Архиепископ Теодульф. "О книгах, которые я любил читать" (IX век)
М.Л. Гаспаров о Теодульфе: "Теодульф, епископ Орлеанский, один из самых талантливых и ученых поэтов при дворе Карла Великого, по происхождению испанский гот; об испанце Пруденции он говорит как о земляке. По неизвестной нам причине он вынужден был бежать из родных мест, был ласково принят Карлом, получил в управление орлеанское епископство и несколько окрестных аббатств; в 800 г. сопровождал Карла в Рим и заседал в суде, созванном для оправдания папы Льва III, после чего получил от папы архиепископский сан. В своей епархии он жил как меценат, любитель искусства и роскоши, - построил в Жерминьи церковь, которая считалась самой великолепной во всей Нейстрии; завел книжную мастерскую, где изготовлялись роскошные подносные экземпляры библейских книг, к которым он сам сочинял посвятительные надписи в стихах (два таких экземпляра сохранились); окружил себя изысканными предметами античного и позднеантичного искусства, которые описывал в отдельных стихотворениях.
При дворе Карла он был своим человеком - свидетельство тому «Послание королю», где он успевает не только сказать комплимент каждому члену королевской семьи, но и свести счеты с соперником, неназванным ирландским ученым, - однако, как кажется, не участвовал в работе дворцовой школы и не был членом Академии: академическое прозвище его неизвестно. После смерти Карла Теодульф еще три года пользовался расположением Людовика Благочестивого; но в 817 г. он был заподозрен в сговоре с мятежным Бернгардом, вице-королем Италии, лишен епископства и сослан в монастырь в Анжере. Здесь он прожил еще четыре года, сочиняя скорбные стихи о своем изгнании; его друг Муадвин (Назон) в стихотворном послании убеждал его признать свою вину и облегчить участь, но Теодульф настаивал на том, что он невинен. Он умер в Анжере осенью 821 г.
От Теодульфа сохранилось около 80 стихотворений и стихотворных циклов. Почти все они написаны элегическим дистихом и несут следы преобладающего влияния Овидия, а также Пруденция. Мастерство его версификации вызывало такой восторг, что грамматики IX в. в спорных случаях просодии ссылались на его стихи наряду со стихами античных классиков. Среди поэтов своего поколения Теодульф выделяется двумя особенностями: во-первых, чувством комического, способностью к юмору и сатире, и во-вторых, нотами пессимистической мрачности, столь непохожими на бодрый пафос христианства и классицизма, характерный для академических поэтов. Примером первого может служить упомянутое отступление об ирландце в «Послании к королю» или стихотворения-анекдоты «О потерянной лошади» и «О лисице, воровавшей кур». Примерами второго могут служить такие стихотворения, как «О признаках, предвещающих конец света», «О лицемерах и о том, что во времена апостольские и ближайшие к ним добродетели церкви были крепче, чем в наши дни» и пр.
Может быть, этот критический взгляд на современность объясняется тем, что Теодульф был ближе знаком с практикой каролингского хозяйствования и администрирования, чем другие современные поэты. Известно, что самое большое его произведение - «Стих против судей» - написано под впечатлением его поездки с лионским епископом Лейдрадом по нарбоннской провинции (населенной готами) в качестве королевского ревизора (missus dominicus). Это ценный памятник истории правового быта: здесь рисуется картина полуварварского судопроизводства, творимого на этой окраине франкской державы нерадивыми и корыстолюбивыми судьями; поэт обращает к ним свои увещания, и его патетические призывы следовать примерам Давида и Соломона сочетаются с дельными практическими советами - как разбираться в свидетельских показаниях, в какой мере полагаться на присягу, как соразмерять кару с поступком и пр.
Стихотворение включает пространные описания нарбоннской земли, изысканных даров, подносимых населением ревизорам, и пр.; любопытно изображение борьбы чувств в душе судьи по образцу «Психомахии» Пруденция. Тот же интерес к суду и праву виден в другом стихотворении Теодульфа, где жестоким германским законам он противопоставляет более мягкие библейские. Остальные стихи Теодульфа - это или послания к лицам, связанным с ним придворными или церковными отношениями, или риторические вариации на богословские и этические темы («О лицемерах и глупцах, коих невозможно увещанием отвратить от порока», «О воздаянии Господнем, которое часто таинственно, но всегда справедливо», «О том, как на душу человека влияют место, время, причина и действие» и пр.), или обычные у каролингских поэтов надписи на церковных постройках, книгах и утвари, среди которых выделяются такие стихи-аллегории, как «О семи благородных искусствах, изображенных на картине» или «О картине с изображением земли в виде круга» (ср. приводимое ниже стихотворение об аллегорическом толковании древних поэтов).
Круг интересов Теодульфа был обширен, и даже к скорбному своему посланию к Муадвину из изгнания он делает два неожиданных стихотворных приложения - «О пересыхающей реке» близ места его изгнания и «О битве птиц», про которую рассказывал ему случайный очевидец".
О книгах, которые я любил читать, и о том, как выдумки поэтов мистически толкуются философами
Смолоду книги привык я читать и читал неустанно:
Денно и нощно я был этому предан труду.
Часто, Григорий, тебя, и тебя, Августин, я листаю,
Или, Гиларий, тебя, или тебя, папа Лев,
Иероним, Исидор, Иоанн русокудрый, Амвросий,
Или тебя, Киприан, скорбный приявший венец,
Или других, кого недосуг исчислять поименно,
Тоже взнесенных до звезд славой ученых заслуг.
