Изъ статьи «Русскій Гомеръ»
Небольшой фрагментикъ изъ моей книги
Теперь намъ нужно вернуться къ исходной точкѣ. Мы разсмотрѣли факторы, которые влiяли и могли влiять на посмертную судьбу Хераскова; эти факторы - общественное мнѣнiе, критика, школа. Мы пришли къ выводу (расходящемуся съ выводами И. Н. Розанова), согласно которому критика не въ состоянiи оказывать самостоятельнаго влiянiя на литературную репутацiю: она сильна лишь тогда, когда ея слово падаетъ на подготовленную почву, когда она говоритъ публикѣ то, что та желаетъ услышать и, слѣдовательно, уже думаетъ - до всякой критики. Къ этому нужно добавить еще одно обстоятельство. Литературная репутацiя - явленiе не одного дня и не одного десятилѣтiя; въ ней нѣтъ гарантiй и закрытыхъ зонъ. Даже кумиры столѣтiй - Гомеръ, Вергилiй, Данте - могутъ подвергаться нещаднымъ нападкамъ и выпадать изъ плодотворнаго читательскаго опыта цѣлыхъ эпохъ. А потому любой успѣхъ критики можно разсматривать какъ временный: все доступно пересмотру; такъ, несмотря на весь авторитетъ Буало, Сентъ-Бёву удалось во многомъ возстановить репутацiю поэтовъ «Плеяды». Мы говорили уже о томъ, какъ мало удалось Мерзлякову; но не больше - и Бѣлинскому. Всѣ предметы его оцѣнокъ въ нашемъ распоряженiи; всѣ его оцѣнки доступны пересмотру. И если мы сдѣлали это съ Баратынскимъ и не сдѣлали съ Бенедиктовымъ, то только потому, что, на нашъ сегодняшнiй вкусъ, съ Баратынскимъ Бѣлинскiй ошибся, а съ Бенедиктовымъ - былъ правъ; основополагающимъ факторомъ современной репутацiи этихъ поэтовъ ужъ во всякомъ случаѣ является не авторитетное сужденiе критика. Важно и то, что въ заочномъ спорѣ условнаго «Буало» и столь же условнаго «Сентъ-Бёва» предпочтительные шансы на сторонѣ послѣдняго: возстановить репутацiю легче, и достигнутый результатъ оказывается прочнѣе - въ томъ числѣ и за счетъ того фактора, что человѣческому сознанiю - по крайней мѣрѣ въ отдаленной перспективѣ и примѣнительно къ сѣдой древности - прiятна мысль о наличiи въ нацiональной сокровищницѣ дополнительнаго золотаго запаса, хотя бы онъ утратилъ всякую актуальность и къ нему обращались одни эстеты. Мы не разбирали подробно проблематику «Херасковъ въ школѣ», поскольку для этого у насъ недостаточно матерiаловъ; однако то, что нѣкоторое время онъ былъ школьнымъ авторомъ, не спасло его, какъ позднѣе не спасло - mutatis mutandis - писательскiй авторитетъ Николая Гавриловича Чернышевскаго; какъ не спасло еще тогда всю старую русскую литературу, которая утратила (почти полностью и, кажется, окончательно) свой школьный статусъ.
…Херасковъ сталъ жертвой общеевропейскаго процесса, который привелъ къ переоцѣнкѣ многихъ литературныхъ традицiй - Римъ и Францiя утратили прежнее влiянiе, Англiя и Германiя его прiобрѣли; соотвѣтственно шла переоцѣнка и своего, домашняго… Здѣсь мы подходимъ къ понятiю, которое, по-видимому, является для насъ ключевымъ, - «непосредственнаго воспрiятiя». Въ силу его статуса мы не даемъ ему опредѣленiя, хотя предпримемъ попытку указать рядъ свойствъ; и сразу оговоримся, что литературная репутацiя высокаго уровня складывается тогда, когда непосредственное воспрiятiе перестаетъ быть рѣшающимъ факторомъ, - Мильтону, напр., не мѣшаетъ считаться великимъ поэтомъ то обстоятельство, что его никто не читаетъ и что его въ принципѣ невозможно читать. Можно утверждать, что настоящая литературная слава, - единодушное высокое мнѣнiе не читавшихъ.
