О детстве митрополита Антония Сурожского
В ближайшие месяцы выйдет моя рецензия на блестящую биографию Антония Сурожского (1914-2003), написанную Аврил Пайман (я бы назвал ее жизнеописание образцовым, хотя в нем, конечно, очень многое (по понятным причинам) осталось "за кадром" - и без того для многих грубых и примитивных натур, у которых "всегда все однозначно", личность митр. Антония кажется соблазном и преткновением) и моя большая научная статья о владыке (еще работаю над ней).
А пока поделюсь чудесным фото совсем маленького Андрея Блума, который запечатлен на руках любящего отца Бориса Эдуардовича Блума (1882-1937), главного консула Российской империи в Персии, и еще не познал всех суровых испытаний, которые были ему уготованы (утрата всякой стабильности и привычной поддержки от близких, погружение в абсолютно чуждую среду, нищета, голод, уход отца из семьи, отсутствие каких-либо перспектив на будущее, крах всего мироощущения и проч.).
Когда я читал книгу Пайман, то во мне одно время все клокотало от сочувствия к будущему митрополиту, оказавшемуся в бездушной школе-интернате в неблагополучном районе Парижа. "Никогда в жизни я не испытывал столько страха и боли - и физической, и эмоциональной. Чему я научился тогда, кроме того чтобы физически выносить довольно многое, это тем вещам, от которых мне пришлось потом очень долго отучаться: во-первых, что всякий человек, любого пола, возраста и размера, вам от рождения враг и опасность; во-вторых, что можно выжить, только если стать совершенно бесчувственным и каменным; в-третьих, что можно жить, только если умеешь жить, как зверь в джунглях", - так впоследствии вспоминал митр. Антоний о своем тяжелом детстве.
Эта школа, как пишет Пайман, "нагоняла тоску и страх: в спальне стояло семьдесят кроватей, с которых ночью было запрещено вставать, даже чтобы сходить в туалет". Нормой было применение телесных наказаний - нечто, до того Антонию совершенно незнакомое (в его семье они никогда не практиковались), не говоря о том, что в дореволюционной России дворянские дети освобождались от них по закону. Некоторые дети носили с собой ножи и охотно пускали их в ход, если чувствовали чей-то страх и слабину. Преподаватели были не менее жестокими и всячески презирали этот "нищий сброд".
Поскольку у его семьи совершенно не было денег на что-то лучшее для него, Андрей твердо решил ничего не говорить о своих бедах матери и бабушке. Но, как отмечает его биограф, "в свои десять лет он чувствовал себя столь несчастным, что даже старался угодить под машину, перебегая улицы с закрытыми глазами. Однажды его попытка чуть не увенчалась успехом, за что он получил жестокий нагоняй от разъяренного парижского таксиста".
Однако я бы сейчас хотел вспомнить более ранний случай из его детства - одновременно чудесный и трагический. Вот как об этом пишет Пайман: "Православному "ортодоксальному" мальчику отказал в религиозном обучении сначала раввин - как христианину, а потом католический священник - как еретику. Противник дрессировки детей в ложно-благочестивом духе, наш герой и тогда, и позже считал такой оборот событий для себя несомненным благом; однако то, что его отвергли, ясно показало ему, что он - чужой.
Впрочем, более болезненно он воспринял реакцию классной руководительницы на свое первое сочинение на тему "Кем я хочу стать, когда вырасту". Под впечатлением от похода в венский зоопарк живой и подвижный Андрей решил, что не может быть ничего прекраснее, чем стать обезьяной, скачущей и резвящейся в зеленых ветвях - о чем он весьма вдохновенно и написал в своем сочинении, сопроводив его собственными иллюстрациями.
Когда классная руководительница попросила его встать, он не оробел: привычный к поощрению и похвалам за свои фантазийные рисунки, он к тому же понимал, что написать сочинение на немецком языке для восьмилетнего франко- и русско-говорящего мальчика, выросшего в Персии, было несомненным достижением. Однако вместо похвалы классная руководительница язвительно высмеяла его перед всем классом.
Она объявила, что перед ними стоит деградирующий русский варвар, который вместо того, чтобы стремиться послужить своему отечеству в каком-нибудь полезном звании, бесстыдно заявляет о своем желании вернуться в дикое состояние бессловесной твари. У маленького Андрея была игрушечная обезьянка с лукавой мордочкой и грустными умными глазами; в рассуждениях Владыки Эдем всегда был близок тому состоянию жизнерадостной невинности и единства с природным миром, которое он по-детски попытался отразить в своем школьном сочинении. Слова классной руководительницы не только задели его национальное и интеллектуальное достоинство; он почувствовал себя уязвленным в своих самых сокровенных мечтах".
Я когда впервые это прочел, не мог не вспомнить о "Великом Мудреце" Сунь Укуне, известном как Царь обезьян из великого китайского романа "Путешествие на Запад" Но вообще чудо, что вопреки всем этим обстоятельствам из Андрея Блума вырос такой Светоч христианства.