В наших бывали руках и язычников мудрых писанья,
Ежели кто-то из них был в своем деле велик.
Благочестивых отцов не в последнюю очередь чтил я,
Коих я здесь имена сам назову - посмотри.
Это - Аратор, Павлин, блестящий Седулий и Авит,
Это и наш Фортунат, и громовержец Ювенк.
Это Пруденций-певец, наш праведный предок, который
Разные метры умел в мудрые строки слагать.
То я Помпея читал, а то раскрывал я Доната19,
То был Вергилий у нас, то говорливый Назон.
Знаю, в писаньях у них легковесного вздора немало,
Но под завесою лжи кроется истины блеск.
Ложь у поэтов живет под пером, у философов - правда;
Часто ученый мудрец правду из лжи извлечет.
Образом истины станет Протей, справедливости - Дева,
Доблести - мощный Алкид, а злодеяния - Как.
Правду пытаясь сокрыть, отовсюду зияют обманы,
Но неизменно она в прежней сияет красе.
В облике девы для нас - справедливости свет негасимый:
Не затемнить его ввек скверне неправедных дел.
Вот, заметая следы, безумное бродит злодейство,
Смрадным дымом дыша, тщится от кары уйти;
Но настигает его проницательный ум человечий,
Разоблачает, теснит, тайну выводит на свет.
Вот Купидон - это с факелом отрок, нагой и крылатый,
Лук у него и колчан, полный отравленных стрел.
Крылья его - легкомыслия знак, нагота же - бесстыдства,
Отрок же он потому, что неразумна любовь.
Виден в колчане - порок, а в изогнутом луке - коварство;
Факел, стрелы и яд - это мученья любви.
Есть ли что на земле ненадежнее доли влюбленных -
Тех, чьи бессильны тела и празднобродны умы?
Можно ли все прегрешенья открыть, что любовь возжигает?
Нет: все дурные дела выйдут на свет в свой черед.
Можно ли разум напрячь настолько, чтоб справиться с страстью?
Отрок и разуму чужд, и послушанию чужд.
Можно ли в темный колчан безопасно взглянуть и проникнуть?
Можно ли счесть, сколько в нем скрыто язвительных стрел?
Гибельны их острия, несут и пожар, и отраву,
И поражая сердца, ранят, и мучат, и жгут.
Это - преступный и злой прелюбодеяния демон,
Нас он, несчастных, влечет в бездну нечистых услад.
Вечно готов обмануть, готов погубить наши души -
Демонские у него сила, и дело, и цель.
Сны прилетают из двух ворот, - говорят стихотворцы20, -
Верные сны из одних, лживые сны из других.
Верным - из рога врата, а лживым - из кости слоновой;
Верные - зримы очам, лживые - льются из уст.
Ибо обточенный рог для глаза прозрачен и светел,
А на слоновую кость впору лишь зубы точить.
Рог бережет нам от блеска глаза, не страшится мороза;
Схожи на вид и на цвет зуб и слоновая кость.
Двое в басне ворот, и недаром они непохожи -
Ложь гнездится во рту, истину видят глаза.
Так-то, звено к звену, я сказал понемногу о многом -
Чтобы пример привести, долгих не нужно речей.
Послание к королю
Славу твою и тебя, о король, вся земля воспевает,
Но и во многих словах не перескажешь всего.
Если и Рейн и Маас, По и Тибр, и Сону и Рону
Можно измерить, то вот мера твоей похвале.
Неизмерима хвала, и неизмеримою быть ей,
Дондеже мир населен будет людьми и зверьми.
Правда, ее описать я в верных словах не сумею,
Все ж, хоть и мал, не могу о многомощном молчать.
Пусть же шутливая песнь бежит среди шуток веселых,
10 Часто в пути, на бегу их подбирая рукой.
Шуткой с хвалой пополам испещренный листок да отыщет
Тех, кого скоро узрю с Божией помощью сам.
О, лицо, лицо! Ярче трижды промытого злата!
Счастлив, кому суждено вечно с тобой пребывать,
И любоваться челом, достойным своей диадемы,
Что нигде на земле равных себе не нашло,
Голову гордую зреть, подбородок и дивную шею,
Золотоносную длань, что посрамляет нужду.
Голени, грудь и ступни - все в теле его достохвально,
20 Все поражает красой, все лепотою блестит.
О, сколь приятно внимать речам твоим мудропрекрасным,
В них превосходишь ты всех, выше же нет никого.
Выше же нет никого, чья многоискусная мудрость
Столь бы была велика, так же не знала б границ.
Нила шире она и обширней студеного Истра,
Даже Евфрата длинней и не короче, чем Ганг.
Надо ль дивиться тому, что Пастырь предвечный такого
Пастыря в мире избрал стадо свое охранять?
Деда ты возродил прозваньем1, умом - Соломона,
Мощью - Давида-царя, Иосифа - дивной красой.
Ты - охранитель добра, кара злых, расточитель почета:
Вот почему и даны все эти блага тебе.
Так принимай, веселясь, многоцветные груды сокровищ,
Что из Паннонской земли ныне Господь тебе шлет2.
И благодарность за то с благочестьем воздай Громовержцу,
Пусть, как всегда, для него длань твоя будет щедра.
Вот притекли племена, Христу поклониться готовы,
Коих десницей своей ты призываешь к Христу.
Вот явился к нему и гунн с заплетенной косою,
Вере покорен святой тот, что упорствовал встарь.
С ним пусть придет и араб: волосатые оба народа,
Только один заплел кудри, другой - распустил3.
Ты, Кордова, давно накопила богатства без счета,
Так поскорей королю должному должное шли.
