что рукавицы с железными шипами? В этом разрезе заметил? Ну, так вот я - сначала ежовец, а только потом коммунист! Ежовцы - выше всех коммунистов и беспартийных, они - опора товарищу Сталину, его гвардия. На любого человека в нашей стране есть закон и управа. Но не на ежовца. Мы сами - закон! Мы сами для себя управа! Выше нас никого нет. Только Сталин. Тэк-с, тэк-с…
Вот такие они, ежовцы. И началась настоящая "работа". Зачем Соловьеву что-то сочинять, когда Быстролетов сам должен все рассказать в "означенном разрезе".
Вдруг дверь сзади меня растворилась. Соловьев вскочил, вытянулся и щелкнул каблуками:
- Товарищ Народный Комиссар, допрос арестованного шпиона Быстролетова ведет следователь капитан госбезопасности Соловьев.
Ежов подошел к столу. Я изумился: так сильно он поседел и пожелтел за это время. Стал другим человеком.
- Признается?
- У меня все они признаются. Работаю в таком разрезе, товарищ Народный Комиссар!
- Правильно. В пользу скольких держав?
- Четырех, товарищ Народный Комиссар.
Ежов косо посмотрел на меня. Наши взгляды встретились. Узнал ли он?
- Мало.
И маленький человечек со шрамом на лице - русский Марат, как он любил величать себя, засеменил из комнаты.
Мы сели.
- Сильно сдал Николай Иванович: поседел, пожелтел…
А ведь еще полгода назад Ежов трижды расцеловал Быстролетова, благословляя его на новую заграничную командировку. А теперь четырех разведок, на которые работал Быстролетов, как вражеский шпион, Ежову показалось мало.
Долго сопротивлялся Быстролетов, но всему приходит конец. На очередном допросе Соловьев сообщил ему
- Вот что, слушай. Вчера я получил разрешение или добиться твоей подписи, или убить тебя. У меня нет больше времени возиться с тобой. Сегодня ночью ты умрешь, если сваляешь дурака!
Из большого портфеля он вынул молоток, большой пакет ваты и бинт. Обернул железную головку молотка ватой и обвязал бинтом.
- Это для твоей упрямой башки. Буду выбивать из нее дурь.
Потом вынул метровый отрезок железного троса с приделанным проволокой шарикоподшипником.
- А это для спины. Буду подгонять, пока не загоню до смерти.
Мордобойцы раздели меня до пояса, Соловьев подошел сзади и ударил молотком по темени. Я рухнул на ковер. Тут практикант сел мне на шею, а мордобойцы - на ноги, и Соловьев принялся стегать тросом, иногда поворачивая на спину, чтобы ударить пару раз по животу каблуком. Я потерял сознание. Когда пришел в себя, увидел красивую женщину в белоснежном халате, из разреза которого виднелись петлицы со шпалами. Женщина держала в руке пустой шприц, - она уколом привела меня в сознание.
- Ну, очнулся? Можно продолжать! - и она спокойно вышла.
Сколько раз потом это повторялось - трудно сказать. У меня оказался поврежденным череп, два ребра сломаны и вогнаны в плевру, на животе разошлись мышцы и внутренности выперли под кожу.
- Будешь писать?
- Нет.
И процедура повторялась снова и снова, я приходил в сознание на полу и видел над собой приятное, культурное лицо женщины-врача со шприцем и слышал те же слова:
- Ну, можно продолжать!
Под утро я почувствовал, что умираю: сердце стало очень тяжелым и большим, как будто ему стало тесно в груди. Сознание работало плохо, но работало. «Умирать глупо, - подумал я. - Смерть - это конец борьбы. Надо выиграть время и бороться дальше.
И Быстролетову пришлось написать "чистосердечное признание". Осудили его на 20 лет лагерей. А через полгода следователь Соловьев был обвинен в изменническом уничтожении советских кадров и расстрелян. А симпатичная женщина- врач из Лефортовской тюремной больницы, Анна Анатольевна Розенблюм, которая участвовала в пытках, также была осуждена вместе с Соловьевым, к 20 годам лишения свободы.
