Водоворот (из прошлого)
Партизанщина.
Из воспоминаний В.П.Затонского.
Весна 1919 года. Петлюра разгромлен усилиями организованного пролетариата и примкнувшего к революции крестьянства. Нам чрезвычайно легко далась эта победа.
Мы начали наступление в конце 1918 года двумя повстанческими дивизиями, первая на Киевском, вторая на Харьковском участке. Докатились с невероятной быстротой до Черного моря на юге и Галиции - на западе, впитывая по пути десятки тысяч партизан - повстанцев.
Я помню работу наших штабов периода наступления. Что где делается - не разберешь. От частей по неделям нет сведений. Известно, что идут к югу или юго-западу.
Рассчитываешь, к примеру, что, двигаясь со скоростью 40 верст в сутки (это факт - части летели как на крыльях, передвигаясь преимущественно на тачанках и подводах), такой-то полк должен быть в Кременчуге.
Вдруг телеграмма из Елисаветграда за подписью "атаман Григорьев". Содержание: "Поймал кота, жму к Знаменке, жду ваших распоряжений, куда идти дальше".
Атаман Григорьев как будто в списках наших командиров не числится, а как раз наоборот командует одной из петлюровских частей. Почему он адресует телеграмму командующему Украинской армией тов. Антонову и о каком коте идет речь - непонятно.
Через день - новая телеграмма оттуда же: "Котик кусается"... Еще несколько часов - телеграмма из Знаменки: "Отрубил коту хвост, решил идти к грекам в Николаев".
Только после прибытия действительно нашего полка в Знаменку вся эта кабалистика расшифровывается. Оказывается, атаман Григорьев перешел на нашу сторону и ударил в тыл другому петлюровскому атаману - Котику (это фамилия такая), оставшемуся верным Петлюре.
В первом столкновении потерпел неудачу (Котик кусается), но затем одолел и захватил обозы (отрубил хвост), после чего действительно ударил на Николаев и с горсточкой таких же, как сам, отчаянных партизан, разбил греков, высадивших там свой десант, численностью, раз в сто по меньшей мере больше всего григорьевского воинства.
Мы были вынесены стихией, притом стихией крестьянской, весьма сочувствовавшей большевизму, но весьма подозрительно, чтобы не сказать больше, относившейся к коммунизму. Крестьянин-партизан с энтузиазмом воспринимал наши боевые лозунги периода разрушения старого строя, видел в нас желанных союзников в его борьбе с помещиком.
Но, одолев последнего, желал он одного - чтоб все чуждое ему, наносное (городское) оставило его в покое, ибо он желал быть хозяином на своей земле, которую он исключительно, как ему казалось, собственными усилиями, отвоевал у своего врага.
До мировой революции, до исторической миссии пролетариата, до всей сложности классовой борьбы в городе и деревне, вооруженному, сознавшему свою силу, но столь же темному, как и до переворота, крестьянину-собственнику не было дела.
Он видел одно. Большевики говорят: "Бей помещика, бери его землю, вооружайся"... Коммунисты поют: "Давай для государства хлеб, подчиняйся дисциплине" (несколько позже: "Сдавай оружие").
Диалектика менее всего соответствует мужицкому способу мышления, и не мудрено, что разворошенная сплошь, вооруженная и организованная на свой манер (отряды) стихия обернулась против нас с такой же почти силой, как только что поднималась против гетмана или неудачника Петлюры.
Крестьянская масса в то время еще не успела расслоиться, бедняк (даже батрак) еще целиком находился в плену старых собственнических, типично мужицких настроений и сплошь да рядом выступал против коммунистов.
Многие детали этого взрыва крестьянской массы против коммунистов требуют подробного исследования и освещения, как например: движение атамана Зеленого на юге Киевщины, движение, в котором принимали участие преимущественно беднейшие элементы села...