Как авары сдались, так сдавайтесь, арабы, номады,
Бросьтесь к ногам короля, выи, колени склонив.
Были не менее вас они и горды, и свирепы,
Но, кто их покорил, тот же и вас покорит.
Он, восседая горе, до Тартара власть простирает,
Он над морями, землей, звездами, твердью царит.
Вот наступает весна, и с нею - всякое счастье
Снидет к тебе и твоим с помощью Божьей, король.
Год обновился опять с весельем по вечным законам,
Матерь-земля, как всегда, снова пускает ростки.
Лес зеленеет листвой, украшаются нивы цветами,
Так стихии свой чин все неослабно блюдут.
Пусть же стекутся послы отовсюду с благими вестями,
Мира залог принесут. Злоба да сгинет навек.
Пусть, воздевая горе и очи, и руки, и душу,
Всяк благодарственный гимн богу поет и поет.
Пусть соберется совет, и молебен отслужат в палатах,
В коих прекраснейший свод сделан искусной рукой.
Пусть в престольный покой возвратятся все совокупно,
Толпы пусть взад и вперед в длинных палатах снуют.
Двери раскройте, но пусть из желающих те лишь вступают,
Коих какой-либо чин пред остальными вознес.
Пусть красавца-царя окружит дорогое потомство4,
Сам же он выше всех, солнцу подобный меж звезд.
Юноши пусть по бокам, а вокруг него встанут девицы,
Свежей подобны лозе, радуя сердце отца.
Карл с Людовиком здесь, из коих второй еще отрок,
Первый уже на губах юности носит убор.
Мощные их тела исполнены юною силой,
Сердце к наукам лежит, крепко в совете оно.
Мыслью сильны, богатством славны, в добродетелях тверды,
Каждый - народа краса, каждый - услада отца.
Да обратит же на них король лучезарные взоры,
Переведет их затем к сонму стоящих девиц,
К хору прелестных девиц, которых никто не превысил
Нравом, одеждой, лицом, верою, телом, душой.
Берта с Хротрудою здесь, а с ними и юная Гисла,
Между прекрасных она - лилия в троице сей.
Рядом же с нею стоит Лиутгарда в красе своей мощной,
Та, что сверкает умом и благочестьем своим.
Образованьем блестит, но больше - благими делами,
Равно приятная всем, людям простым и вождям.
Сердцем мягка, и дарами щедра, и приветлива речью,
Силится всем угодить, не повредить никому.
Также к наукам она прилежит и прилежно стремится
Хитрости мудрых искусств в замок ума заключить.
Пусть же семья короля быстра в угождении будет.
Наперебой торопясь знаки любви оказать.
Мантии обе его и мягкие снять рукавицы
Карл пускай поспешит, меч же Людовик возьмет.
Чуть он воссядет, дары вперемежку со сладким лобзаньем
Дочери все поднесут - это подарки любви.
Хротруд фиалки дарит, Берта - розы и лилии - Гисла:
Нектар с амврозией даст в дар ему каждая дочь.
Хилтруд - Цереры дары, фрукты - Ротхайд, вино - Теодрада,
Все различны лицом, но красотою равны.
Эта камнями горит, а та - багряницей и златом,
Здесь - из алых камней, там - из зеленых убор.
Этой застежка идет, а ту украшают запястья,
Та щеголяет каймой, той ожерелье к лицу.
Эта в лиловый наряд, а та разоделась в шафранный,
Мягкий нагрудник - одной, красный - другой по душе.
Речью приятной одна, забавой прельщает другая,
Эта - походкой отцу нравится, та же - смешком.
Если б святейшая тут сестра короля оказалась,
Сладкий дала б поцелуй брату, а братец - сестре.
Но столь сильный восторг утаила б на лике спокойном,
Радости помня, что даст ей Вековечный жених.
И как точнее постичь ей тайны Святого Писанья,
Царь вразумил бы ее - он, кого Бог вразумил.
Пусть соберутся вожди и с весельем вкруг мощного станут,
Каждый из них поспешит дело исполнить свое.
Тирсис да будет, как встарь, готов к государевой службе,
Будет усерден и скор сердцем, рукой и ногой.
Выслушать должен король различного рода прошенья -
Примет с охотой одни и промолчит о других,
Этим прикажет войти, а тем дожидаться покамест,
Этим внутри постоять, тем - за дверьми повелит.
Пусть он у трона стоит, муж лысый, но неутомимый,
Все со смирением он, все с береженьем вершит.
Тут же - с веселым лицом и ласковым взором епископ6,
Благостно сердце его и благосклонны уста.
Твердая вера в Христа, благодать освященного сана,
Дух незлобивый смогли к Богу приблизить его.
Пусть же он благословит еду и питье государя,
Все, что вкушает король, пусть принимает и он.
Пусть тут будет и Флакк7 - он слава наших поэтов,
Ибо лирической он ловко слагает стопой;
Он же - могучий софист, и он же - певец благозвучный,
Он же силен умом, он же делами силен.
Пусть же нам изъяснит он догмы Святого Писанья
Или шутя разрешит чисел тугие узлы.
Будет то очень легка, то запутана Флакка загадка,
Или коснется мирских, или небесных наук.
Будет король среди тех, кто задачу решить пожелает:
Он бы, конечно, сумел хитрости Флакка постичь.
Голосом звучен, прилежен умом и речами изящен,
Рикульф8 пусть подойдет, верой и знаньем богат;
Правда, не маленький срок он пробыл в стране отдаленной,
Все ж не с пустою рукой он возвращается к нам.