Для того чтобы непосредственное воспрiятiе стало факторомъ литературной славы, оно должно быть массовымъ; желательно, чтобъ оно принадлежало поколѣнiю, успѣшному въ продвиженiи своихъ эстетическихъ пристрастiй. Хераскову въ этомъ отношенiи не повезло: цѣнившее его поколѣнiе Муравьева (1757-1807), Дмитрiева (1760-1837) и Шаликова (1768-1852) оказалось аутсайдеромъ въ литературѣ, а поколѣнiе Батюшкова (1787-1855), Вяземскаго (1792-1878) и Пушкина (1799-1837; во всѣхъ случаяхъ для насъ важна первая дата), которому принадлежало лидерство и которое смогло оказать рѣшающее влiянiе на литературные вкусы послѣдующаго, обладало уже совсѣмъ другими эстетическими установками… Но въ непосредственномъ воспрiятiи по самому его характеру не можетъ быть единства: при всей художественной убѣдительности Гоголя (какъ для его современниковъ, такъ и для насъ) она не играла никакой роли для Николая Полеваго, у котораго вызывало отвращенiе (вполнѣ искреннее, безъ «тактики») то, чѣмъ восхищалась молодежь; Iосифъ Александровичъ Бродскiй несомнѣнно пользуется репутацiей лучшаго русскоязычнаго поэта второй половины XX столѣтiя, однако и пишущiй эти строки, и многiе лично знакомые ему просвѣщенные люди отказываютъ ему вовсе въ поэтическомъ дарованiи. Ю. А. Айхенвальдъ писалъ когда-то въ эссе о Бѣлинскомъ: «Придя къ безотраднымъ выводамъ о знаменитомъ критикѣ, я не могъ не спросить себя, почему же онъ знаменитъ, нѣтъ вѣдь дыма безъ огня. И вотъ здѣсь, въ своемъ отвѣтѣ, я былъ неправъ: въ области духовныхъ явленiй бываетъ и безъ огня дымъ и не всегда слава заслужена…» Если мы добавимъ, что бываетъ и огонь безъ дыма, нашъ анализъ охватитъ всѣ наличныя возможности. По-видимому, ситуацiя въ современномъ мірѣ (когда традицiй, на которыя могли бы опираться и писатель, и читатель, достаточно много) гораздо сложнѣе, нежели въ не такомъ отдаленномъ XIX столѣтiи съ его параллельнымъ существованiемъ мейнстрима, традицiи уходящей и традицiи восходящей; можетъ ли въ отсутствiе мейнстрима вообще сформироваться крупная литературная репутацiя - вопросъ, на который должны дать отвѣтъ ближайшiя десятилѣтiя. Съ увѣренностью можно утверждать, что это будетъ много сложнѣе.
Но литературная репутацiя - то, что можно изучать только на большихъ хронологическихъ промежуткахъ. Такимъ образомъ, само по себѣ непосредственное воспрiятiе будетъ, несомнѣнно, двоиться: оно чрезвычайно разное у современниковъ, для которыхъ языковой фонъ тождественъ авторскому, и для всѣхъ остальныхъ - начиная съ потомства и заканчивая иностранцами, которые могутъ читать произведенiе либо въ переводѣ, либо на языкѣ, который не является для нихъ роднымъ. Для перваго случая возможны два подхода - можно мысленно сдѣлать поправку на привнесенное переводомъ искаженiе и предположить, что въ оригиналѣ данное произведенiе - шедевръ, но читателю приходится довольствоваться плохой копiей съ божественнаго оригинала (это путь огромнаго большинства) либо оцѣнивать оригиналъ, абстрагируясь отъ искажающаго фактора. (Филологiя не можетъ забыть, что произведенiе литературы - это произведенiе искусства слова; но для большинства читателей этотъ фактъ далеко не очевиденъ.) Такимъ образомъ международная репутацiя становится болѣе устойчивой: дѣйствiе тѣхъ факторовъ, которые могли бы разрушить обаянiе въ своей языковой средѣ, демпфируется читательскимъ «смиренiемъ», готовымъ въ воображенiи дорисовать то, чего не воспроизводитъ копiя.
