"Хозяином в литературе является только ЦК" Семен Хромов о взаимоотношениях Сталина с интеллигенцией
Из книги: Хромов С.С. По страницам личного архива Сталина. - М.: Изд-во Моск. ун-та, 2009.
«С КЕМ ВЫ, МАСТЕРА КУЛЬТУРЫ?»
И.В. Сталин тесно общался со многими представителями советской творческой интеллигенции - писателями, актерами, учеными, кинорежиссерами. Об этом написано немало книг и статей. На нашу долю выпадает обязанность остановить внимание читателей на впервые публикуемых архивных материалах. Судьба ряда советских деятелей культуры волновала не только наших граждан, но и зарубежных представителей литературы и искусства. Вот, к примеру, американский писатель Эптон Синклер обратился 26 октября 1931 г. к Сталину с просьбой вызволить из заключения Анатолия Донашевского, обвиненного в саботаже. Он сообщал также, что известный советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн (который уехал из СССР за границу в 1929 г.) снимает в Мексике фильм. Сталин в своем ответе сообщал, что материалы, кажется, не говорят в пользу Донашевского. «Если настаиваете, могу походатайствовать перед высшим органом власти об амнистии. Эйзенштейн потерял доверие своих товарищей в Советском Союзе. Его считают дезертиром, порвавшим со своей страной. Боюсь, что скоро перестанут здесь интересоваться им. Очень жаль, но все уверяют, что это факт».
Фактически это было «последнее предупреждение» в адрес уехавшего режиссера со стороны самого Сталина. Неизвестно, кого имел в виду генсек, когда ссылался на мнение неких людей, считавших Эйзенштейна «дезертиром». Вскоре, в 1932 г. всемирно известный режиссер вернулся в Советский Союз. Здесь он снял фильмы «Александр Невский», «Иван Грозный». Он стал дважды лауреатом сталинской премии (1941 и 1946 гг.). Эти факты показывают изменение отношения генсека к Эйзенштейну. Особое внимание Сталин обращал на поддержание постоянной связи с крупнейшим советским писателем Алексеем Максимовичем Горьким, причем это выражалось и в поддержке литератора, а иногда и в критике его действий. Сам Алексей Максимович относился к советской власти неоднозначно. Поддержка действий большевиков по отношению к творческой интеллигенции, к развитию культуры сменялась порой резкой критикой политики правящей партии в этой области. Даже в разгар гражданской войны, в ноябре 1918 г., он говорил, что «историки будущего ... не могут не изумиться широте его (советского правительства. - С.Х) творчества в области культуры»!.
В августе 1932 г. в Амстердаме проходил международный антивоенный конгресс. На нем предполагалось выступление А.М. Горького. Текст этого выступления был направлен Сталину, находившемуся в очередном отпуске. Генсек ознакомился с текстом, а также с оценкой конгресса в целом, данной Карлом Радеком, бывшим в то время зав. информационным бюро по международным делам при ЦК ВКП(б). В своем письме на имя Кагановича генсек сообщал 22 августа 1932 г: «Во-первых о Горьком. Фраза "против национальных войн" неправильна и скандальна. Мы стоим не против, а за национальные освободительные войны. Ее надо заменить словами "империалистические войны" или "захватнические войны". Ваши замечания правильны. Во-вторых, о Радеке. Гаагская директива, конечно, сохраняет полную силу для Коминтерна и его секций. Но мы имеем сейчас дело не с конгрессом Коминтерна, а с беспартийным конгрессом одиночек и организаций, из коих значительная часть не может быть признана коммунистической, причем многие из участников конгресса не разобрались еще в вопросах борьбы с империализмом, колеблются между буржуазией и пролетариатом, пытаются приблизиться к нам, но далеко еще не перешли на наши позиции. Ясно, что наша тактика на конгрессе должна учитывать эти особенности. Радек старается забежать влево, чтобы не могли обвинить его в правизне. Надо отговорить его от таких заскоков. Сталин».
Таким образом, в этой записке содержатся замечания не только к тексту предполагавшегося выступления Горького, но и критика позиции К. Радека в отношении упомянутого конгресса. И все же к А.М. Горькому Сталин относился с должным почтением. К примеру, в сентябре 1932 г. отмечался 40-летний юбилей литературной деятельности Алексея Максимовича. На юбилейном заседании планировалось, кроме других, выступление наркома просвещения РСФСР А.С. Бубнова. Но тот находился в отпуске в Гаграх и направил Сталину телеграмму с просьбой освободить его от выступления. В ответ на это генсек послал наркому 19 сентября шифровку следующего содержания: "Боимся, что Ваше отсутствие будет дурно истолковано. ЦК просит Вас обязательно прибыть в Москву к 23 сентября. По окончании юбилея можете уехать [в] отпуск, а потерянные дни будут возмещены)".
Итак, Сталин был за то, чтобы юбилей Горького отметить достойно, на государственном уровне!. Однако в других случаях генсек не лишал себя «удовольствия» покритиковать Алексея Максимовича. О том, как понимал Сталин взаимоотношения партийного руководства и мастеров художественной литературы, свидетельствует, кроме других документов, исходивших от ЦК партии, его записка от 15 августа 1934 г. на имя Кагановича. Он писал: «Первое. Замечания Мехлиса на статью Горького считаю правильными. Нельзя печатать статью без необходимых изменений. Надо разъяснить всем литераторам-коммунистам, что хозяином в литературе, как и в других областях, является только ЦК и что они обязаны подчиняться последнему беспрекословно. Уймите Киршона и других и скажите им, что не допустим ни общей, ни частичной реставрации РАПП ... ». Итак, «хозяином в литературе» является ЦК. Значит, без его одобрения никакая художественная «продукция» просто не имеет права на существование. И писатели-коммунисты «обязаны подчиняться... беспрекословно». Но ведь А.М. Горький не был членом партии. Стало быть, он мог не подчиняться этому требованию? Вряд ли, конечно, просто «методы работы» с ним были более тонкими.