Сладкую песню, Гомер, я воспел бы тебе, если б был ты
Здесь же; но раз тебя нет, муза моя промолчит.
Но Эркамбальда зато присутствием будем богаты:
Пару таблиц он с собой носит в надежной руке.
Сбоку таблицы висят, но не медлят в руках очутиться,
Запоминают слова, немы, но все ж говорят.
Лентул меж тем подойдет, принесет усладительных фруктов:
Фрукты в корзине несет, верность же - в замке души.
Скор он одним лишь умом, в остальном же весьма непроворен:
Будь, добрый Лентул, быстрей ты и в шагах, и в речах.
Нардул туда и сюда торопливым бегает шагом,
Как муравей, без конца мечется взад и вперед.
В маленьком доме его немалый жилец обитает,
В недрах груди небольшой нечто большое живет.
Пусть он то книги свои, то предметы искусства приносит
160 Или пусть стрелы острит, скотта стараясь сразить.
Скотт! Коль с тобой я сойдусь, то получишь ты те поцелуи,
Кои, ушастый осел, волк залепил бы тебе;
Раньше пес зайца взрастит или волк вероломный - овечку,
Раньше трусливая мышь в бегство кота обратит,
Нежели вздумает гет со скоттом вступить в перемирье, -
Если б он даже хотел, было б, как ветер, оно.
Тот или бед натворит, или скроется, Австра быстрее:
Может ли быть он иным? Он ведь всего только скотт.
Надо б ту букву отнять, что в азбуке значится третьей,
170 В кличке же злого врага будет на месте втором,
Первою в «крыше» стоит и второю в слове «скитаться»,
Третьей во «вскрытье» она, в «сроке» четвертой звучит.
Он опускает в речах ту букву; итак, без сомненья,
Как себя сам он зовет, точно таков он и есть.
Будет и Фредегис тут, левит наш почтенный, с Осульфом14,
Оба искусством сильны, оба познаний полны.
Эркамбальд, Осульф и Нард сойдутся пускай воедино -
Право, годятся все три в ножки тому же столу.
Толще, конечно, один, другой же будет потоньше,
180 Но, если мерить на рост, все меж собою равны.
Из плодоносных хором Меналк15 пусть появится снова,
Неутомимый, с чела пот отирая рукой.
Часто он входит опять, окруженный густыми рядами
Хлебников и поваров, чин придворный блюдя,
Бережно делая все. Пусть разные яства и блюда
Ставит он перед честным троном царя своего.
Пусть виночерпий войдет: это будет наш Эппин16 умелый,
Пусть он сосуды несет дивные с вкусным питьем.
Пусть приглашенные вкруг за завтрак монарший садятся,
Пусть же веселия дар будет им послан с небес.
Сядет отец Альбин, и речь приготовит честную,
Пищу изволит приять в руку, а после в уста.
Твой ли он кубок вкусит, о Вакх, иль напиток Цереры,
Или (ведь все может быть!) даже и тот и другой?
Станет он лучше учить, и свирель его лучше взыграет,
Если учительной он недра груди оросит.
Да удалится кисель и ты, о творожная груда:
С пряною пищею стол пусть к нам поближе стоит.
Здесь да участвуют все, сидящий вместе с стоящим,
Пьют без различья вино, вкусные яства едят.
Счастливо пир завершив, уберут и столы, и подмостки,
Выйдет народ из палат, радость сопутствует всем.
Но, оставшись внутри, воспоет Теодульфова муза, -
Пусть же она королям будет мила и вождям.
Может, услышит ее крепко скроенный Вибод-воитель18,
Жирной главою качнет трижды-четырежды он.
Мрачно он будет глядеть, с угрожающим взором и речью,
И за спиной на меня много обрушит угроз.
Если ж его к себе подзовет государева милость,
Шагом нетвердым к нему, шаткой походкой бредет,
И впереди груди пойдет раздутое чрево.
Сам он по голову - Зевс, а по походке - Вулкан.
Но, среди всех этих дел, когда будут читать наши строки,
Пусть и скоттик притом, вор беззаконный, стоит,
Мрачная тварь, супостат, бледный ужас, чума моровая,
Язва сутяжная, тварь злобная, мерзость сама,
Дикая, гнусная тварь, ленивая тварь, нечестивец,
Тварь, что всем праведным враг, тварь, что всем добрым вредит!
Шею закинув назад, предстанет он, криворукий,
Руки кривые свои к глупому сердцу прижмет,
Ошеломлен, удивлен, дрожащий, сопящий, свирепый,
Уши, глаза напряжет, ноги, и руки, и ум.
Знаками резкими он то то порицает, то это,
То испускает лишь вздох, то озлобленную брань;
То повернется к чтецу, а то ко всем предстоящим
Знатным вельможным мужам, шага не ступит умно.
Жаром хуленья объят, пусть враг мой лихой кипятится:
Много хотения в нем, только умения нет.
Кое-чему научен, но знает нетвердо, неверно;
В том, в чем не смыслит азов, мнит он себя знатоком.
Все это выучил он не затем, чтобы мудрым считаться,
Но чтобы в споре всегда во всеоружии быть.
Много знал, мало постиг, о многом проведал невежда,
Что же сказать мне еще? Знает, а все ж не знаток.
После король на покой удалится, а всяк - восвояси.
Выйдет веселым король, выйдет веселым народ.
Ты же, свирель, помолись, чтобы добрый король возвратился
И о спасении тех, кто этой шуткой задет.
Чтоб не обиделся кто, да поможет мне милость Христова,
Кротко сносящая все, все, что не злобно, любя.