Безусловно, трудно заслужить устойчивую репутацiю, не сумѣвъ «очаровать» хотя бы одно читательское поколѣнiе. Лежащiй на днѣ корабль долженъ выбросить на поверхность нѣсколько предметовъ, свидѣтельствующихъ о его пребыванiи тамъ, - иначе онъ просто не будетъ никѣмъ обнаруженъ. Но для того, чтобы искусство слова могло оказать свое обаятельное воздѣйствiе, не только желательна, но даже и необходима образованная публика… И вотъ тутъ-то положенiе въ начальной точкѣ предпочтительнѣй, чѣмъ въ серединѣ; когда будетъ написана полная исторiя русскаго литературнаго языка, станетъ ясно, насколько многимъ «школа гармонической точности» обязана Хераскову и насколько сильнѣе въ пушкинской эпохѣ влiянiе его языковыхъ установокъ, нежели, скажемъ, ломоносовскихъ и державинскихъ; именно это обстоятельство, когда къ поэзiи XVIII вѣка обращаются въ поискахъ «непохожаго», усиливаетъ позицiю Державина, Ломоносова, Тредьяковскаго, но не Хераскова. Здѣсь идеальнымъ аналогомъ является литературная судьба Луцилiя: «Луцилiй сознательно усваиваетъ строгiй формальный идеалъ и пишетъ простой, благородной рѣчью; Варронъ воспринимаетъ его какъ представителя gracilitas, „утонченности“. Возраженiе Горацiя - сатиры Луцилiя напоминаютъ „мутный потокъ“ - неосновательно, поскольку писатель эпохи Августа позднѣе пересматриваетъ это контекстно обусловленное сужденiе и признаетъ, что для своего времени Луцилiй могъ вполнѣ считаться тонко образованнымъ (doctus) и не чуждымъ столичнаго лоска (urbanus), болѣе умѣлымъ, чѣмъ всѣ предшественники (Sat. 1, 10, 64-71). Здѣсь мы сталкиваемся со смѣщенiемъ по фазѣ, столь усложняющимъ для насъ сужденiе о древней римской поэзiи. Наблюдатель, отталкивающiйся отъ Горацiя, видитъ архаизмы Луцилiя и оцѣниваетъ ихъ - по своему вкусу - какъ несовершенство или особое преимущество, въ то время какъ перспектива для Луцилiя - совершенно обратная. Его манилъ тотъ шагъ впередъ, который ему предстояло сдѣлать въ утонченiи языка и формы. Другiе обогнали его на этомъ пути; и именно поэтому наше зрѣнiе здѣсь должно быть особенно острымъ» [М. фонъ Альбрехтъ. Исторiя римской литературы отъ Андроника до Боэцiя и ея влiянiя на позднѣйшiя эпохи. Т. I. М., 2003. С. 293].
По-видимому, для посмертной репутацiи весьма полезна жизненная катастрофа. Сегодняшнiе литературные вкусы врядъ ли въ состоянiи обезпечить Андре Шенье хоть сколько-нибудь замѣтную читательскую аудиторiю; но образъ погибшаго на эшафотѣ юноши останется въ памяти потомства прочнѣе, чѣмъ прекрасные, но окончательно вышедшiе изъ моды стихи. Дубинка Артемiя Петровича Волынскаго и смерть въ нищетѣ даютъ дополнительное преимущество Тредiаковскому. Добродѣтели Хераскова слишкомъ скучныя и прѣсныя, чтобы помочь его литературной славѣ; для этого больше подходятъ блестящiе пороки. Его же недостаточная стойкость передъ лицомъ самодержавной власти, отреченiе отъ масонства передъ лицомъ угрозы не заточенiя въ крѣпости, а всего лишь служебныхъ непрiятностей усиливаютъ эффектъ непрiятiя. Опредѣленную фору получаетъ, по-видимому, и «непризнанный» авторъ, если ему удастся какимъ-либо образомъ привлечь къ себѣ общественное вниманiе; рискъ великъ, но и репутацiонный выигрышъ возможенъ значительный.
Итакъ, «русскiй Гомеръ» сумѣлъ понравиться на уровнѣ «непосредственнаго воспрiятiя» тому поколѣнiю, чье мнѣнiе въ литературѣ не оказалось рѣшающимъ; поколѣнiе же побѣдителей, находящееся подъ влiянiемъ свѣжихъ западноевропейскихъ идей, было менѣе, чѣмъ кто-либо, расположено его цѣнить; вторичной волны интереса ему не могли обезпечить ни архаичный языкъ (здѣсь было много болѣе удачливыхъ претендентовъ), ни жизненныя и творческiя невзгоды. Невезенiе Хераскова связано съ литературной революцiей, возможно, самой масштабной изъ всѣхъ, доступныхъ нашему наблюденiю; полагаемъ, что его творческiя установки нисколько не измѣнились бы, если бы онъ это зналъ - полагаемъ, что онъ это предчувствовалъ. Насколько же закономѣрны причины его репутацiонной катастрофы, могутъ показать только сравнительныя изслѣдованiя.