Сталин придавал большое значение первому съезду советских писателей, проходившему в Москве в августе 1934 г. под руководством М. Горького. Особое внимание он уделял показу роли литераторов союзных и автономных республик. 21 августа генсек послал Кагановичу и Жданову соответствующую записку: «Надо обязательно печатать в "Правде" или "Известиях" доклады представителей Украины, Белоруссии, Татарии, Грузии и других республик. Надо печатать их полностью или минимум две трети каждого доклада. Доклады националов не менее важны, чем всякие другие доклады. Без их опубликования съезд писателей будет бесцветный и неинтересный. Если потребуется для этого дать вкладные листы, надо их дать, не жалея бумаги. Надо печатать также речи ораторов, по возможности все речи. "Правда" и "Известия", видимо, не понимают значения съезда писателей и не представляют ему достаточного места. Эту ошибку надо исправить немедля. Сталин».
Такого же характера записку он направил 25 августа 1934 г. (в тот же адрес): «Нужно сделать нагоняй парторганизациям Бурят-Монголии, Якутии и Немцев Поволжья за то, что о них ничего не слышно на съезде писателей. То же самое надо сделать в отношении башкир, которые не дали съезду ничего связного и интересного. Съезд писателей представляет [собой] очень важное дело, ибо он сплачивает и укрепляет интеллигенцию народов СССР под флагом Советов, под флагом социализма. Это очень важно для нас, для дела социализма. Указанные республики оказались в хвосте событий, оказались оторванными от живого дела и тем опозорили себя. Мы не можем проходить мимо такого провала». Сталин сыграл решающую роль в определении состава руководящих органов созданного на съезде Союза советских писателей. 30 августа 1934 г. Жданов и Каганович направили генсеку в Сочи предложения по этому вопросу: "31-го состоятся выборы правления Союза писателей. В качестве возможных кандидатур на пост секретаря правления можно выдвинуть Угарова из Ленинграда или Позерна, или Николая Николаевича Попова. Если эти кандидатуры нереальны, может быть целесообразно выдвинуть Константина Сергеева из Сибири или Щербакова - заместителя зав. отделом руководящих парторганов ЦК. Сергеева Вы хорошо знаете. Щербаков - работник типа Сергеева, хороший организатор и культурный человек. Просим сообщить Ваше мнение)".
Сталин ответил: "Кагановичу, Жданову. Секретарем правления Союза писателей можно наметить либо Угарова либо Щербакова. Сергеева и Попова нельзя трогать. Состав президиума нужно пополнить Каменевым, Демьяном [Бедным], Юдиным, Эренбургом. Состав правления нужно пополнить Пильняком, дагестанцем, немцем Поволжья. Авербаха не следует вводить. Горький поступил нелояльно в отношении партии, замолчав в докладе решение ЦК о РАППе. Получился доклад не о советской литературе, а о чем-то другом. Доклад Радека хорош. Сталин". Было решено избрать секретарем Союза писателей А.С. Щербакова. Затем Каганович и Жданов направили Сталину список президиума и пленума правления Союза писателей. В состав президиума вошли 34 человека. Первой стояла фамилия А.М. Горького. Сообщалось, что список с самим Горьким пока не согласован. Он просил включить в состав пленума и президиума Л.Б. Каменева, в пленум - Л. Авербаха. Кроме того, может стать вопрос о вводе в президиум Н.И. Бухарина и К. Радека, писали авторы послания. Насчет ввода П.Ф. Юдина в президиум - "Горький наверно будет возражать".
Письменной реакции Сталина на эти предложения в его личном фонде не обнаружено. Возвращаясь снова к проблеме "Сталин - Горький", следует заметить, что в целом генсек стремился к тому, чтобы его отношения с «главой советской литературы» были близкими и весьма уважительными. Сталин не раз навещал писателя на даче, подаренной ему советским правительством. Горький пользовался большим уважением среди зарубежных писателей. И когда литераторы многих стран решили провести в Париже международный конгресс писателей, генсек высказался в пользу участия в нем Алексея Максимовича, о чем на его имя Сталин и Молотов 31 мая 1935 г. направили шифровку: "По нашему мнению, Вам обязательно нужно поехать в Париж на съезд писателей, если, конечно, состояние здоровья позволяет".
Затем, 20 июня 1935 г., Сталин послал шифровку А.С. Щербакову и полпреду во Франции В.П. Потемкину: «Ввиду серьезного значения для СССР выступлений и докладов наших делегатов на съезде писателей, считаем, что вы должны согласовывать все доклады и выступления с нашим полпредом Потемкиным». Это говорит о строгом подходе Сталина к содержанию выступлений деятелей советской культуры. Итак, снова - доверяй, но проверяй. Но такова была практика советского периода в истории нашей страны. И Сталин был одним из инициаторов осуществления такой практики. Иногда мнение Сталина расходилось с мнением других членов Политбюро ЦК по некоторым, казалось бы, частным вопросам. Так, Каганович сообщал 17 сентября 1933 г. генсеку о том, что «Правда» просит послать писателя Мих. Кольцова в Париж для освещения начавшегося судебного процесса о поджоге рейхстага. «Лично я, - отмечал он, - сомневаюсь в целесообразности его поездки». Итак, Каганович сомневается, а Сталин? Сталин отвечает на другой день: «Против поездки Кольцова в Париж не возражаю».