Кто ж ее вовсе лишен, кто великим сим даром не взыскан,
Пусть обижается тот, дела мне нет до него.
Тот, кто тебя, о король, всевластьем мирским возвеличил,
Пусть в небесах тебе даст лучшую, вечную жизнь.
Текст приводится по изданию: Памятники средневековой латинской литературы. VIII-IX века / Отв. ред. М.Л. Гаспаров; Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького РАН. - М. : Наука, 2006.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
При дворе Карла он был своим человеком - свидетельство тому «Послание королю», где он успевает не только сказать комплимент каждому члену королевской семьи, но и свести счеты с соперником, неназванным ирландским ученым, - однако, как кажется, не участвовал в работе дворцовой школы и не был членом Академии: академическое прозвище его неизвестно. После смерти Карла Теодульф еще три года пользовался расположением Людовика Благочестивого; но в 817 г. он был заподозрен в сговоре с мятежным Бернгардом, вице-королем Италии, лишен епископства и сослан в монастырь в Анжере. Здесь он прожил еще четыре года, сочиняя скорбные стихи о своем изгнании; его друг Муадвин (Назон) в стихотворном послании убеждал его признать свою вину и облегчить участь, но Теодульф настаивал на том, что он невинен. Он умер в Анжере осенью 821 г.
От Теодульфа сохранилось около 80 стихотворений и стихотворных циклов. Почти все они написаны элегическим дистихом и несут следы преобладающего влияния Овидия, а также Пруденция. Мастерство его версификации вызывало такой восторг, что грамматики IX в. в спорных случаях просодии ссылались на его стихи наряду со стихами античных классиков. Среди поэтов своего поколения Теодульф выделяется двумя особенностями: во-первых, чувством комического, способностью к юмору и сатире, и во-вторых, нотами пессимистической мрачности, столь непохожими на бодрый пафос христианства и классицизма, характерный для академических поэтов. Примером первого может служить упомянутое отступление об ирландце в «Послании к королю» или стихотворения-анекдоты «О потерянной лошади» и «О лисице, воровавшей кур». Примерами второго могут служить такие стихотворения, как «О признаках, предвещающих конец света», «О лицемерах и о том, что во времена апостольские и ближайшие к ним добродетели церкви были крепче, чем в наши дни» и пр.
Может быть, этот критический взгляд на современность объясняется тем, что Теодульф был ближе знаком с практикой каролингского хозяйствования и администрирования, чем другие современные поэты. Известно, что самое большое его произведение - «Стих против судей» - написано под впечатлением его поездки с лионским епископом Лейдрадом по нарбоннской провинции (населенной готами) в качестве королевского ревизора (missus dominicus). Это ценный памятник истории правового быта: здесь рисуется картина полуварварского судопроизводства, творимого на этой окраине франкской державы нерадивыми и корыстолюбивыми судьями; поэт обращает к ним свои увещания, и его патетические призывы следовать примерам Давида и Соломона сочетаются с дельными практическими советами - как разбираться в свидетельских показаниях, в какой мере полагаться на присягу, как соразмерять кару с поступком и пр.
Стихотворение включает пространные описания нарбоннской земли, изысканных даров, подносимых населением ревизорам, и пр.; любопытно изображение борьбы чувств в душе судьи по образцу «Психомахии» Пруденция. Тот же интерес к суду и праву виден в другом стихотворении Теодульфа, где жестоким германским законам он противопоставляет более мягкие библейские. Остальные стихи Теодульфа - это или послания к лицам, связанным с ним придворными или церковными отношениями, или риторические вариации на богословские и этические темы («О лицемерах и глупцах, коих невозможно увещанием отвратить от порока», «О воздаянии Господнем, которое часто таинственно, но всегда справедливо», «О том, как на душу человека влияют место, время, причина и действие» и пр.), или обычные у каролингских поэтов надписи на церковных постройках, книгах и утвари, среди которых выделяются такие стихи-аллегории, как «О семи благородных искусствах, изображенных на картине» или «О картине с изображением земли в виде круга» (ср. приводимое ниже стихотворение об аллегорическом толковании древних поэтов).
Круг интересов Теодульфа был обширен, и даже к скорбному своему посланию к Муадвину из изгнания он делает два неожиданных стихотворных приложения - «О пересыхающей реке» близ места его изгнания и «О битве птиц», про которую рассказывал ему случайный очевидец".
О книгах, которые я любил читать, и о том, как выдумки поэтов мистически толкуются философами
Смолоду книги привык я читать и читал неустанно:
Денно и нощно я был этому предан труду.
Часто, Григорий, тебя, и тебя, Августин, я листаю,
Или, Гиларий, тебя, или тебя, папа Лев,
Иероним, Исидор, Иоанн русокудрый, Амвросий,
Или тебя, Киприан, скорбный приявший венец,
Или других, кого недосуг исчислять поименно,
Тоже взнесенных до звезд славой ученых заслуг.
В наших бывали руках и язычников мудрых писанья,
Ежели кто-то из них был в своем деле велик.
Благочестивых отцов не в последнюю очередь чтил я,
Коих я здесь имена сам назову - посмотри.
Это - Аратор, Павлин, блестящий Седулий и Авит,
Это и наш Фортунат, и громовержец Ювенк.
Это Пруденций-певец, наш праведный предок, который
Разные метры умел в мудрые строки слагать.
То я Помпея читал, а то раскрывал я Доната19,
То был Вергилий у нас, то говорливый Назон.