Теперь намъ нужно вернуться къ исходной точкѣ. Мы разсмотрѣли факторы, которые влiяли и могли влiять на посмертную судьбу Хераскова; эти факторы - общественное мнѣнiе, критика, школа. Мы пришли къ выводу (расходящемуся съ выводами И. Н. Розанова), согласно которому критика не въ состоянiи оказывать самостоятельнаго влiянiя на литературную репутацiю: она сильна лишь тогда, когда ея слово падаетъ на подготовленную почву, когда она говоритъ публикѣ то, что та желаетъ услышать и, слѣдовательно, уже думаетъ - до всякой критики. Къ этому нужно добавить еще одно обстоятельство. Литературная репутацiя - явленiе не одного дня и не одного десятилѣтiя; въ ней нѣтъ гарантiй и закрытыхъ зонъ. Даже кумиры столѣтiй - Гомеръ, Вергилiй, Данте - могутъ подвергаться нещаднымъ нападкамъ и выпадать изъ плодотворнаго читательскаго опыта цѣлыхъ эпохъ. А потому любой успѣхъ критики можно разсматривать какъ временный: все доступно пересмотру; такъ, несмотря на весь авторитетъ Буало, Сентъ-Бёву удалось во многомъ возстановить репутацiю поэтовъ «Плеяды». Мы говорили уже о томъ, какъ мало удалось Мерзлякову; но не больше - и Бѣлинскому. Всѣ предметы его оцѣнокъ въ нашемъ распоряженiи; всѣ его оцѣнки доступны пересмотру. И если мы сдѣлали это съ Баратынскимъ и не сдѣлали съ Бенедиктовымъ, то только потому, что, на нашъ сегодняшнiй вкусъ, съ Баратынскимъ Бѣлинскiй ошибся, а съ Бенедиктовымъ - былъ правъ; основополагающимъ факторомъ современной репутацiи этихъ поэтовъ ужъ во всякомъ случаѣ является не авторитетное сужденiе критика. Важно и то, что въ заочномъ спорѣ условнаго «Буало» и столь же условнаго «Сентъ-Бёва» предпочтительные шансы на сторонѣ послѣдняго: возстановить репутацiю легче, и достигнутый результатъ оказывается прочнѣе - въ томъ числѣ и за счетъ того фактора, что человѣческому сознанiю - по крайней мѣрѣ въ отдаленной перспективѣ и примѣнительно къ сѣдой древности - прiятна мысль о наличiи въ нацiональной сокровищницѣ дополнительнаго золотаго запаса, хотя бы онъ утратилъ всякую актуальность и къ нему обращались одни эстеты. Мы не разбирали подробно проблематику «Херасковъ въ школѣ», поскольку для этого у насъ недостаточно матерiаловъ; однако то, что нѣкоторое время онъ былъ школьнымъ авторомъ, не спасло его, какъ позднѣе не спасло - mutatis mutandis - писательскiй авторитетъ Николая Гавриловича Чернышевскаго; какъ не спасло еще тогда всю старую русскую литературу, которая утратила (почти полностью и, кажется, окончательно) свой школьный статусъ.
…Херасковъ сталъ жертвой общеевропейскаго процесса, который привелъ къ переоцѣнкѣ многихъ литературныхъ традицiй - Римъ и Францiя утратили прежнее влiянiе, Англiя и Германiя его прiобрѣли; соотвѣтственно шла переоцѣнка и своего, домашняго… Здѣсь мы подходимъ къ понятiю, которое, по-видимому, является для насъ ключевымъ, - «непосредственнаго воспрiятiя». Въ силу его статуса мы не даемъ ему опредѣленiя, хотя предпримемъ попытку указать рядъ свойствъ; и сразу оговоримся, что литературная репутацiя высокаго уровня складывается тогда, когда непосредственное воспрiятiе перестаетъ быть рѣшающимъ факторомъ, - Мильтону, напр., не мѣшаетъ считаться великимъ поэтомъ то обстоятельство, что его никто не читаетъ и что его въ принципѣ невозможно читать. Можно утверждать, что настоящая литературная слава, - единодушное высокое мнѣнiе не читавшихъ.