Итак, генсек твердо поддержал командировку Кольцова во Францию, хотя Л.М. Каганович выразил сомнение в целесообразности поездки, причем без всякой мотивировки. Такие расхождения генсека и его ближайшего соратника носили не единичный характер. Но, разумеется, побеждала обычно (как и в случае с Кольцовым) точка зрения Иосифа Виссарионовича. Сталин безоговорочно согласился с предложением Кагановича и Молотова от 27 сентября 1935 г. о награждении писателя Николая Островского орденом Ленина. При решении любого вопроса, большого или малого, Сталин учитывал национальный аспект. Вот, к примеру, поездка наших журналистов в Чехословакию - страну славянскую. И отсюда коррективы генсека в составе советской делегации. 13 сентября 1935 г. Каганович и Молотов сообщали в Сочи, что по приглашению чехословацкого министерства иностранных дел намечен визит советских журналистов в начале октября. Для поездки были намечены: Мих. Кольцов, Н. Осинский от «Известий», Боговой - от «Правды», Васильковский - от газеты «За индустриализацию», Ковальский - от ТАСС, Таран - редактор украинских «Висти», Ковалев - редактор «Рабочей Москвы», Белицкий - редактор «Ленинградской правды» и писатели Фадеев и Третьяков.
На другой день последовал ответ Сталина: «Обязательно включите в список журналистов, едущих в Чехословакию, одну или двух женщин-писательниц, еще одного украинского писателя, одного или двух белорусских писателей; при этом нет необходимости посылать обязательно редакторов газет, - можно послать просто популярных писателей ... ». И вот 17 сентября Каганович и Молотов сообщили Сталину, что пересмотрели, согласно телеграмме генсека, состав делегации журналистов в Чехословакию: Мих. Кольцов (председатель делегации), Осинский, Боговой, Ковальский, Таран, Фадеев (это из прежнего списка). Были включены дополнительно: писательницы Анна Караваева, Мариэтта Шагинян, а также Алексей Толстой, еще один делегат от Украины - Микитенко и от Белоруссии Янка Купала. Были исключены из списка Васильковский, Ковалев, Белицкий, Третьяков!. Сталин согласился с этими предложениями.
Генсек встречался с некоторыми зарубежными писателями: Гербертом Уэллсом, Анри Барбюсом, Роменом Ролланом. А. Барбюс затем, в 1935 г., опубликовал книгу «Сталин», в которой давал лестную характеристику советскому вождю. Английский писатель Герберт Уэллс был в нашей стране трижды: в 1914, 1920 и 1934 гг. В 1920 г. он встречался с Лениным, затем опубликовал книгу "Россия во мгле)". 23 июля 1934 г. состоялась его встреча с И.В. Сталиным. В отличие от 1920 г., Уэллс на этот раз увидел в России, как он писал, "счастливые лица здоровых людей)". Беседа Сталина с Уэллсом стенографировалась. Генсек, находясь в отпуске, направил 29 августа 1934 г. в ЦК партии Б.А. Двинскому для передачи зам. наркома иностранных дел Н.Н. Крестинскому следующее сообщение: "Передайте Уманскому и Майскому, что просмотренная стенограмма беседы с Уэльсом (так у автора. - С.Х.) будет в Москве первого сентябрю".
Затем генсек проявил инициативу по опубликованию записи состоявшейся беседы. 21 сентября 1934 г. он направил Л.М. Кагановичу записку: "Надо бы узнать через Уманского, не возражает ли Уэльс против напечатания беседы. Если не возражает, можно напечатать в "Большевике". Печатать в "Правде" не стоит)". Как видим, Сталин был за то, чтобы текст беседы стал достоянием партийного актива (читателей журнала "Большевик"), но был против массового тиражирования через газету. Герберта Уэллса трудно заподозрить в особых симпатиях к советской власти, к ее руководителям. Тем ценнее высказанное им в ходе беседы следующее утверждение: «В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: Вы и Рузвельт. Я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное... » И примечательно, как отреагировал Сталин на это утверждение писателя: «Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее»! Как видим, генсек весьма сдержанно оценил успехи большевистской партии.
Советские руководители высоко ценили литературную и общественную деятельность французского писателя-антифашиста Анри Барбюса. Он часто бывал в Советском Союзе, скончался в Москве 30 августа 1935 г. 31 августа Каганович, Молотов, Ежов и Мануильский направили в Сочи на имя Сталина телеграмму следующего содержания: "В связи со смертью Барбюса предполагаем:
1. Похоронам не придавать чисто Коминтерновский характер, а более широкий общественный характер. В связи с этим состав к[омис]сии по похоронам определить: Булганин (председатель), членами: Марти, Монмуссо, Алексей Толстой, Михаил Кольцов, Стасова и Стецкий.
2. Есть предложение после кремации в Москве и соответствующих почестей, хоронить прах не в Москве, а в Париже, куда перевезти по просьбе друзей и родственников. Если в Москве, то хоронить на Красной площади".
Далее шло извещение от ЦК о смерти. Спрашивали, следует ли давать в печать извещение от СНК. Сталин ответил в тот же день: «Если друзья и родственники настаивают, лучше похоронить в Париже, конечно, после соответствующих почестей с нашей стороны. Извещение надо дать от ЦК и СНК. Все остальное - согласно Вашего предложения".
Сталин поддерживал отношения и с другими прогрессивными зарубежными писателями. Среди них - американский писатель Теодор Драйзер (1871-1945), вступивший незадолго до своей кончины в ряды компартии США. 27 января 1946 г. генсек получил письмо от вдовы писателя Хелен. В нем она сообщала о посылке адресату текста выступлений на панихиде по Т. Драйзеру. И затем отметила: «Он всегда был Вашим самым горячим сторонником, сторонником Вашего режима, нынешнего русского правительства и всего того, что оно защищает. Он никогда не упускал случая, чтобы воздать хвалу замечательным достижениям Вашей страны... Искренне Ваша Хелен Драйзер».