Знаю, в писаньях у них легковесного вздора немало,
Но под завесою лжи кроется истины блеск.
Ложь у поэтов живет под пером, у философов - правда;
Часто ученый мудрец правду из лжи извлечет.
Образом истины станет Протей, справедливости - Дева,
Доблести - мощный Алкид, а злодеяния - Как.
Правду пытаясь сокрыть, отовсюду зияют обманы,
Но неизменно она в прежней сияет красе.
В облике девы для нас - справедливости свет негасимый:
Не затемнить его ввек скверне неправедных дел.
Вот, заметая следы, безумное бродит злодейство,
Смрадным дымом дыша, тщится от кары уйти;
Но настигает его проницательный ум человечий,
Разоблачает, теснит, тайну выводит на свет.
Вот Купидон - это с факелом отрок, нагой и крылатый,
Лук у него и колчан, полный отравленных стрел.
Крылья его - легкомыслия знак, нагота же - бесстыдства,
Отрок же он потому, что неразумна любовь.
Виден в колчане - порок, а в изогнутом луке - коварство;
Факел, стрелы и яд - это мученья любви.
Есть ли что на земле ненадежнее доли влюбленных -
Тех, чьи бессильны тела и празднобродны умы?
Можно ли все прегрешенья открыть, что любовь возжигает?
Нет: все дурные дела выйдут на свет в свой черед.
Можно ли разум напрячь настолько, чтоб справиться с страстью?
Отрок и разуму чужд, и послушанию чужд.
Можно ли в темный колчан безопасно взглянуть и проникнуть?
Можно ли счесть, сколько в нем скрыто язвительных стрел?
Гибельны их острия, несут и пожар, и отраву,
И поражая сердца, ранят, и мучат, и жгут.
Это - преступный и злой прелюбодеяния демон,
Нас он, несчастных, влечет в бездну нечистых услад.
Вечно готов обмануть, готов погубить наши души -
Демонские у него сила, и дело, и цель.
Сны прилетают из двух ворот, - говорят стихотворцы20, -
Верные сны из одних, лживые сны из других.
Верным - из рога врата, а лживым - из кости слоновой;
Верные - зримы очам, лживые - льются из уст.
Ибо обточенный рог для глаза прозрачен и светел,
А на слоновую кость впору лишь зубы точить.
Рог бережет нам от блеска глаза, не страшится мороза;
Схожи на вид и на цвет зуб и слоновая кость.
Двое в басне ворот, и недаром они непохожи -
Ложь гнездится во рту, истину видят глаза.
Так-то, звено к звену, я сказал понемногу о многом -
Чтобы пример привести, долгих не нужно речей.
Послание к королю
Славу твою и тебя, о король, вся земля воспевает,
Но и во многих словах не перескажешь всего.
Если и Рейн и Маас, По и Тибр, и Сону и Рону
Можно измерить, то вот мера твоей похвале.
Неизмерима хвала, и неизмеримою быть ей,
Дондеже мир населен будет людьми и зверьми.
Правда, ее описать я в верных словах не сумею,
Все ж, хоть и мал, не могу о многомощном молчать.
Пусть же шутливая песнь бежит среди шуток веселых,
10 Часто в пути, на бегу их подбирая рукой.
Шуткой с хвалой пополам испещренный листок да отыщет
Тех, кого скоро узрю с Божией помощью сам.
О, лицо, лицо! Ярче трижды промытого злата!
Счастлив, кому суждено вечно с тобой пребывать,
И любоваться челом, достойным своей диадемы,
Что нигде на земле равных себе не нашло,
Голову гордую зреть, подбородок и дивную шею,
Золотоносную длань, что посрамляет нужду.
Голени, грудь и ступни - все в теле его достохвально,
20 Все поражает красой, все лепотою блестит.
О, сколь приятно внимать речам твоим мудропрекрасным,
В них превосходишь ты всех, выше же нет никого.
Выше же нет никого, чья многоискусная мудрость
Столь бы была велика, так же не знала б границ.
Нила шире она и обширней студеного Истра,
Даже Евфрата длинней и не короче, чем Ганг.
Надо ль дивиться тому, что Пастырь предвечный такого
Пастыря в мире избрал стадо свое охранять?
Деда ты возродил прозваньем1, умом - Соломона,
Мощью - Давида-царя, Иосифа - дивной красой.
Ты - охранитель добра, кара злых, расточитель почета:
Вот почему и даны все эти блага тебе.
Так принимай, веселясь, многоцветные груды сокровищ,
Что из Паннонской земли ныне Господь тебе шлет2.
И благодарность за то с благочестьем воздай Громовержцу,
Пусть, как всегда, для него длань твоя будет щедра.
Вот притекли племена, Христу поклониться готовы,
Коих десницей своей ты призываешь к Христу.
Вот явился к нему и гунн с заплетенной косою,
Вере покорен святой тот, что упорствовал встарь.
С ним пусть придет и араб: волосатые оба народа,
Только один заплел кудри, другой - распустил3.
Ты, Кордова, давно накопила богатства без счета,
Так поскорей королю должному должное шли.
Как авары сдались, так сдавайтесь, арабы, номады,
Бросьтесь к ногам короля, выи, колени склонив.
Были не менее вас они и горды, и свирепы,
Но, кто их покорил, тот же и вас покорит.
Он, восседая горе, до Тартара власть простирает,
Он над морями, землей, звездами, твердью царит.
Вот наступает весна, и с нею - всякое счастье
Снидет к тебе и твоим с помощью Божьей, король.
Год обновился опять с весельем по вечным законам,
Матерь-земля, как всегда, снова пускает ростки.