Как бы там ни было, весной 1919 года вся Украина клокотала и бурлила. То там, то сям вспыхивали крестьянские восстания, каждое село имело свой отряд, оборонявший стратегические подступы к своей деревенской республике, а подчас выступавший в поход против соседнего городка или местечка.
Нередко можно было найти вполне организованные волости (например, Большая и Малая Половецкая, Киевской губ.), выставлявшие в случае нужды целые полки с пулеметами и даже артиллерией.
По железным дорогам движение поддерживалось преимущественно бронепоездами. Атаманы, только что перешедшие на сторону Советской власти, как Григорьев и десятки ему подобных, или даже старые советские вожаки, выступавшие под большевистским флагом при гетмане (Коцур, Гребенка и т. п.) один за другим поднимали бунт против Советской власти или, вернее, против коммунистов...
Атаманы восставали то потому, что их стесняла всякая дисциплина, а им хотелось бесшабашной вольницы, то потому, что они были сознательными нашими врагами, часто действовавшими по указке петлюровского подполья. Иногда атаманы, долго и честно работавшие с Советской властью, шли, поддаваясь стихии, шли нехотя и нерешительно, с оглядкой.
Во всем была презанятная смесь революционности, авантюризма, беспросветной темноты, самого дикого мракобесия, беззаветной отваги и трусливой жадности...
Все стороны крестьянской души, веками забитой, темной, неожиданно проснувшейся, вечно колеблющейся, и революционной и реакционной в одно и то же время, страшной в своей жестокости и, в конце концов, детски наивной и детски беспомощной - отразились в судорожных корчах мужицкой Украины.
Наше положение было довольно сложное. Выручала лишь организованность партии, выручал инстинкт пролетария, который хоть подчас и "волынил" из-за недостачи питания и из-за прочих жизненных тягот, но в конечном счете все же предпочитал Советскую власть возвращению гетмана. Выручала неорганизованность крестьянской массы да отчасти тот авторитет, который мы, как большевики, все же имели в ее глазах.
По существу, любой наш полк в то время мог поднять против нас восстание и подчас не всегда было понятно, почему та или иная часть борется на нашей стороне, а не против нас?
Так, например, Махно оказал безусловно нам поддержку в борьбе против Григорьева (нет ничего невероятного, что Григорьев поддержал бы нас против Махно, если бы тот выступил раньше).
Тот же Григорьев, уже замыслив восстание, уже фактически начав его переброской своих полков в сторону Кременчуга, принимал командующего украинскими армиями тов. Антонова и дал ему спокойно уехать, не рискнувши или не догадавшись захватить в плен или пристрелить его.
Ясное сознание, что и во имя чего надо делать, решительность - были целиком на нашей стороне, и только потому мы победили. Победили не только силой оружия, но и морально, заставив признать наше превосходство и необходимость нашего руководства; более того, мы нашли внутри самого крестьянства силы, на которые смогла опереться пролетарская революция (комнезамы).
...Тов. Антонов вернулся от Григорьева и делает доклад в Совнаркоме. По его мнению, опасения, что Григорьев восстанет, преувеличены. Приходит телеграмма Григорьева, как будто подтверждающая оптимизм главкома.
Однако следующая весть - бои под Кременчугом. У Григорьева тысяч шестнадцать организованной армии [на самом деле - меньше]. Какую позицию займет Махно, никто не может сказать. Какую воинскую часть (все такие же, партизанские, и у всех почти командир полка - по существу батько) можно двинуть без риска, что она перейдет на сторону повстанцев?
Часа в четыре ночи меня будят... Собираемся... Бубнов, Косиор, кажется Ворошилов, не помню кто еще из наркомов, сообщают, что один из полков, снятый с петлюровско-польского фронта (номера не помню сейчас, восьмой, кажется), направленный против Григорьева, по дороге уже разгромил ЧК в Бердичеве, Казатине и Фастове, и в данный момент в Фастове же обсуждает вопрос, двинуться ли ему дальше на юг, через Белую Церковь, Бобринскую на Григорьева или завернуть раньше в Киев и разделаться там с "Чекой" и "коммунией".