Для того чтобы непосредственное воспрiятiе стало факторомъ литературной славы, оно должно быть массовымъ; желательно, чтобъ оно принадлежало поколѣнiю, успѣшному въ продвиженiи своихъ эстетическихъ пристрастiй. Хераскову въ этомъ отношенiи не повезло: цѣнившее его поколѣнiе Муравьева (1757-1807), Дмитрiева (1760-1837) и Шаликова (1768-1852) оказалось аутсайдеромъ въ литературѣ, а поколѣнiе Батюшкова (1787-1855), Вяземскаго (1792-1878) и Пушкина (1799-1837; во всѣхъ случаяхъ для насъ важна первая дата), которому принадлежало лидерство и которое смогло оказать рѣшающее влiянiе на литературные вкусы послѣдующаго, обладало уже совсѣмъ другими эстетическими установками… Но въ непосредственномъ воспрiятiи по самому его характеру не можетъ быть единства: при всей художественной убѣдительности Гоголя (какъ для его современниковъ, такъ и для насъ) она не играла никакой роли для Николая Полеваго, у котораго вызывало отвращенiе (вполнѣ искреннее, безъ «тактики») то, чѣмъ восхищалась молодежь; Iосифъ Александровичъ Бродскiй несомнѣнно пользуется репутацiей лучшаго русскоязычнаго поэта второй половины XX столѣтiя, однако и пишущiй эти строки, и многiе лично знакомые ему просвѣщенные люди отказываютъ ему вовсе въ поэтическомъ дарованiи. Ю. А. Айхенвальдъ писалъ когда-то въ эссе о Бѣлинскомъ: «Придя къ безотраднымъ выводамъ о знаменитомъ критикѣ, я не могъ не спросить себя, почему же онъ знаменитъ, нѣтъ вѣдь дыма безъ огня. И вотъ здѣсь, въ своемъ отвѣтѣ, я былъ неправъ: въ области духовныхъ явленiй бываетъ и безъ огня дымъ и не всегда слава заслужена…» Если мы добавимъ, что бываетъ и огонь безъ дыма, нашъ анализъ охватитъ всѣ наличныя возможности. По-видимому, ситуацiя въ современномъ мірѣ (когда традицiй, на которыя могли бы опираться и писатель, и читатель, достаточно много) гораздо сложнѣе, нежели въ не такомъ отдаленномъ XIX столѣтiи съ его параллельнымъ существованiемъ мейнстрима, традицiи уходящей и традицiи восходящей; можетъ ли въ отсутствiе мейнстрима вообще сформироваться крупная литературная репутацiя - вопросъ, на который должны дать отвѣтъ ближайшiя десятилѣтiя. Съ увѣренностью можно утверждать, что это будетъ много сложнѣе.
Но литературная репутацiя - то, что можно изучать только на большихъ хронологическихъ промежуткахъ. Такимъ образомъ, само по себѣ непосредственное воспрiятiе будетъ, несомнѣнно, двоиться: оно чрезвычайно разное у современниковъ, для которыхъ языковой фонъ тождественъ авторскому, и для всѣхъ остальныхъ - начиная съ потомства и заканчивая иностранцами, которые могутъ читать произведенiе либо въ переводѣ, либо на языкѣ, который не является для нихъ роднымъ. Для перваго случая возможны два подхода - можно мысленно сдѣлать поправку на привнесенное переводомъ искаженiе и предположить, что въ оригиналѣ данное произведенiе - шедевръ, но читателю приходится довольствоваться плохой копiей съ божественнаго оригинала (это путь огромнаго большинства) либо оцѣнивать оригиналъ, абстрагируясь отъ искажающаго фактора. (Филологiя не можетъ забыть, что произведенiе литературы - это произведенiе искусства слова; но для большинства читателей этотъ фактъ далеко не очевиденъ.) Такимъ образомъ международная репутацiя становится болѣе устойчивой: дѣйствiе тѣхъ факторовъ, которые могли бы разрушить обаянiе въ своей языковой средѣ, демпфируется читательскимъ «смиренiемъ», готовымъ въ воображенiи дорисовать то, чего не воспроизводитъ копiя.