Лес зеленеет листвой, украшаются нивы цветами,
Так стихии свой чин все неослабно блюдут.
Пусть же стекутся послы отовсюду с благими вестями,
Мира залог принесут. Злоба да сгинет навек.
Пусть, воздевая горе и очи, и руки, и душу,
Всяк благодарственный гимн богу поет и поет.
Пусть соберется совет, и молебен отслужат в палатах,
В коих прекраснейший свод сделан искусной рукой.
Пусть в престольный покой возвратятся все совокупно,
Толпы пусть взад и вперед в длинных палатах снуют.
Двери раскройте, но пусть из желающих те лишь вступают,
Коих какой-либо чин пред остальными вознес.
Пусть красавца-царя окружит дорогое потомство4,
Сам же он выше всех, солнцу подобный меж звезд.
Юноши пусть по бокам, а вокруг него встанут девицы,
Свежей подобны лозе, радуя сердце отца.
Карл с Людовиком здесь, из коих второй еще отрок,
Первый уже на губах юности носит убор.
Мощные их тела исполнены юною силой,
Сердце к наукам лежит, крепко в совете оно.
Мыслью сильны, богатством славны, в добродетелях тверды,
Каждый - народа краса, каждый - услада отца.
Да обратит же на них король лучезарные взоры,
Переведет их затем к сонму стоящих девиц,
К хору прелестных девиц, которых никто не превысил
Нравом, одеждой, лицом, верою, телом, душой.
Берта с Хротрудою здесь, а с ними и юная Гисла,
Между прекрасных она - лилия в троице сей.
Рядом же с нею стоит Лиутгарда в красе своей мощной,
Та, что сверкает умом и благочестьем своим.
Образованьем блестит, но больше - благими делами,
Равно приятная всем, людям простым и вождям.
Сердцем мягка, и дарами щедра, и приветлива речью,
Силится всем угодить, не повредить никому.
Также к наукам она прилежит и прилежно стремится
Хитрости мудрых искусств в замок ума заключить.
Пусть же семья короля быстра в угождении будет.
Наперебой торопясь знаки любви оказать.
Мантии обе его и мягкие снять рукавицы
Карл пускай поспешит, меч же Людовик возьмет.
Чуть он воссядет, дары вперемежку со сладким лобзаньем
Дочери все поднесут - это подарки любви.
Хротруд фиалки дарит, Берта - розы и лилии - Гисла:
Нектар с амврозией даст в дар ему каждая дочь.
Хилтруд - Цереры дары, фрукты - Ротхайд, вино - Теодрада,
Все различны лицом, но красотою равны.
Эта камнями горит, а та - багряницей и златом,
Здесь - из алых камней, там - из зеленых убор.
Этой застежка идет, а ту украшают запястья,
Та щеголяет каймой, той ожерелье к лицу.
Эта в лиловый наряд, а та разоделась в шафранный,
Мягкий нагрудник - одной, красный - другой по душе.
Речью приятной одна, забавой прельщает другая,
Эта - походкой отцу нравится, та же - смешком.
Если б святейшая тут сестра короля оказалась,
Сладкий дала б поцелуй брату, а братец - сестре.
Но столь сильный восторг утаила б на лике спокойном,
Радости помня, что даст ей Вековечный жених.
И как точнее постичь ей тайны Святого Писанья,
Царь вразумил бы ее - он, кого Бог вразумил.
Пусть соберутся вожди и с весельем вкруг мощного станут,
Каждый из них поспешит дело исполнить свое.
Тирсис да будет, как встарь, готов к государевой службе,
Будет усерден и скор сердцем, рукой и ногой.
Выслушать должен король различного рода прошенья -
Примет с охотой одни и промолчит о других,
Этим прикажет войти, а тем дожидаться покамест,
Этим внутри постоять, тем - за дверьми повелит.
Пусть он у трона стоит, муж лысый, но неутомимый,
Все со смирением он, все с береженьем вершит.
Тут же - с веселым лицом и ласковым взором епископ6,
Благостно сердце его и благосклонны уста.
Твердая вера в Христа, благодать освященного сана,
Дух незлобивый смогли к Богу приблизить его.
Пусть же он благословит еду и питье государя,
Все, что вкушает король, пусть принимает и он.
Пусть тут будет и Флакк7 - он слава наших поэтов,
Ибо лирической он ловко слагает стопой;
Он же - могучий софист, и он же - певец благозвучный,
Он же силен умом, он же делами силен.
Пусть же нам изъяснит он догмы Святого Писанья
Или шутя разрешит чисел тугие узлы.
Будет то очень легка, то запутана Флакка загадка,
Или коснется мирских, или небесных наук.
Будет король среди тех, кто задачу решить пожелает:
Он бы, конечно, сумел хитрости Флакка постичь.
Голосом звучен, прилежен умом и речами изящен,
Рикульф8 пусть подойдет, верой и знаньем богат;
Правда, не маленький срок он пробыл в стране отдаленной,
Все ж не с пустою рукой он возвращается к нам.
Сладкую песню, Гомер, я воспел бы тебе, если б был ты
Здесь же; но раз тебя нет, муза моя промолчит.
Но Эркамбальда зато присутствием будем богаты:
Пару таблиц он с собой носит в надежной руке.
Сбоку таблицы висят, но не медлят в руках очутиться,
Запоминают слова, немы, но все ж говорят.
Лентул меж тем подойдет, принесет усладительных фруктов:
Фрукты в корзине несет, верность же - в замке души.