В Киеве ничего надежного нет, что можно было бы двинуть против этого полка. Остается использовать доводы разума и силу красноречия. Предлагают мне ехать в Фастов, по крайней мере, задержать полк разговорами, пока здесь хоть что-нибудь сорганизуют для встречи, если не удастся уговорить полк идти по прямому назначению. Еще в темноте отправляюсь на вокзал.
Сажусь в вагон. Мощный паровоз тащит за собой мою служебную трехоску, которая болтается, как собачий хвост, и грозит слететь с рельсов на поворотах. Самочувствие довольно-таки скверное. К рассвету въезжаю на ст. Фастов. Я да проводник вагона, который ничего не знает.
Несмотря на ранний час, станция кишмя кишит солдатами в самых разнообразных одеяниях - вплоть до котелка на голове у какого-нибудь босого парня с обрезанной для легкости винтовкой. Мой поезд уже заметили и обратили внимание.
Бросаются к вагону. Слышны возгласы: "Комиссар приехал". Тон, нельзя сказать, чтобы очень радушный. Энтузиазма по случаю приезда члена правительства не видно. У большинства винтовки в руках.
Выхожу... Вдруг какой-то молодой парень в старой немецкой фуражке с радостной физиономией бросается ко мне и обеими руками хватает меня за руку: "А, товарищ Затонский... а помните, как мы с вами в Глухове встречались?"
Я, понятно, не помню, но от этого не менее рад его встретить здесь, в Фастове. Он сейчас же представляет меня солдатской массе, сообщает, что я тот самый Затонский, который помогал партизанам в нейтральной зоне. Лед сломан. Я уже не комиссар, а свой человек.
Вызываю командира полка и предлагаю немедленно собрать ребят в каком-нибудь помещении (под открытым небом мешал моросивший дождик), чтобы можно было потолковать. Через десять минут уже начинается митинг в каком-то летнем театре, здесь же у станции. ЧК действительно разгромлена.
Недалеко от вокзала валяется труп одного из расстрелянных. Настроение полка вполне определенное (определенное именно в своей расплывчатости, путанице понятий в этих крестьянских головах).
Они, понятно, за Советскую власть, все большевики, немного коммуны боятся, но в общем не особенно активно против нее настроены. В полку есть и коммунисты, такие же партизаны, как и все остальные. К ним отношение великолепное - они свои.
Командир полка, вместе с тем атаман, организовавший его, но, как это ни странно (на деле это часто встречалось), не он полком командует, а полк им. Вернее, он, командир, целиком во власти той стихии, какая его окружает и от которой он еще не отпочковался.
Он по уровню своего развития недостаточно выделяется из общей массы, и настроения окружающего крестьянства имеют слишком большое влияние на него. Он отнюдь не контрреволюционер и даже старался удерживать полк от эксцессов, принимал меры, чтобы полк отправился против Григорьева.
Это он, комполка, донес в Киев, что его полк не благополучен. Но если бы полк пошел на Киев, он бы отправился с ним (как тот цыган, что, по народному сказанию, за компанию повесился).
Митинговал больше часу. Привел всевозможные, кажется, доводы за Советскую власть и против бандита Григорьева. В общем соглашались, но чувствовалось что-то недоговоренное. Удалось вызвать на разговор.
Засыпали вопросами - все больше насчет коммуны. Правда ли, что будут сгонять со своих хозяйств, забирать все в общий котел? Правда ли, что собираются забирать весь собранный крестьянином хлеб? От моих разъяснений повеселели...
Удалось под конец раскачать публику, посыпались шутки, пошли вопросы даже насчет того, как в других странах. С большим самоудовлетворением послушали, что они первые во всем мире выгнали своих панов, что на них смотрят с упованием рабочие всего света, что их боится мировой капитал.
Под конец с большим подъемом спели Интернационал (не обошлось и без "Заповита", конечно) и дали торжественную клятву идти на Григорьева и даже не трогать ЧК по дороге. И обещание сдержали.
На обратном пути спал до самого Киева как убитый. В Киеве до моего возвращения не спали.
Это вовсе не какой-нибудь исключительный случай. Подобных историй было десятки. В самом Киеве происходили восстания полков - такие же бестолковые. Я взял фастовский случай только потому, что в его ликвидации пришлось мне лично принять исключительное участие.
С Григорьевым кое-как справились, но положение было грозное. Нужно было принять решительные меры против той партизанщины, какая разъедала Красную Армию. Верховному командованию РСФСР казалось, что здесь, на Украине, недостаточно обращают на это внимание и ведут недостаточно твердую линию.
Товарищ Антонов был отозван, украинские армии (всего их было 3) расформированы; из них создали на Правобережьи-12-ю и на Левобережьи-14-ю, еще ближе к Дону из бывшей Кожевниковской группы - 13-ю армию.
Командующим 12 армией, штаб которой находился в Киеве, был назначен генштаба Семенов, как потом выяснилось, получивший не только определенную директиву насчет большого нажима в смысле превращения армии в регулярную, но и инструкции относительно взаимоотношений с украинским центром, в смысле большей независимости от последнего.
Но очень скоро выяснилось, что дело не в каком-нибудь уклоне со стороны нашего центра, а в объективной обстановке. Не вина наша в том, а беда. Командарм Семенов с членом Реввоенсовета тов. Араловым потребовали установления более тесной связи с нами (ЦК КПУ и Совнаркомом Украины).
Было признано необходимым, чтобы кто-нибудь из Совнаркома вошел в Реввоенсовет. Я получил назначение в 12-ю армию. Одновременно тов. Бубнов был направлен в 14-ю, а Пятаков - в 13-ю.
"Армия и революция". Харьков, Военно-редакционный совет Украинского военного округа, 1923, № 1-2, стр. 9-26.
виа https://vlad17-gradov.livejournal.com/165334.html
Из воспоминаний В.П.Затонского.
Весна 1919 года. Петлюра разгромлен усилиями организованного пролетариата и примкнувшего к революции крестьянства. Нам чрезвычайно легко далась эта победа.
Мы начали наступление в конце 1918 года двумя повстанческими дивизиями, первая на Киевском, вторая на Харьковском участке. Докатились с невероятной быстротой до Черного моря на юге и Галиции - на западе, впитывая по пути десятки тысяч партизан - повстанцев.
Я помню работу наших штабов периода наступления. Что где делается - не разберешь. От частей по неделям нет сведений. Известно, что идут к югу или юго-западу.
Рассчитываешь, к примеру, что, двигаясь со скоростью 40 верст в сутки (это факт - части летели как на крыльях, передвигаясь преимущественно на тачанках и подводах), такой-то полк должен быть в Кременчуге.
Вдруг телеграмма из Елисаветграда за подписью "атаман Григорьев". Содержание: "Поймал кота, жму к Знаменке, жду ваших распоряжений, куда идти дальше".
Атаман Григорьев как будто в списках наших командиров не числится, а как раз наоборот командует одной из петлюровских частей. Почему он адресует телеграмму командующему Украинской армией тов. Антонову и о каком коте идет речь - непонятно.
Через день - новая телеграмма оттуда же: "Котик кусается"... Еще несколько часов - телеграмма из Знаменки: "Отрубил коту хвост, решил идти к грекам в Николаев".
Только после прибытия действительно нашего полка в Знаменку вся эта кабалистика расшифровывается. Оказывается, атаман Григорьев перешел на нашу сторону и ударил в тыл другому петлюровскому атаману - Котику (это фамилия такая), оставшемуся верным Петлюре.
В первом столкновении потерпел неудачу (Котик кусается), но затем одолел и захватил обозы (отрубил хвост), после чего действительно ударил на Николаев и с горсточкой таких же, как сам, отчаянных партизан, разбил греков, высадивших там свой десант, численностью, раз в сто по меньшей мере больше всего григорьевского воинства.
Мы были вынесены стихией, притом стихией крестьянской, весьма сочувствовавшей большевизму, но весьма подозрительно, чтобы не сказать больше, относившейся к коммунизму. Крестьянин-партизан с энтузиазмом воспринимал наши боевые лозунги периода разрушения старого строя, видел в нас желанных союзников в его борьбе с помещиком.
Но, одолев последнего, желал он одного - чтоб все чуждое ему, наносное (городское) оставило его в покое, ибо он желал быть хозяином на своей земле, которую он исключительно, как ему казалось, собственными усилиями, отвоевал у своего врага.
До мировой революции, до исторической миссии пролетариата, до всей сложности классовой борьбы в городе и деревне, вооруженному, сознавшему свою силу, но столь же темному, как и до переворота, крестьянину-собственнику не было дела.
Он видел одно. Большевики говорят: "Бей помещика, бери его землю, вооружайся"... Коммунисты поют: "Давай для государства хлеб, подчиняйся дисциплине" (несколько позже: "Сдавай оружие").
Диалектика менее всего соответствует мужицкому способу мышления, и не мудрено, что разворошенная сплошь, вооруженная и организованная на свой манер (отряды) стихия обернулась против нас с такой же почти силой, как только что поднималась против гетмана или неудачника Петлюры.
Крестьянская масса в то время еще не успела расслоиться, бедняк (даже батрак) еще целиком находился в плену старых собственнических, типично мужицких настроений и сплошь да рядом выступал против коммунистов.
Многие детали этого взрыва крестьянской массы против коммунистов требуют подробного исследования и освещения, как например: движение атамана Зеленого на юге Киевщины, движение, в котором принимали участие преимущественно беднейшие элементы села...
Как бы там ни было, весной 1919 года вся Украина клокотала и бурлила. То там, то сям вспыхивали крестьянские восстания, каждое село имело свой отряд, оборонявший стратегические подступы к своей деревенской республике, а подчас выступавший в поход против соседнего городка или местечка.
Нередко можно было найти вполне организованные волости (например, Большая и Малая Половецкая, Киевской губ.), выставлявшие в случае нужды целые полки с пулеметами и даже артиллерией.
По железным дорогам движение поддерживалось преимущественно бронепоездами. Атаманы, только что перешедшие на сторону Советской власти, как Григорьев и десятки ему подобных, или даже старые советские вожаки, выступавшие под большевистским флагом при гетмане (Коцур, Гребенка и т. п.) один за другим поднимали бунт против Советской власти или, вернее, против коммунистов...
Атаманы восставали то потому, что их стесняла всякая дисциплина, а им хотелось бесшабашной вольницы, то потому, что они были сознательными нашими врагами, часто действовавшими по указке петлюровского подполья. Иногда атаманы, долго и честно работавшие с Советской властью, шли, поддаваясь стихии, шли нехотя и нерешительно, с оглядкой.
Во всем была презанятная смесь революционности, авантюризма, беспросветной темноты, самого дикого мракобесия, беззаветной отваги и трусливой жадности...
Все стороны крестьянской души, веками забитой, темной, неожиданно проснувшейся, вечно колеблющейся, и революционной и реакционной в одно и то же время, страшной в своей жестокости и, в конце концов, детски наивной и детски беспомощной - отразились в судорожных корчах мужицкой Украины.
Наше положение было довольно сложное. Выручала лишь организованность партии, выручал инстинкт пролетария, который хоть подчас и "волынил" из-за недостачи питания и из-за прочих жизненных тягот, но в конечном счете все же предпочитал Советскую власть возвращению гетмана. Выручала неорганизованность крестьянской массы да отчасти тот авторитет, который мы, как большевики, все же имели в ее глазах.
По существу, любой наш полк в то время мог поднять против нас восстание и подчас не всегда было понятно, почему та или иная часть борется на нашей стороне, а не против нас?