В Норильлаге Быстролетов в 1940 г. встретил среди лагерников эту Анну Анатольевну Розенблюм, и захотел ее убить. Но не стал. Она осталась единственным живым свидетелем того, как от него было получено "чистосердечное признание". В 1956 г. Розенблюм реабилитировали, как "жертву репрессий", и она получила полковничью чекистскую пенсию. А реабилитированный в том же 1956 г. майор госбезопасности Быстролетов пенсию не получил, его личное дело исчезло из архива, и он не смог доказать, что был кадровым сотрудником органов. Только в 1968 г. Андропов дал указание выделить Быстролетову отдельную двухкомнатную квартиру и назначить пенсию.
И ведь нет у Быстролетова ненависти к своему следователю.
Партия и присяга требуют от него определенных действий, - и он действует, зорко остерегаясь нарушения указаний. Соловьев - послушный партиец и исполнительный чекист. Он - разгаданная загадка, и к нему никаких счетов предъявить не могу: я сам делал бы на его месте тоже самое. А вот те - другие, выше его… Кто они? Я боялся думать.
И чем он дальше двигался по лагерной стезе, тем чаще у него возникали эти вопросы. Кто же тот главный, кто от дал эту команду и вверг страну в кровавый террор.
Но кому это нужно? В каких целях? Кто организатор? Вернее, - кто главный зачинщик? Робеспьер уничтожал аристократов - это был классовый террор. Гитлер уничтожает коммунистов и евреев - это политический и расовый террор. В советской стране уничтожаются советские люди. Как это понять?
И ведь не один он мучится этим вопросом. Кто виноват, что делать - эти вопросы задают и другие невинно сужденные.
Быстролетову "повезло". К весне тридцать девятого года страшный Лефортовский застенок начал пустеть. Любое дело в СССР почти всегда организуется в форме шумной кампании с выполнением заданного сверху плана, с встречным планом по инициативе исполнителей и конечным перевыполнением всех общих наметок. Поэтому напрашивался вывод, что трехлетняя кампания массового террора и истребления лучших партийных и советских кадров подходит к закономерному концу, что все задуманное в целом осуществлено, и в стране наступает передышка и подсчет потерь. Пришлось следователю Соловьеву заканчивать дело Быстролетова, только совсем не в том разрезе, что он первоначально намечал.
Первоначальные планы у Соловьева были грандиозные - обвинить подследственного в том, что он был сыном царского генерала, служил в "Дикой дивизии", служа у белых вешал коммунистов, потом, служа у Махно, тоже вешал коммунистов, а потом, завербованный четырьмя вражескими разведками, пробрался в СССР, чтобы взорвать Кремль. В итоге Соловьев получает орден за разоблачение такого матерого врага, об этом напишут в советских газетах, а Быстролетов быстро получает свой расстрел
Но начальство скорректировало полет фантазии следователя. Решено было сделать его просто завербованным чехословацкой разведкой студентом.
Составить громкое дело не удалось. Прогреметь на весь Союз тоже. Теперь Соловьев угрюмо скреб пером и записывал мои скучные показания: меня умерший до моего прибытия в Прагу студент, якобы бывший эсером, завербовал в эсеровскую организацию, созданную при Союзе студентов граждан СССР двумя офицерами чехословацкой полиции по фамилии так и так (я назвал их двумя чешскими похабными словами). Оба завербовали меня в чехословацкую разведку, и за тысячу крон в месяц я сообщал им публиковавшиеся в советской и чехословацкой печати цифры планов экспорта и импорта. Это я сделал из злобы на советскую власть за то, что она отобрала у меня в Анапе лучший в городе дом на Пушкинской улице, номер 51 (такого там нет, что легко можно доказать справкой из Анапы). Я сам вербовал своих знакомых в террористическую организацию, а именно в 1936 году передал в Анапе бомбы бывшей графине Елизавете Робертовне де Корваль, которая спилась и умерла на десять лет раньше, и мадам Ассиер, уехавшей с белыми за границу еще в 1918 году при эвакуации Новороссийска (Соловьев хоть тут дал волю своему пристрастию к громким именам). Вот и все. Коротко и куце - не дело, а кот с обрубленным хвостом. Я сам обиделся, но делать было нечего: все - и никаких гвоздей. В этом разрезе я был потом похоронен по третьему разряду. Тэк-с, тэк-с…
А через несколько месяцев после отстранения Ежова, Соловьев и другие ежовцы были арестованы уже новым наркомом - Л.Н. Берия тоже по ложному обвинению в принадлежности к тайной террористической организации и расстреляны. Сталин желал предстать перед судом истории с чистыми руками. Он знал, что свидетели мешают, что они - обуза и опасность, винтики, мелочь, которая все же мешает строительству Рая на земле, за которое он считал себя ответственным.