Как только мои рецензия и статья выйдут - дам на них ссылки в блоге.
Вы можете подписаться на мой телеграм-канал: https://t.me/podosokorsky
А пока поделюсь чудесным фото совсем маленького Андрея Блума, который запечатлен на руках любящего отца Бориса Эдуардовича Блума (1882-1937), главного консула Российской империи в Персии, и еще не познал всех суровых испытаний, которые были ему уготованы (утрата всякой стабильности и привычной поддержки от близких, погружение в абсолютно чуждую среду, нищета, голод, уход отца из семьи, отсутствие каких-либо перспектив на будущее, крах всего мироощущения и проч.).
Когда я читал книгу Пайман, то во мне одно время все клокотало от сочувствия к будущему митрополиту, оказавшемуся в бездушной школе-интернате в неблагополучном районе Парижа. "Никогда в жизни я не испытывал столько страха и боли - и физической, и эмоциональной. Чему я научился тогда, кроме того чтобы физически выносить довольно многое, это тем вещам, от которых мне пришлось потом очень долго отучаться: во-первых, что всякий человек, любого пола, возраста и размера, вам от рождения враг и опасность; во-вторых, что можно выжить, только если стать совершенно бесчувственным и каменным; в-третьих, что можно жить, только если умеешь жить, как зверь в джунглях", - так впоследствии вспоминал митр. Антоний о своем тяжелом детстве.
Эта школа, как пишет Пайман, "нагоняла тоску и страх: в спальне стояло семьдесят кроватей, с которых ночью было запрещено вставать, даже чтобы сходить в туалет". Нормой было применение телесных наказаний - нечто, до того Антонию совершенно незнакомое (в его семье они никогда не практиковались), не говоря о том, что в дореволюционной России дворянские дети освобождались от них по закону. Некоторые дети носили с собой ножи и охотно пускали их в ход, если чувствовали чей-то страх и слабину. Преподаватели были не менее жестокими и всячески презирали этот "нищий сброд".
Поскольку у его семьи совершенно не было денег на что-то лучшее для него, Андрей твердо решил ничего не говорить о своих бедах матери и бабушке. Но, как отмечает его биограф, "в свои десять лет он чувствовал себя столь несчастным, что даже старался угодить под машину, перебегая улицы с закрытыми глазами. Однажды его попытка чуть не увенчалась успехом, за что он получил жестокий нагоняй от разъяренного парижского таксиста".
Однако я бы сейчас хотел вспомнить более ранний случай из его детства - одновременно чудесный и трагический. Вот как об этом пишет Пайман: "Православному "ортодоксальному" мальчику отказал в религиозном обучении сначала раввин - как христианину, а потом католический священник - как еретику. Противник дрессировки детей в ложно-благочестивом духе, наш герой и тогда, и позже считал такой оборот событий для себя несомненным благом; однако то, что его отвергли, ясно показало ему, что он - чужой.
Впрочем, более болезненно он воспринял реакцию классной руководительницы на свое первое сочинение на тему "Кем я хочу стать, когда вырасту". Под впечатлением от похода в венский зоопарк живой и подвижный Андрей решил, что не может быть ничего прекраснее, чем стать обезьяной, скачущей и резвящейся в зеленых ветвях - о чем он весьма вдохновенно и написал в своем сочинении, сопроводив его собственными иллюстрациями.
Когда классная руководительница попросила его встать, он не оробел: привычный к поощрению и похвалам за свои фантазийные рисунки, он к тому же понимал, что написать сочинение на немецком языке для восьмилетнего франко- и русско-говорящего мальчика, выросшего в Персии, было несомненным достижением. Однако вместо похвалы классная руководительница язвительно высмеяла его перед всем классом.
Она объявила, что перед ними стоит деградирующий русский варвар, который вместо того, чтобы стремиться послужить своему отечеству в каком-нибудь полезном звании, бесстыдно заявляет о своем желании вернуться в дикое состояние бессловесной твари. У маленького Андрея была игрушечная обезьянка с лукавой мордочкой и грустными умными глазами; в рассуждениях Владыки Эдем всегда был близок тому состоянию жизнерадостной невинности и единства с природным миром, которое он по-детски попытался отразить в своем школьном сочинении. Слова классной руководительницы не только задели его национальное и интеллектуальное достоинство; он почувствовал себя уязвленным в своих самых сокровенных мечтах".
Я когда впервые это прочел, не мог не вспомнить о "Великом Мудреце" Сунь Укуне, известном как Царь обезьян из великого китайского романа "Путешествие на Запад" Но вообще чудо, что вопреки всем этим обстоятельствам из Андрея Блума вырос такой Светоч христианства.
Как только мои рецензия и статья выйдут - дам на них ссылки в блоге.
Вы можете подписаться на мой телеграм-канал: https://t.me/podosokorsky