Так, например, Махно оказал безусловно нам поддержку в борьбе против Григорьева (нет ничего невероятного, что Григорьев поддержал бы нас против Махно, если бы тот выступил раньше).
Тот же Григорьев, уже замыслив восстание, уже фактически начав его переброской своих полков в сторону Кременчуга, принимал командующего украинскими армиями тов. Антонова и дал ему спокойно уехать, не рискнувши или не догадавшись захватить в плен или пристрелить его.
Ясное сознание, что и во имя чего надо делать, решительность - были целиком на нашей стороне, и только потому мы победили. Победили не только силой оружия, но и морально, заставив признать наше превосходство и необходимость нашего руководства; более того, мы нашли внутри самого крестьянства силы, на которые смогла опереться пролетарская революция (комнезамы).
...Тов. Антонов вернулся от Григорьева и делает доклад в Совнаркоме. По его мнению, опасения, что Григорьев восстанет, преувеличены. Приходит телеграмма Григорьева, как будто подтверждающая оптимизм главкома.
Однако следующая весть - бои под Кременчугом. У Григорьева тысяч шестнадцать организованной армии [на самом деле - меньше]. Какую позицию займет Махно, никто не может сказать. Какую воинскую часть (все такие же, партизанские, и у всех почти командир полка - по существу батько) можно двинуть без риска, что она перейдет на сторону повстанцев?
Часа в четыре ночи меня будят... Собираемся... Бубнов, Косиор, кажется Ворошилов, не помню кто еще из наркомов, сообщают, что один из полков, снятый с петлюровско-польского фронта (номера не помню сейчас, восьмой, кажется), направленный против Григорьева, по дороге уже разгромил ЧК в Бердичеве, Казатине и Фастове, и в данный момент в Фастове же обсуждает вопрос, двинуться ли ему дальше на юг, через Белую Церковь, Бобринскую на Григорьева или завернуть раньше в Киев и разделаться там с "Чекой" и "коммунией".
В Киеве ничего надежного нет, что можно было бы двинуть против этого полка. Остается использовать доводы разума и силу красноречия. Предлагают мне ехать в Фастов, по крайней мере, задержать полк разговорами, пока здесь хоть что-нибудь сорганизуют для встречи, если не удастся уговорить полк идти по прямому назначению. Еще в темноте отправляюсь на вокзал.
Сажусь в вагон. Мощный паровоз тащит за собой мою служебную трехоску, которая болтается, как собачий хвост, и грозит слететь с рельсов на поворотах. Самочувствие довольно-таки скверное. К рассвету въезжаю на ст. Фастов. Я да проводник вагона, который ничего не знает.
Несмотря на ранний час, станция кишмя кишит солдатами в самых разнообразных одеяниях - вплоть до котелка на голове у какого-нибудь босого парня с обрезанной для легкости винтовкой. Мой поезд уже заметили и обратили внимание.
Бросаются к вагону. Слышны возгласы: "Комиссар приехал". Тон, нельзя сказать, чтобы очень радушный. Энтузиазма по случаю приезда члена правительства не видно. У большинства винтовки в руках.
Выхожу... Вдруг какой-то молодой парень в старой немецкой фуражке с радостной физиономией бросается ко мне и обеими руками хватает меня за руку: "А, товарищ Затонский... а помните, как мы с вами в Глухове встречались?"
Я, понятно, не помню, но от этого не менее рад его встретить здесь, в Фастове. Он сейчас же представляет меня солдатской массе, сообщает, что я тот самый Затонский, который помогал партизанам в нейтральной зоне. Лед сломан. Я уже не комиссар, а свой человек.
Вызываю командира полка и предлагаю немедленно собрать ребят в каком-нибудь помещении (под открытым небом мешал моросивший дождик), чтобы можно было потолковать. Через десять минут уже начинается митинг в каком-то летнем театре, здесь же у станции. ЧК действительно разгромлена.