Безусловно, трудно заслужить устойчивую репутацiю, не сумѣвъ «очаровать» хотя бы одно читательское поколѣнiе. Лежащiй на днѣ корабль долженъ выбросить на поверхность нѣсколько предметовъ, свидѣтельствующихъ о его пребыванiи тамъ, - иначе онъ просто не будетъ никѣмъ обнаруженъ. Но для того, чтобы искусство слова могло оказать свое обаятельное воздѣйствiе, не только желательна, но даже и необходима образованная публика… И вотъ тутъ-то положенiе въ начальной точкѣ предпочтительнѣй, чѣмъ въ серединѣ; когда будетъ написана полная исторiя русскаго литературнаго языка, станетъ ясно, насколько многимъ «школа гармонической точности» обязана Хераскову и насколько сильнѣе въ пушкинской эпохѣ влiянiе его языковыхъ установокъ, нежели, скажемъ, ломоносовскихъ и державинскихъ; именно это обстоятельство, когда къ поэзiи XVIII вѣка обращаются въ поискахъ «непохожаго», усиливаетъ позицiю Державина, Ломоносова, Тредьяковскаго, но не Хераскова. Здѣсь идеальнымъ аналогомъ является литературная судьба Луцилiя: «Луцилiй сознательно усваиваетъ строгiй формальный идеалъ и пишетъ простой, благородной рѣчью; Варронъ воспринимаетъ его какъ представителя gracilitas, „утонченности“. Возраженiе Горацiя - сатиры Луцилiя напоминаютъ „мутный потокъ“ - неосновательно, поскольку писатель эпохи Августа позднѣе пересматриваетъ это контекстно обусловленное сужденiе и признаетъ, что для своего времени Луцилiй могъ вполнѣ считаться тонко образованнымъ (doctus) и не чуждымъ столичнаго лоска (urbanus), болѣе умѣлымъ, чѣмъ всѣ предшественники (Sat. 1, 10, 64-71). Здѣсь мы сталкиваемся со смѣщенiемъ по фазѣ, столь усложняющимъ для насъ сужденiе о древней римской поэзiи. Наблюдатель, отталкивающiйся отъ Горацiя, видитъ архаизмы Луцилiя и оцѣниваетъ ихъ - по своему вкусу - какъ несовершенство или особое преимущество, въ то время какъ перспектива для Луцилiя - совершенно обратная. Его манилъ тотъ шагъ впередъ, который ему предстояло сдѣлать въ утонченiи языка и формы. Другiе обогнали его на этомъ пути; и именно поэтому наше зрѣнiе здѣсь должно быть особенно острымъ» [М. фонъ Альбрехтъ. Исторiя римской литературы отъ Андроника до Боэцiя и ея влiянiя на позднѣйшiя эпохи. Т. I. М., 2003. С. 293].
По-видимому, для посмертной репутацiи весьма полезна жизненная катастрофа. Сегодняшнiе литературные вкусы врядъ ли въ состоянiи обезпечить Андре Шенье хоть сколько-нибудь замѣтную читательскую аудиторiю; но образъ погибшаго на эшафотѣ юноши останется въ памяти потомства прочнѣе, чѣмъ прекрасные, но окончательно вышедшiе изъ моды стихи. Дубинка Артемiя Петровича Волынскаго и смерть въ нищетѣ даютъ дополнительное преимущество Тредiаковскому. Добродѣтели Хераскова слишкомъ скучныя и прѣсныя, чтобы помочь его литературной славѣ; для этого больше подходятъ блестящiе пороки. Его же недостаточная стойкость передъ лицомъ самодержавной власти, отреченiе отъ масонства передъ лицомъ угрозы не заточенiя въ крѣпости, а всего лишь служебныхъ непрiятностей усиливаютъ эффектъ непрiятiя. Опредѣленную фору получаетъ, по-видимому, и «непризнанный» авторъ, если ему удастся какимъ-либо образомъ привлечь къ себѣ общественное вниманiе; рискъ великъ, но и репутацiонный выигрышъ возможенъ значительный.
Итакъ, «русскiй Гомеръ» сумѣлъ понравиться на уровнѣ «непосредственнаго воспрiятiя» тому поколѣнiю, чье мнѣнiе въ литературѣ не оказалось рѣшающимъ; поколѣнiе же побѣдителей, находящееся подъ влiянiемъ свѣжихъ западноевропейскихъ идей, было менѣе, чѣмъ кто-либо, расположено его цѣнить; вторичной волны интереса ему не могли обезпечить ни архаичный языкъ (здѣсь было много болѣе удачливыхъ претендентовъ), ни жизненныя и творческiя невзгоды. Невезенiе Хераскова связано съ литературной революцiей, возможно, самой масштабной изъ всѣхъ, доступныхъ нашему наблюденiю; полагаемъ, что его творческiя установки нисколько не измѣнились бы, если бы онъ это зналъ - полагаемъ, что онъ это предчувствовалъ. Насколько же закономѣрны причины его репутацiонной катастрофы, могутъ показать только сравнительныя изслѣдованiя.