В личном фонде Сталина хранится также письмо вдовы Т. Драйзера от 28 декабря 1948 г., посланное ею из Калифорнии (США). Она поздравила с праздником и прошедшим днем рождения Иосифа Виссарионовича. Она также выразила «искреннее пожелание, чтобы в мире с помощью его руководителей водворился прочный мир и все нации смогли жить вместе на этой небольшой планете, каждая в соответствии со своим собственным развитием и судьбой. ...Я инстинктивно чувствую, что Вы великий человек. Драйзер, как и многие другие, был такого же мнения». Письмо было отправлено в третью годовщину смерти писателя. «Я надеюсь, - завершала Хелен Драйзер свое письмо, - когда-нибудь встретиться с Вами».
Что касается русских писателей, то весьма знаменательным является отношение к ним, выраженное в следующем документе - краткой записи, хранящейся в архиве. Сталин счел нужным особо отметить заслуги трех классиков русской литературы и одного - советского:
«Памятники
1) Чехову
2) Толстому
3) Достоевскому
Памятник М. Горькому».
Творчество этих писателей генсек особенно ценил (хотя, надо сказать, что при нем этих памятников воздвигнуто не было). Таким образом, взаимоотношения Сталина с представителями творческой интеллигенции носили неоднозначный характер. И главным для него были не только уровень таланта того или иного деятеля культуры, но и его политическое лицо, отношение к социалистическому строю к СССР.
Сложным было и отношение генсека к крупным деятелям науки. Для него были важны не только их научные достижения, но и политическая «благонадежность. Это можно продемонстрировать на примере его оценки заслуг академика И.П. Павлова и И.В. Мичурина. 25 сентября 1934 г. Каганович и Молотов направили письмо в Гагры Сталину. Они сообщали, что 27 сентября Павлову исполняется 85 лет, в связи с этим предложили послать юбиляру приветствие от Совнаркома СССР и приложили к письму текст приветствия. Далее они предлагали: «В печати осветить юбилей Павлова, примерно, как юбилей Мичурина». Павлов, однако, сообщали они, не хочет широкого официального чествования, может плохо отнестись к награждению орденом. На другой день, 26 сентября, Сталин послал свой ответ: «Павлов, конечно, не Мичурин. Мичурин политически наш, а Павлов не наш. Нужно, чтобы эта разница не была смазана в печати, особенно в «Известиях» у Бухарина. Никакого ордена ему не следует давать, если даже он хотел бы получить его. Во всем остальном согласен». Заметим кстати, что четырьмя днями раньше, 22 сентября, Сталин направил Мичурину приветствие в связи с 60-летием его плодотворной работы.
Как видим, по сталинской идеологической шкале, ученый с мировым именем, лауреат Нобелевской премии, был оценен ниже, чем селекционер Мичурин. Хорошо известно, что «Не наш» академик Павлов не эмигрировал из страны Советов, в отличие от некоторых других ученых, вносил существенный вклад в развитие отечественной науки. Для престижа СССР это значило очень много. При этом Павлов не скрывал, что не разделяет коммунистических убеждений, критиковал политику властей. Так что отношение Сталина к его юбилею вполне понятно. Нелишне отметить, что еще в 1921 г. был издан за подписью В.И. Ленина специальный декрет Совнаркома о создании условий, обеспечивающих научную работу Павлова. Патриотически звучит заявление ученого: «Что ни делаю, постоянно думаю, что служу этим, сколько позволяют мне мои силы, прежде всего моему отечеству, нашей русской науке».
Во время приема советским правительством делегации 15 Международного конгресса физиологов в Москве в 1935 г. И.П. Павлов сказал: « ... Мы, руководители научных учреждений, находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам представляет правительство». О высоком чувстве ответственности перед Родиной говорил ученый и в своем письме к молодежи, написанном незадолго до своей кончины. Весьма сложная ситуация возникла у советского руководства с другим ученым с мировым именем - Петром Леонидовичем Капицей. 20 сентября 1934 г. Куйбышев и Каганович послали Сталину в Сочи письмо, причем с грифом «Строго секретно. Копия. Шифром». Они сообщали, что в СССР в очередной раз прибыл ученый-физик, гражданин СССР Капица для участия в Менделеевском съезде. По поручению ЦК ВКП(б) Пятаков вел с ним переговоры о работе на Родине, но Капица отказался. Авторы письма предложили: а) поговорить с ним еще раз от имени правительства; б) если переговоры не приведут к желательному результату, задержать Капицу для отбывания воинской повинности (!),которую он не исполнял еще (ему тогда исполнилось 40 лет. - С.Х.); в) во всяком случае не выпускать Капицу за границу даже временно, так как есть все основания думать, что он больше не вернется в Союз, а изобретения скроет; «г) в крайнем случае применить арест».
Сообщалось также, что "Крестинский решительно возражает против задержания ... Мы думаем, что такому положению, когда наш гражданин снабжает чужую страну изобретениями, имеющими военное значение, надо положить конец". Авторы письма просили Сталина срочно сообщить свое мнение. Сталин на другой день, 21 сентября, ответил кратко: "Ваш №2492/ш. Согласен". Затем добавил в тот же день: "Капицу можно не арестовывать формально, но нужно обязательно задержать его в СССР и не выпускать в Англию на основании известного закона о невозвращенцах. Это будет нечто вроде домашнего ареста. Потом увидим".
Капица остался жить и работать в СССР. В 1935 г. стал организатором и первым директором Института физических проблем АН СССР, в 1939 г. он был избран действительным членом АН СССР. Ему дважды присваивали звание Героя Социалистического Труда, дважды присуждалась Сталинская премия. В 1978 г. он стал лауреатом Нобелевской премии. Отдельные факты и эпизоды, отраженные в личном архиве Сталина и освещенные в данной главе, показывают, какие критерии ценились генсеком прежде всего в его отношениях с деятелями культуры и науки.
«С КЕМ ВЫ, МАСТЕРА КУЛЬТУРЫ?»
И.В. Сталин тесно общался со многими представителями советской творческой интеллигенции - писателями, актерами, учеными, кинорежиссерами. Об этом написано немало книг и статей. На нашу долю выпадает обязанность остановить внимание читателей на впервые публикуемых архивных материалах. Судьба ряда советских деятелей культуры волновала не только наших граждан, но и зарубежных представителей литературы и искусства. Вот, к примеру, американский писатель Эптон Синклер обратился 26 октября 1931 г. к Сталину с просьбой вызволить из заключения Анатолия Донашевского, обвиненного в саботаже. Он сообщал также, что известный советский кинорежиссер Сергей Эйзенштейн (который уехал из СССР за границу в 1929 г.) снимает в Мексике фильм. Сталин в своем ответе сообщал, что материалы, кажется, не говорят в пользу Донашевского. «Если настаиваете, могу походатайствовать перед высшим органом власти об амнистии. Эйзенштейн потерял доверие своих товарищей в Советском Союзе. Его считают дезертиром, порвавшим со своей страной. Боюсь, что скоро перестанут здесь интересоваться им. Очень жаль, но все уверяют, что это факт».
Фактически это было «последнее предупреждение» в адрес уехавшего режиссера со стороны самого Сталина. Неизвестно, кого имел в виду генсек, когда ссылался на мнение неких людей, считавших Эйзенштейна «дезертиром». Вскоре, в 1932 г. всемирно известный режиссер вернулся в Советский Союз. Здесь он снял фильмы «Александр Невский», «Иван Грозный». Он стал дважды лауреатом сталинской премии (1941 и 1946 гг.). Эти факты показывают изменение отношения генсека к Эйзенштейну. Особое внимание Сталин обращал на поддержание постоянной связи с крупнейшим советским писателем Алексеем Максимовичем Горьким, причем это выражалось и в поддержке литератора, а иногда и в критике его действий. Сам Алексей Максимович относился к советской власти неоднозначно. Поддержка действий большевиков по отношению к творческой интеллигенции, к развитию культуры сменялась порой резкой критикой политики правящей партии в этой области. Даже в разгар гражданской войны, в ноябре 1918 г., он говорил, что «историки будущего ... не могут не изумиться широте его (советского правительства. - С.Х) творчества в области культуры»!.
В августе 1932 г. в Амстердаме проходил международный антивоенный конгресс. На нем предполагалось выступление А.М. Горького. Текст этого выступления был направлен Сталину, находившемуся в очередном отпуске. Генсек ознакомился с текстом, а также с оценкой конгресса в целом, данной Карлом Радеком, бывшим в то время зав. информационным бюро по международным делам при ЦК ВКП(б). В своем письме на имя Кагановича генсек сообщал 22 августа 1932 г: «Во-первых о Горьком. Фраза "против национальных войн" неправильна и скандальна. Мы стоим не против, а за национальные освободительные войны. Ее надо заменить словами "империалистические войны" или "захватнические войны". Ваши замечания правильны. Во-вторых, о Радеке. Гаагская директива, конечно, сохраняет полную силу для Коминтерна и его секций. Но мы имеем сейчас дело не с конгрессом Коминтерна, а с беспартийным конгрессом одиночек и организаций, из коих значительная часть не может быть признана коммунистической, причем многие из участников конгресса не разобрались еще в вопросах борьбы с империализмом, колеблются между буржуазией и пролетариатом, пытаются приблизиться к нам, но далеко еще не перешли на наши позиции. Ясно, что наша тактика на конгрессе должна учитывать эти особенности. Радек старается забежать влево, чтобы не могли обвинить его в правизне. Надо отговорить его от таких заскоков. Сталин».
Таким образом, в этой записке содержатся замечания не только к тексту предполагавшегося выступления Горького, но и критика позиции К. Радека в отношении упомянутого конгресса. И все же к А.М. Горькому Сталин относился с должным почтением. К примеру, в сентябре 1932 г. отмечался 40-летний юбилей литературной деятельности Алексея Максимовича. На юбилейном заседании планировалось, кроме других, выступление наркома просвещения РСФСР А.С. Бубнова. Но тот находился в отпуске в Гаграх и направил Сталину телеграмму с просьбой освободить его от выступления. В ответ на это генсек послал наркому 19 сентября шифровку следующего содержания: "Боимся, что Ваше отсутствие будет дурно истолковано. ЦК просит Вас обязательно прибыть в Москву к 23 сентября. По окончании юбилея можете уехать [в] отпуск, а потерянные дни будут возмещены)".
Итак, Сталин был за то, чтобы юбилей Горького отметить достойно, на государственном уровне!. Однако в других случаях генсек не лишал себя «удовольствия» покритиковать Алексея Максимовича. О том, как понимал Сталин взаимоотношения партийного руководства и мастеров художественной литературы, свидетельствует, кроме других документов, исходивших от ЦК партии, его записка от 15 августа 1934 г. на имя Кагановича. Он писал: «Первое. Замечания Мехлиса на статью Горького считаю правильными. Нельзя печатать статью без необходимых изменений. Надо разъяснить всем литераторам-коммунистам, что хозяином в литературе, как и в других областях, является только ЦК и что они обязаны подчиняться последнему беспрекословно. Уймите Киршона и других и скажите им, что не допустим ни общей, ни частичной реставрации РАПП ... ». Итак, «хозяином в литературе» является ЦК. Значит, без его одобрения никакая художественная «продукция» просто не имеет права на существование. И писатели-коммунисты «обязаны подчиняться... беспрекословно». Но ведь А.М. Горький не был членом партии. Стало быть, он мог не подчиняться этому требованию? Вряд ли, конечно, просто «методы работы» с ним были более тонкими.
Сталин придавал большое значение первому съезду советских писателей, проходившему в Москве в августе 1934 г. под руководством М. Горького. Особое внимание он уделял показу роли литераторов союзных и автономных республик. 21 августа генсек послал Кагановичу и Жданову соответствующую записку: «Надо обязательно печатать в "Правде" или "Известиях" доклады представителей Украины, Белоруссии, Татарии, Грузии и других республик. Надо печатать их полностью или минимум две трети каждого доклада. Доклады националов не менее важны, чем всякие другие доклады. Без их опубликования съезд писателей будет бесцветный и неинтересный. Если потребуется для этого дать вкладные листы, надо их дать, не жалея бумаги. Надо печатать также речи ораторов, по возможности все речи. "Правда" и "Известия", видимо, не понимают значения съезда писателей и не представляют ему достаточного места. Эту ошибку надо исправить немедля. Сталин».
Такого же характера записку он направил 25 августа 1934 г. (в тот же адрес): «Нужно сделать нагоняй парторганизациям Бурят-Монголии, Якутии и Немцев Поволжья за то, что о них ничего не слышно на съезде писателей. То же самое надо сделать в отношении башкир, которые не дали съезду ничего связного и интересного. Съезд писателей представляет [собой] очень важное дело, ибо он сплачивает и укрепляет интеллигенцию народов СССР под флагом Советов, под флагом социализма. Это очень важно для нас, для дела социализма. Указанные республики оказались в хвосте событий, оказались оторванными от живого дела и тем опозорили себя. Мы не можем проходить мимо такого провала». Сталин сыграл решающую роль в определении состава руководящих органов созданного на съезде Союза советских писателей. 30 августа 1934 г. Жданов и Каганович направили генсеку в Сочи предложения по этому вопросу: "31-го состоятся выборы правления Союза писателей. В качестве возможных кандидатур на пост секретаря правления можно выдвинуть Угарова из Ленинграда или Позерна, или Николая Николаевича Попова. Если эти кандидатуры нереальны, может быть целесообразно выдвинуть Константина Сергеева из Сибири или Щербакова - заместителя зав. отделом руководящих парторганов ЦК. Сергеева Вы хорошо знаете. Щербаков - работник типа Сергеева, хороший организатор и культурный человек. Просим сообщить Ваше мнение)".
Сталин ответил: "Кагановичу, Жданову. Секретарем правления Союза писателей можно наметить либо Угарова либо Щербакова. Сергеева и Попова нельзя трогать. Состав президиума нужно пополнить Каменевым, Демьяном [Бедным], Юдиным, Эренбургом. Состав правления нужно пополнить Пильняком, дагестанцем, немцем Поволжья. Авербаха не следует вводить. Горький поступил нелояльно в отношении партии, замолчав в докладе решение ЦК о РАППе. Получился доклад не о советской литературе, а о чем-то другом. Доклад Радека хорош. Сталин". Было решено избрать секретарем Союза писателей А.С. Щербакова. Затем Каганович и Жданов направили Сталину список президиума и пленума правления Союза писателей. В состав президиума вошли 34 человека. Первой стояла фамилия А.М. Горького. Сообщалось, что список с самим Горьким пока не согласован. Он просил включить в состав пленума и президиума Л.Б. Каменева, в пленум - Л. Авербаха. Кроме того, может стать вопрос о вводе в президиум Н.И. Бухарина и К. Радека, писали авторы послания. Насчет ввода П.Ф. Юдина в президиум - "Горький наверно будет возражать".
Письменной реакции Сталина на эти предложения в его личном фонде не обнаружено. Возвращаясь снова к проблеме "Сталин - Горький", следует заметить, что в целом генсек стремился к тому, чтобы его отношения с «главой советской литературы» были близкими и весьма уважительными. Сталин не раз навещал писателя на даче, подаренной ему советским правительством. Горький пользовался большим уважением среди зарубежных писателей. И когда литераторы многих стран решили провести в Париже международный конгресс писателей, генсек высказался в пользу участия в нем Алексея Максимовича, о чем на его имя Сталин и Молотов 31 мая 1935 г. направили шифровку: "По нашему мнению, Вам обязательно нужно поехать в Париж на съезд писателей, если, конечно, состояние здоровья позволяет".
Затем, 20 июня 1935 г., Сталин послал шифровку А.С. Щербакову и полпреду во Франции В.П. Потемкину: «Ввиду серьезного значения для СССР выступлений и докладов наших делегатов на съезде писателей, считаем, что вы должны согласовывать все доклады и выступления с нашим полпредом Потемкиным». Это говорит о строгом подходе Сталина к содержанию выступлений деятелей советской культуры. Итак, снова - доверяй, но проверяй. Но такова была практика советского периода в истории нашей страны. И Сталин был одним из инициаторов осуществления такой практики. Иногда мнение Сталина расходилось с мнением других членов Политбюро ЦК по некоторым, казалось бы, частным вопросам. Так, Каганович сообщал 17 сентября 1933 г. генсеку о том, что «Правда» просит послать писателя Мих. Кольцова в Париж для освещения начавшегося судебного процесса о поджоге рейхстага. «Лично я, - отмечал он, - сомневаюсь в целесообразности его поездки». Итак, Каганович сомневается, а Сталин? Сталин отвечает на другой день: «Против поездки Кольцова в Париж не возражаю».
Итак, генсек твердо поддержал командировку Кольцова во Францию, хотя Л.М. Каганович выразил сомнение в целесообразности поездки, причем без всякой мотивировки. Такие расхождения генсека и его ближайшего соратника носили не единичный характер. Но, разумеется, побеждала обычно (как и в случае с Кольцовым) точка зрения Иосифа Виссарионовича. Сталин безоговорочно согласился с предложением Кагановича и Молотова от 27 сентября 1935 г. о награждении писателя Николая Островского орденом Ленина. При решении любого вопроса, большого или малого, Сталин учитывал национальный аспект. Вот, к примеру, поездка наших журналистов в Чехословакию - страну славянскую. И отсюда коррективы генсека в составе советской делегации. 13 сентября 1935 г. Каганович и Молотов сообщали в Сочи, что по приглашению чехословацкого министерства иностранных дел намечен визит советских журналистов в начале октября. Для поездки были намечены: Мих. Кольцов, Н. Осинский от «Известий», Боговой - от «Правды», Васильковский - от газеты «За индустриализацию», Ковальский - от ТАСС, Таран - редактор украинских «Висти», Ковалев - редактор «Рабочей Москвы», Белицкий - редактор «Ленинградской правды» и писатели Фадеев и Третьяков.
На другой день последовал ответ Сталина: «Обязательно включите в список журналистов, едущих в Чехословакию, одну или двух женщин-писательниц, еще одного украинского писателя, одного или двух белорусских писателей; при этом нет необходимости посылать обязательно редакторов газет, - можно послать просто популярных писателей ... ». И вот 17 сентября Каганович и Молотов сообщили Сталину, что пересмотрели, согласно телеграмме генсека, состав делегации журналистов в Чехословакию: Мих. Кольцов (председатель делегации), Осинский, Боговой, Ковальский, Таран, Фадеев (это из прежнего списка). Были включены дополнительно: писательницы Анна Караваева, Мариэтта Шагинян, а также Алексей Толстой, еще один делегат от Украины - Микитенко и от Белоруссии Янка Купала. Были исключены из списка Васильковский, Ковалев, Белицкий, Третьяков!. Сталин согласился с этими предложениями.
Генсек встречался с некоторыми зарубежными писателями: Гербертом Уэллсом, Анри Барбюсом, Роменом Ролланом. А. Барбюс затем, в 1935 г., опубликовал книгу «Сталин», в которой давал лестную характеристику советскому вождю. Английский писатель Герберт Уэллс был в нашей стране трижды: в 1914, 1920 и 1934 гг. В 1920 г. он встречался с Лениным, затем опубликовал книгу "Россия во мгле)". 23 июля 1934 г. состоялась его встреча с И.В. Сталиным. В отличие от 1920 г., Уэллс на этот раз увидел в России, как он писал, "счастливые лица здоровых людей)". Беседа Сталина с Уэллсом стенографировалась. Генсек, находясь в отпуске, направил 29 августа 1934 г. в ЦК партии Б.А. Двинскому для передачи зам. наркома иностранных дел Н.Н. Крестинскому следующее сообщение: "Передайте Уманскому и Майскому, что просмотренная стенограмма беседы с Уэльсом (так у автора. - С.Х.) будет в Москве первого сентябрю".
Затем генсек проявил инициативу по опубликованию записи состоявшейся беседы. 21 сентября 1934 г. он направил Л.М. Кагановичу записку: "Надо бы узнать через Уманского, не возражает ли Уэльс против напечатания беседы. Если не возражает, можно напечатать в "Большевике". Печатать в "Правде" не стоит)". Как видим, Сталин был за то, чтобы текст беседы стал достоянием партийного актива (читателей журнала "Большевик"), но был против массового тиражирования через газету. Герберта Уэллса трудно заподозрить в особых симпатиях к советской власти, к ее руководителям. Тем ценнее высказанное им в ходе беседы следующее утверждение: «В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: Вы и Рузвельт. Я знаю, что у Вас делается нечто очень значительное... » И примечательно, как отреагировал Сталин на это утверждение писателя: «Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее»! Как видим, генсек весьма сдержанно оценил успехи большевистской партии.
Советские руководители высоко ценили литературную и общественную деятельность французского писателя-антифашиста Анри Барбюса. Он часто бывал в Советском Союзе, скончался в Москве 30 августа 1935 г. 31 августа Каганович, Молотов, Ежов и Мануильский направили в Сочи на имя Сталина телеграмму следующего содержания: "В связи со смертью Барбюса предполагаем:
1. Похоронам не придавать чисто Коминтерновский характер, а более широкий общественный характер. В связи с этим состав к[омис]сии по похоронам определить: Булганин (председатель), членами: Марти, Монмуссо, Алексей Толстой, Михаил Кольцов, Стасова и Стецкий.
2. Есть предложение после кремации в Москве и соответствующих почестей, хоронить прах не в Москве, а в Париже, куда перевезти по просьбе друзей и родственников. Если в Москве, то хоронить на Красной площади".
Далее шло извещение от ЦК о смерти. Спрашивали, следует ли давать в печать извещение от СНК. Сталин ответил в тот же день: «Если друзья и родственники настаивают, лучше похоронить в Париже, конечно, после соответствующих почестей с нашей стороны. Извещение надо дать от ЦК и СНК. Все остальное - согласно Вашего предложения".
Сталин поддерживал отношения и с другими прогрессивными зарубежными писателями. Среди них - американский писатель Теодор Драйзер (1871-1945), вступивший незадолго до своей кончины в ряды компартии США. 27 января 1946 г. генсек получил письмо от вдовы писателя Хелен. В нем она сообщала о посылке адресату текста выступлений на панихиде по Т. Драйзеру. И затем отметила: «Он всегда был Вашим самым горячим сторонником, сторонником Вашего режима, нынешнего русского правительства и всего того, что оно защищает. Он никогда не упускал случая, чтобы воздать хвалу замечательным достижениям Вашей страны... Искренне Ваша Хелен Драйзер».
