Rifugio Rosalba
Вообще-то Альберто просто хотел увидеть снег.
Мы выехали с затуманенной и залитой рождественскими дождями Паданской равнины в восемь утра и по автостраде полетели на север. Я задремала, а когда открыла глаза, прямо перед нам уже были они. Высокие, крепко сбитые, солидные и молчаливые. Горы.
Еще всё это походило на поле боя стремительного кондитера. Там зубчатым ножом криво отхватил от куска масла, оставив глубокие продолговатые следы на склонах, там швырнул снежной сахарной пудры, там пролил студёную воду, здесь рассыпал соль горным серпанитном. Потом устал и рухнул спать посреди разбросанных гор посуды, муки и специй.
Лучше гор могут быть только горные озера. Никогда ничего не видела красивее и вряд ли увижу. Кого-то они повергают в меланхолию, я же каждый раз удивляюсь, насколько здорово придумано: сочетать шершавый камень и прозрачную воду, твёрдое и текучее, вечное и меняющееся.
Припарковались высоко, долго шли вверх по осеннему лесу, по опавшим листям, взбиралсь по булыжникам, ощупывали проступающую горную породу. На 1500 м осень превратилась в хоть какое-то подобие зимы: мелкими зёрнышками там был набросан колючий снег. Ближе к перевалу, на 1700 м, был и всамделишный наст, хрустящая, как у французской булки, корочка.
На высоте летали чёрные птицы, глотали на лету наши печеньки, мы лопали мандарины, а потом съезжали по крутому склону на пятой точке. Чувствуешь себя лавиной. Стремительной, неумолимой и не совсем понимающей, как тут тормозить. Почти как в детстве на горках.
Падания спит под туманами и ёжится под дождями, в Москве, говорят, тоже тепло и сыро. В следующий раз мы заберемся на эту высоту, во внесезонье, на крышу мира нескоро. Летом, если всё ничего.
Мы выехали с затуманенной и залитой рождественскими дождями Паданской равнины в восемь утра и по автостраде полетели на север. Я задремала, а когда открыла глаза, прямо перед нам уже были они. Высокие, крепко сбитые, солидные и молчаливые. Горы.
Еще всё это походило на поле боя стремительного кондитера. Там зубчатым ножом криво отхватил от куска масла, оставив глубокие продолговатые следы на склонах, там швырнул снежной сахарной пудры, там пролил студёную воду, здесь рассыпал соль горным серпанитном. Потом устал и рухнул спать посреди разбросанных гор посуды, муки и специй.
Лучше гор могут быть только горные озера. Никогда ничего не видела красивее и вряд ли увижу. Кого-то они повергают в меланхолию, я же каждый раз удивляюсь, насколько здорово придумано: сочетать шершавый камень и прозрачную воду, твёрдое и текучее, вечное и меняющееся.
Припарковались высоко, долго шли вверх по осеннему лесу, по опавшим листям, взбиралсь по булыжникам, ощупывали проступающую горную породу. На 1500 м осень превратилась в хоть какое-то подобие зимы: мелкими зёрнышками там был набросан колючий снег. Ближе к перевалу, на 1700 м, был и всамделишный наст, хрустящая, как у французской булки, корочка.
На высоте летали чёрные птицы, глотали на лету наши печеньки, мы лопали мандарины, а потом съезжали по крутому склону на пятой точке. Чувствуешь себя лавиной. Стремительной, неумолимой и не совсем понимающей, как тут тормозить. Почти как в детстве на горках.
Падания спит под туманами и ёжится под дождями, в Москве, говорят, тоже тепло и сыро. В следующий раз мы заберемся на эту высоту, во внесезонье, на крышу мира нескоро. Летом, если всё ничего.