Задворки модернизма
Задворки модернизма
Особенностью любой вещи модернистского и даже contemporary искусства (независимо от того, имеет ли она материальный носитель или нет) выступает ее связанность тончайшими нитями рефлексии, которые переплетаются в виде сложной структуры метасознания. В пределах непреодолимой для модернизма взаимосвязи бытия и мышления, объекта и субъекта это метасознание образует имманентный дух самой вещи, но вне этого круга оно разворачивается в виде безразличной к искусству машинерии капитала, штампующего нужные ему представления. Собственно, первый признак такого сознания - неудержимая и оттого аффективная рефлексия, стремящаяся заполнить собой все пространство вещи. Если даже эта вещь на первый взгляд предельно груба, как, например, в поп-арте. Ведь для поп-арта слишком наивной оказывается даже самая изящная рефлексия, которая мыслится им в качестве чего-то уже «снятого» в рамках сложной метаструктуры консервной банки. Мнимая наивность поп-арта на деле подразумевает корпус толкований, позволяющих художнику сохранять позу новатора и революционера: например, можно сказать, что поп-арт, выставляя образы и предметы массовой культуры, создает тонкую систему зеркальных отражений, которые обращают разрушительные эффекты массового потребления против товарного рынка. Точно также произведения художников-модернистов, будто бы восстанавливающих в своих творениях классические формы, говорят в действительности нечто совершенно иное, а именно: они служат своеобразным знаком того, что рефлексия художника проделала путь от классической школы к абстракции, а затем, утомленная банальностью «пятен на холсте», вернулась к фигуративной живописи. Правда, с той маленькой поправкой, что изображаемые художником вещи в своей истине как раз и оказываются уже упомянутыми «пятнами на холсте». Вот такой синтез реализма и абстракционизма. Но здесь-то и возникает одна значительная трудность. Вполне может быть, что, когда лед сковавшей искусство рефлексии растает, шедевры модернизма окажутся тем, чем они и были в самом начале своего триумфального пути - мусором истории. В лучшем случае они займут места в музеях в качестве неких репрезентаций болезненного состояния сознания, в худшем - за неимением соответствующих музейных площадей вернутся туда, откуда и появились. Но спрашивается, что будет с произведениями модернистов, которые все же вернулись к предметности и фигуративности? По каким критериям будет осуществляться эстетическая оценка этих произведений? Не обнаружится ли у них второго дна, сокрытого от взгляда самих художников (ведь слепая материя вполне может быть умнее индивидуального «взгляда» художника, тем более, ослепленного рефлексией). Иными словами, что случится, когда эти вещи искусства под тяжестью облепивших их смыслов перевернутся и покажут свою изнанку. Какова она будет? И не видна ли уже сейчас?
отсюда
Особенностью любой вещи модернистского и даже contemporary искусства (независимо от того, имеет ли она материальный носитель или нет) выступает ее связанность тончайшими нитями рефлексии, которые переплетаются в виде сложной структуры метасознания. В пределах непреодолимой для модернизма взаимосвязи бытия и мышления, объекта и субъекта это метасознание образует имманентный дух самой вещи, но вне этого круга оно разворачивается в виде безразличной к искусству машинерии капитала, штампующего нужные ему представления. Собственно, первый признак такого сознания - неудержимая и оттого аффективная рефлексия, стремящаяся заполнить собой все пространство вещи. Если даже эта вещь на первый взгляд предельно груба, как, например, в поп-арте. Ведь для поп-арта слишком наивной оказывается даже самая изящная рефлексия, которая мыслится им в качестве чего-то уже «снятого» в рамках сложной метаструктуры консервной банки. Мнимая наивность поп-арта на деле подразумевает корпус толкований, позволяющих художнику сохранять позу новатора и революционера: например, можно сказать, что поп-арт, выставляя образы и предметы массовой культуры, создает тонкую систему зеркальных отражений, которые обращают разрушительные эффекты массового потребления против товарного рынка. Точно также произведения художников-модернистов, будто бы восстанавливающих в своих творениях классические формы, говорят в действительности нечто совершенно иное, а именно: они служат своеобразным знаком того, что рефлексия художника проделала путь от классической школы к абстракции, а затем, утомленная банальностью «пятен на холсте», вернулась к фигуративной живописи. Правда, с той маленькой поправкой, что изображаемые художником вещи в своей истине как раз и оказываются уже упомянутыми «пятнами на холсте». Вот такой синтез реализма и абстракционизма. Но здесь-то и возникает одна значительная трудность. Вполне может быть, что, когда лед сковавшей искусство рефлексии растает, шедевры модернизма окажутся тем, чем они и были в самом начале своего триумфального пути - мусором истории. В лучшем случае они займут места в музеях в качестве неких репрезентаций болезненного состояния сознания, в худшем - за неимением соответствующих музейных площадей вернутся туда, откуда и появились. Но спрашивается, что будет с произведениями модернистов, которые все же вернулись к предметности и фигуративности? По каким критериям будет осуществляться эстетическая оценка этих произведений? Не обнаружится ли у них второго дна, сокрытого от взгляда самих художников (ведь слепая материя вполне может быть умнее индивидуального «взгляда» художника, тем более, ослепленного рефлексией). Иными словами, что случится, когда эти вещи искусства под тяжестью облепивших их смыслов перевернутся и покажут свою изнанку. Какова она будет? И не видна ли уже сейчас?
отсюда