В личном фонде Сталина хранится также письмо вдовы Т. Драйзера от 28 декабря 1948 г., посланное ею из Калифорнии (США). Она поздравила с праздником и прошедшим днем рождения Иосифа Виссарионовича. Она также выразила «искреннее пожелание, чтобы в мире с помощью его руководителей водворился прочный мир и все нации смогли жить вместе на этой небольшой планете, каждая в соответствии со своим собственным развитием и судьбой. ...Я инстинктивно чувствую, что Вы великий человек. Драйзер, как и многие другие, был такого же мнения». Письмо было отправлено в третью годовщину смерти писателя. «Я надеюсь, - завершала Хелен Драйзер свое письмо, - когда-нибудь встретиться с Вами».
Что касается русских писателей, то весьма знаменательным является отношение к ним, выраженное в следующем документе - краткой записи, хранящейся в архиве. Сталин счел нужным особо отметить заслуги трех классиков русской литературы и одного - советского:
«Памятники
1) Чехову
2) Толстому
3) Достоевскому
Памятник М. Горькому».
Творчество этих писателей генсек особенно ценил (хотя, надо сказать, что при нем этих памятников воздвигнуто не было). Таким образом, взаимоотношения Сталина с представителями творческой интеллигенции носили неоднозначный характер. И главным для него были не только уровень таланта того или иного деятеля культуры, но и его политическое лицо, отношение к социалистическому строю к СССР.
Сложным было и отношение генсека к крупным деятелям науки. Для него были важны не только их научные достижения, но и политическая «благонадежность. Это можно продемонстрировать на примере его оценки заслуг академика И.П. Павлова и И.В. Мичурина. 25 сентября 1934 г. Каганович и Молотов направили письмо в Гагры Сталину. Они сообщали, что 27 сентября Павлову исполняется 85 лет, в связи с этим предложили послать юбиляру приветствие от Совнаркома СССР и приложили к письму текст приветствия. Далее они предлагали: «В печати осветить юбилей Павлова, примерно, как юбилей Мичурина». Павлов, однако, сообщали они, не хочет широкого официального чествования, может плохо отнестись к награждению орденом. На другой день, 26 сентября, Сталин послал свой ответ: «Павлов, конечно, не Мичурин. Мичурин политически наш, а Павлов не наш. Нужно, чтобы эта разница не была смазана в печати, особенно в «Известиях» у Бухарина. Никакого ордена ему не следует давать, если даже он хотел бы получить его. Во всем остальном согласен». Заметим кстати, что четырьмя днями раньше, 22 сентября, Сталин направил Мичурину приветствие в связи с 60-летием его плодотворной работы.
Как видим, по сталинской идеологической шкале, ученый с мировым именем, лауреат Нобелевской премии, был оценен ниже, чем селекционер Мичурин. Хорошо известно, что «Не наш» академик Павлов не эмигрировал из страны Советов, в отличие от некоторых других ученых, вносил существенный вклад в развитие отечественной науки. Для престижа СССР это значило очень много. При этом Павлов не скрывал, что не разделяет коммунистических убеждений, критиковал политику властей. Так что отношение Сталина к его юбилею вполне понятно. Нелишне отметить, что еще в 1921 г. был издан за подписью В.И. Ленина специальный декрет Совнаркома о создании условий, обеспечивающих научную работу Павлова. Патриотически звучит заявление ученого: «Что ни делаю, постоянно думаю, что служу этим, сколько позволяют мне мои силы, прежде всего моему отечеству, нашей русской науке».
Во время приема советским правительством делегации 15 Международного конгресса физиологов в Москве в 1935 г. И.П. Павлов сказал: « ... Мы, руководители научных учреждений, находимся прямо в тревоге и беспокойстве по поводу того, будем ли мы в состоянии оправдать все те средства, которые нам представляет правительство». О высоком чувстве ответственности перед Родиной говорил ученый и в своем письме к молодежи, написанном незадолго до своей кончины. Весьма сложная ситуация возникла у советского руководства с другим ученым с мировым именем - Петром Леонидовичем Капицей. 20 сентября 1934 г. Куйбышев и Каганович послали Сталину в Сочи письмо, причем с грифом «Строго секретно. Копия. Шифром». Они сообщали, что в СССР в очередной раз прибыл ученый-физик, гражданин СССР Капица для участия в Менделеевском съезде. По поручению ЦК ВКП(б) Пятаков вел с ним переговоры о работе на Родине, но Капица отказался. Авторы письма предложили: а) поговорить с ним еще раз от имени правительства; б) если переговоры не приведут к желательному результату, задержать Капицу для отбывания воинской повинности (!),которую он не исполнял еще (ему тогда исполнилось 40 лет. - С.Х.); в) во всяком случае не выпускать Капицу за границу даже временно, так как есть все основания думать, что он больше не вернется в Союз, а изобретения скроет; «г) в крайнем случае применить арест».
Сообщалось также, что "Крестинский решительно возражает против задержания ... Мы думаем, что такому положению, когда наш гражданин снабжает чужую страну изобретениями, имеющими военное значение, надо положить конец". Авторы письма просили Сталина срочно сообщить свое мнение. Сталин на другой день, 21 сентября, ответил кратко: "Ваш №2492/ш. Согласен". Затем добавил в тот же день: "Капицу можно не арестовывать формально, но нужно обязательно задержать его в СССР и не выпускать в Англию на основании известного закона о невозвращенцах. Это будет нечто вроде домашнего ареста. Потом увидим".
Капица остался жить и работать в СССР. В 1935 г. стал организатором и первым директором Института физических проблем АН СССР, в 1939 г. он был избран действительным членом АН СССР. Ему дважды присваивали звание Героя Социалистического Труда, дважды присуждалась Сталинская премия. В 1978 г. он стал лауреатом Нобелевской премии. Отдельные факты и эпизоды, отраженные в личном архиве Сталина и освещенные в данной главе, показывают, какие критерии ценились генсеком прежде всего в его отношениях с деятелями культуры и науки.