Быстролетов же в мае 1939 г. получил от Военной коллегии ВС СССР свои 20 лет лагерей и пять лет поражения в правах, и отправился этапом до красноярской пересылки, а оттуда по Енисею до Дудинки. Из Дудинки, "по тундре, по железной дороге", прибыл 29 августа 1939 г. с этапом в Норильлаг на строительство Никелевого комбината.
Вот таким Быстролетов был на момент прибытия в Норильск.
За год до этого он сидел в Лефортово в одной камере с арестованным начальником Норильлага Матвеевым. В 1935 г. Матвеев с 1200 первых заключенных прибыл в к отрогам Путоранов. Ранее в этом месте уже были попытки освоения медно-никелевого месторождения, но не совсем удачные. Место, не имеющее сухопутной коммуникации с внешним миром. Среднегодовая температура -16 градусов, сильнейшие ветра и вечная мерзлота.
Чтобы попасть туда надо было плыть по Енисею до Дудинки, а потом добираться пешком по бездорожью тундры 115 км на юго-восток. Или же через Ледовитый океан входить в реку Пясину и плыть по ней и, пересекая озеро Пясино, до верховьев реки Норильской, и потом еще около 20 км. добираться по тундре до места.
А в 1938 г. за срыв плана строительства Матвеев был арестован. И, сидя в одной камере с Быстролетовым, пытался рассказать ему о Норильлаге. Но Быстролетов даже мысли тогда не допускал, что его осудят. И как же он потом рвал на себе волосы, когда прибыл в Норильлаг, ведь Матвеев рассказывал ему, как себя вести в лагере, давал данные некоторых людей, которые могли быть полезны Быстролетову, если он попадает туда.
Норильск. 1940 г.
Вот таким, примерно, выглядел Норильск во времена пребывания там Быстролетова. Бескрайняя тундра, вдали отроги Хайерлаха, через 20 лет возле тех гор откроют Талнахское рудное месторождение и начнется знаменитая в 60-е годы комсомольско-молодежная стройка по созданию города горняков Талнаха и новой рудной базы Норильского комбината.
По профессии юрист и врач Быстролетов мог бы спокойно работать в медчасти лагеря, но пошел бригадиром на стройку. Тогда у него еще была мысль добросовестным трудом добиться досрочного освобождения. Но очень скоро он понял, что в лагере главное - выжить. Не умереть от дистрофии, не надорваться на стройке, не попасть на нож уркам.
Ему удалось с общих работ перейти работать в медсанчасть для т.н. "доходяг", заключенных, которым скудное питание и тяжелый физический труд, довел до грани между жизнью и смертью. И работая в санчасти второго лаготделения Норильлага, Быстролетов летом 1940 г. начинает записывать свои впечатления от встреч с другими заключенными.
Вот, например, ссученный вор, комендант лаготделения, бандит и многократный убийца Пашка Гурин. Быстролетову интересен этот ранее ему незнакомый тип людей - профессиональные воры, которые живут по своим законам в своей параллельной государству реальности.
Ты подумай, доктор, ну, пойми же хорошенько: я человек, вор, хотя теперь и посучился. Мне жить. А те все и ты тоже - фрайеры. Овцы. Вы существуете, чтоб мы вас стригли и калечили. Человека убить не положено, и вор никогда, слышь, доктор, никогда не убьет другого вора, у нас за это по закону немедленная казнь. Этого нельзя делать, доктор, это выходит не по-человечески. Ну, вроде - грешно! Понял? А овец же не убивают, правда? Их стригут, колют и едят, - импульсивно и эффективно! Это - в законе, это - положено!
Вот такая философия, вот такой закон. Вас, простых людей, мы воры имеем полное право стричь, колоть, есть и калечить. Это закон, это положено. Но между собой воры никогда не будут вести разборок. Это грешно. Вор никогда не подымет руку на другого вора.
больше здесь https://dzen.ru/a/YegOOF0w9xksuBCL