Недалеко от вокзала валяется труп одного из расстрелянных. Настроение полка вполне определенное (определенное именно в своей расплывчатости, путанице понятий в этих крестьянских головах).
Они, понятно, за Советскую власть, все большевики, немного коммуны боятся, но в общем не особенно активно против нее настроены. В полку есть и коммунисты, такие же партизаны, как и все остальные. К ним отношение великолепное - они свои.
Командир полка, вместе с тем атаман, организовавший его, но, как это ни странно (на деле это часто встречалось), не он полком командует, а полк им. Вернее, он, командир, целиком во власти той стихии, какая его окружает и от которой он еще не отпочковался.
Он по уровню своего развития недостаточно выделяется из общей массы, и настроения окружающего крестьянства имеют слишком большое влияние на него. Он отнюдь не контрреволюционер и даже старался удерживать полк от эксцессов, принимал меры, чтобы полк отправился против Григорьева.
Это он, комполка, донес в Киев, что его полк не благополучен. Но если бы полк пошел на Киев, он бы отправился с ним (как тот цыган, что, по народному сказанию, за компанию повесился).
Митинговал больше часу. Привел всевозможные, кажется, доводы за Советскую власть и против бандита Григорьева. В общем соглашались, но чувствовалось что-то недоговоренное. Удалось вызвать на разговор.
Засыпали вопросами - все больше насчет коммуны. Правда ли, что будут сгонять со своих хозяйств, забирать все в общий котел? Правда ли, что собираются забирать весь собранный крестьянином хлеб? От моих разъяснений повеселели...
Удалось под конец раскачать публику, посыпались шутки, пошли вопросы даже насчет того, как в других странах. С большим самоудовлетворением послушали, что они первые во всем мире выгнали своих панов, что на них смотрят с упованием рабочие всего света, что их боится мировой капитал.
Под конец с большим подъемом спели Интернационал (не обошлось и без "Заповита", конечно) и дали торжественную клятву идти на Григорьева и даже не трогать ЧК по дороге. И обещание сдержали.
На обратном пути спал до самого Киева как убитый. В Киеве до моего возвращения не спали.
Это вовсе не какой-нибудь исключительный случай. Подобных историй было десятки. В самом Киеве происходили восстания полков - такие же бестолковые. Я взял фастовский случай только потому, что в его ликвидации пришлось мне лично принять исключительное участие.
С Григорьевым кое-как справились, но положение было грозное. Нужно было принять решительные меры против той партизанщины, какая разъедала Красную Армию. Верховному командованию РСФСР казалось, что здесь, на Украине, недостаточно обращают на это внимание и ведут недостаточно твердую линию.
Товарищ Антонов был отозван, украинские армии (всего их было 3) расформированы; из них создали на Правобережьи-12-ю и на Левобережьи-14-ю, еще ближе к Дону из бывшей Кожевниковской группы - 13-ю армию.
Командующим 12 армией, штаб которой находился в Киеве, был назначен генштаба Семенов, как потом выяснилось, получивший не только определенную директиву насчет большого нажима в смысле превращения армии в регулярную, но и инструкции относительно взаимоотношений с украинским центром, в смысле большей независимости от последнего.
Но очень скоро выяснилось, что дело не в каком-нибудь уклоне со стороны нашего центра, а в объективной обстановке. Не вина наша в том, а беда. Командарм Семенов с членом Реввоенсовета тов. Араловым потребовали установления более тесной связи с нами (ЦК КПУ и Совнаркомом Украины).
Было признано необходимым, чтобы кто-нибудь из Совнаркома вошел в Реввоенсовет. Я получил назначение в 12-ю армию. Одновременно тов. Бубнов был направлен в 14-ю, а Пятаков - в 13-ю.
"Армия и революция". Харьков, Военно-редакционный совет Украинского военного округа, 1923, № 1-2, стр. 9-26.
виа https://vlad17-gradov.livejournal.com/165334.html