Скор он одним лишь умом, в остальном же весьма непроворен:
Будь, добрый Лентул, быстрей ты и в шагах, и в речах.
Нардул туда и сюда торопливым бегает шагом,
Как муравей, без конца мечется взад и вперед.
В маленьком доме его немалый жилец обитает,
В недрах груди небольшой нечто большое живет.
Пусть он то книги свои, то предметы искусства приносит
160 Или пусть стрелы острит, скотта стараясь сразить.
Скотт! Коль с тобой я сойдусь, то получишь ты те поцелуи,
Кои, ушастый осел, волк залепил бы тебе;
Раньше пес зайца взрастит или волк вероломный - овечку,
Раньше трусливая мышь в бегство кота обратит,
Нежели вздумает гет со скоттом вступить в перемирье, -
Если б он даже хотел, было б, как ветер, оно.
Тот или бед натворит, или скроется, Австра быстрее:
Может ли быть он иным? Он ведь всего только скотт.
Надо б ту букву отнять, что в азбуке значится третьей,
170 В кличке же злого врага будет на месте втором,
Первою в «крыше» стоит и второю в слове «скитаться»,
Третьей во «вскрытье» она, в «сроке» четвертой звучит.
Он опускает в речах ту букву; итак, без сомненья,
Как себя сам он зовет, точно таков он и есть.
Будет и Фредегис тут, левит наш почтенный, с Осульфом14,
Оба искусством сильны, оба познаний полны.
Эркамбальд, Осульф и Нард сойдутся пускай воедино -
Право, годятся все три в ножки тому же столу.
Толще, конечно, один, другой же будет потоньше,
180 Но, если мерить на рост, все меж собою равны.
Из плодоносных хором Меналк15 пусть появится снова,
Неутомимый, с чела пот отирая рукой.
Часто он входит опять, окруженный густыми рядами
Хлебников и поваров, чин придворный блюдя,
Бережно делая все. Пусть разные яства и блюда
Ставит он перед честным троном царя своего.
Пусть виночерпий войдет: это будет наш Эппин16 умелый,
Пусть он сосуды несет дивные с вкусным питьем.
Пусть приглашенные вкруг за завтрак монарший садятся,
Пусть же веселия дар будет им послан с небес.
Сядет отец Альбин, и речь приготовит честную,
Пищу изволит приять в руку, а после в уста.
Твой ли он кубок вкусит, о Вакх, иль напиток Цереры,
Или (ведь все может быть!) даже и тот и другой?
Станет он лучше учить, и свирель его лучше взыграет,
Если учительной он недра груди оросит.
Да удалится кисель и ты, о творожная груда:
С пряною пищею стол пусть к нам поближе стоит.
Здесь да участвуют все, сидящий вместе с стоящим,
Пьют без различья вино, вкусные яства едят.
Счастливо пир завершив, уберут и столы, и подмостки,
Выйдет народ из палат, радость сопутствует всем.
Но, оставшись внутри, воспоет Теодульфова муза, -
Пусть же она королям будет мила и вождям.
Может, услышит ее крепко скроенный Вибод-воитель18,
Жирной главою качнет трижды-четырежды он.
Мрачно он будет глядеть, с угрожающим взором и речью,
И за спиной на меня много обрушит угроз.
Если ж его к себе подзовет государева милость,
Шагом нетвердым к нему, шаткой походкой бредет,
И впереди груди пойдет раздутое чрево.
Сам он по голову - Зевс, а по походке - Вулкан.
Но, среди всех этих дел, когда будут читать наши строки,
Пусть и скоттик притом, вор беззаконный, стоит,
Мрачная тварь, супостат, бледный ужас, чума моровая,
Язва сутяжная, тварь злобная, мерзость сама,
Дикая, гнусная тварь, ленивая тварь, нечестивец,
Тварь, что всем праведным враг, тварь, что всем добрым вредит!
Шею закинув назад, предстанет он, криворукий,
Руки кривые свои к глупому сердцу прижмет,
Ошеломлен, удивлен, дрожащий, сопящий, свирепый,
Уши, глаза напряжет, ноги, и руки, и ум.
Знаками резкими он то то порицает, то это,
То испускает лишь вздох, то озлобленную брань;
То повернется к чтецу, а то ко всем предстоящим
Знатным вельможным мужам, шага не ступит умно.
Жаром хуленья объят, пусть враг мой лихой кипятится:
Много хотения в нем, только умения нет.
Кое-чему научен, но знает нетвердо, неверно;
В том, в чем не смыслит азов, мнит он себя знатоком.
Все это выучил он не затем, чтобы мудрым считаться,
Но чтобы в споре всегда во всеоружии быть.
Много знал, мало постиг, о многом проведал невежда,
Что же сказать мне еще? Знает, а все ж не знаток.
После король на покой удалится, а всяк - восвояси.
Выйдет веселым король, выйдет веселым народ.
Ты же, свирель, помолись, чтобы добрый король возвратился
И о спасении тех, кто этой шуткой задет.
Чтоб не обиделся кто, да поможет мне милость Христова,
Кротко сносящая все, все, что не злобно, любя.
Кто ж ее вовсе лишен, кто великим сим даром не взыскан,
Пусть обижается тот, дела мне нет до него.
Тот, кто тебя, о король, всевластьем мирским возвеличил,
Пусть в небесах тебе даст лучшую, вечную жизнь.
Текст приводится по изданию: Памятники средневековой латинской литературы. VIII-IX века / Отв. ред. М.Л. Гаспаров; Ин-т мировой лит. им. А.М. Горького РАН. - М. : Наука, 2006.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky