Умер легендарный московский библиофил Алексей Венгеров
23 декабря ушёл из жизни Алексей Анатольевич Венгеров, известнейший в кругах московских коллекционеров собиратель книг, доктор технических наук, организатор выставок, инициатор культурологических и издательских проектов. Самым ярким из них является проект «В некотором царстве...» - это книги о книгах, оказавших наибольшее влияние на развитие культуры и общественной мысли в России. Начало этому проекту дала выставка «Старая русская книга», организованная А.А. Венгеровым два десятилетия назад в Нюрнберге. Тома издания «В некотором царстве…», полные увлекательных рассказов о книгах, их авторах, издателях, переплётчиках и владельцах, написаны в жанре «Библиохроники». В них содержатся многочисленных описания сохранившихся в единичных экземплярах книг в хронологическом порядке от первопечатного «Апостола» до изданий 1920 - 1930-х годов. А.А. Венгеров - член Московского клуба библиофилов. Изданные им серии получили Лермонтовскую медаль РАН, премию Правительства России в области культуры (2012), премию Дмитрия Лихачева и другие.
Павел Крючков в одном из своих обзоров для "Нового мира" (2016, №11) писал о нем: "Алексей Анатольевич, как он сам мне сказал, человек «отравленный культурой». Ему есть «ради чего жить», он все время находится в «режиме удивления». И - в печали, мне даже показалось, в какой-то особенной, злой печали, «со сцепленными зубами». Ведь он постоянно имеет дело с теми самыми, ушедшими на дно «атлантидами», изрядная часть которых, правда, хранится за стенками его книжных шкафов и через все эти «библиохроники», через его серийные книжные проекты все-таки приходит к нашему и мировому читателю".
В программе Ивана Толстого на Радио Свобода в 2011 году сам Алексей Венгеров так рассказывал о своей страсти к книгам: "Итак, возьмем книгу в нашем старом представлении. Что трансформировалось? Информационный аспект книги исчезает на наших с вами глазах. Переход от этих глинобитных табличек Месопотамии к дискам и прочим носителям - налицо, за астрономически короткий срок, пару тысяч лет. Таким образом, что в этой книге написано, я могу сегодня выяснить из других источников. Более того, я тут несколько раз, как технарь, предполагал, что если я через глазное дно умудряюсь загнать семантику в некие разделы мозга, то почему бы не предположить (здесь вспоминается аналогия с Жюль Верном), что через пару десятилетий таблетку с надписью "Анна Каренина" я проглочу, и она у меня через пищеварительную систему и кровеносную точно так же расположится в нужном рецепторе. Путь посмеются.
Экзистенционный аспект исчез и исчезает на глазах. По каким соображениям? Потому что делать это дело бизнесом становится все труднее и труднее. Поскольку, во-первых, исчезают книги в хорошем состоянии. Люди, обладающие средствами, готовы платить большие деньги, но при условии, что книга отвечает всем требованиям временным, состояния и прочее. Меня поражают французские антикварные рынки, их порядка 30 каждое воскресенье разбивается, то я там могу взять в руки книгу достаточно давнего срока, даже инкунабулу, причем инкунабулу по их меркам, то есть 1501 год предельно, потому что инкунабула в России сдвинута на сто лет - это 1591 год.
Сегодня инвестиционная составляющая книг в связи с появлением на русском, в частности, рынке огромного количества растрепанных, сделанных в новых переплетах, тех самых, о которых мы с вами говорили, книгах для меня лично утратили интерес. Не потому, что я ханжа, я далеко не монах, но гламурные девицы меня не привлекают, а книжки в новых переплетах очень напоминают мне гламур. Я приводил пример с фресками Помпеи, есть десятки примеров, в конце концов, на дне Эгейского моря находите амфору, а есть десятки сделанных копий. Но амфора, найденная там, все-таки остается древнегреческой амфорой. Поэтому книга, которая сохранила все свои онеры, все свои качества, присущие ей при выходе, не потому, что она должна быть нечитанная. Я, кстати, в равной мере не люблю не разрезанные книги, потому что неразрезанные книги носят тоже патологический характер. Ну, хорошо, если их не умели прочесть, поскольку на следующий день после ее приобретения хозяин получит инфаркт, не дай бог, конечно. Но если он ее поставил как библиографическую, вещевую редкость, то это мне напоминает кресла, расставленные в гостиной, но покрытые белыми чехлами. Вот сюда не садитесь, здесь не прикасайтесь.
Поэтому книга для меня осталась единственным весомым элементом моего существования, и эта связь времен, ощущение прикосновения к ней живых людей, не только поскольку она вышла при жизни, но и в виде маргиналий - автографов и всяческих писем Ивана Александровича Гончарова о том, что он не заплатил за фотографии, которые ему прислал придворный фотограф Левицкий, он очень извиняется за то, что он не смог расплатиться, поэтому он посылает экземпляр “Обыкновенной истории”. Это совершенно другие ощущения от книг. Кому-то покажется, что это такой сдвиг по фазе от жира, но я себя ощущаю так: в финале жизни я книгу холю и лелею, я считаю, что все Апраксины, все Куракины, все Шереметьевы - это мои соседи по площадке, волей случая разнесенные со мной на 200-300 лет. Тогда я через эту книгу и через ее описание в Библиохрониках начинаю понимать их бытование, что для меня очень важно. Почему поссорилась Екатерина с Дашковой, и что там у них произошло? Всем же понятно, что она ей очень помогла в этой истории в Ропше, все-таки, как-никак, президент Академии наук, однако потом тетки рассорились, извините за фамильярность.
Короче говоря, книга для меня абсолютно живой предмет существования моих предков. И так как я очень любил и мать, и отца, и дедушку, и бабушку, особенно по линии деда, который воевал, был полковым офицером, полковым хирургом в Очаковском лейб-гвардии полку, и я в детстве бегал по кабинету, заваленному вот этими книгами, и все они были в идеальном состоянии, совершенно не понимая, о чем эти книги, я просто помню, что его стол был заставлен кусками и осколками всяких снарядов, которые он извлекал из тел раненых во время операции.
Какие книги я никогда, скажем, не продам? Книги, принадлежавшие маме. Вот мама мне подарила “Гиперболоид инженера Гарина” в 1940 году, а войну я встретил 8-летним мальчиком, я сбрасывал зажигалки с московских домов, получив в руки большие шпицы. У нас крыша была плоская, такой был экспериментальный дом, куда по сигналу воздушной тревоги мы с мамой забирались с еще оставшимися женщинами. Это было в августе. В июле они начали бомбить, 23 июля, ровно через месяц после объявления войны. Я сбрасывал зажигалки. Атмосфера в семье была книжной, на ночь мне всегда читались книги. Правда, не всегда удачные. Бабушка у меня была очень известным педиатром, она кончила Лозаннский медицинский институт, но на ночь она почему-то решила читать мне Гоголя. Поэтому от “Вия” я шарахаюсь до сих пор, потому что свиное рыло, которое там проникает в форточку, а издание было сойкинское, иллюстрированное, очень страшные иллюстрации, и уж конечно “а поворотись-ка, сынку, я тебя породил, я тебя и убью” - это впечатление, которое я унесу с собой в могилу, совершенно ясно.
То есть, книга для меня вполне одухотворенное, живое существо, связывающее меня с жизнью моих родителей, и я очень хочу передать это сыну и внучкам, где у меня возникают некие сомнения. Не в отношении сына, а в отношении девчонок. Но вот тут у меня нет уверенности, потому что русская литература - это такая специфическая штука, хотя я отношусь хорошо ко многим вещам, и к Гессе, и к обоим Маннам, и продолжаю читать это все, и к Бёллю, есть авторы, которые меня очень занимают. Не очень, по-видимому, неверно, неправильно отношусь в Кафке, есть у меня некоторые соображения по этому поводу. Но вот книга остается только в одном единственном аспекте - это аспект одухотворенного, живого существа, связывающего меня неразрывной нитью с прошлым".
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Павел Крючков в одном из своих обзоров для "Нового мира" (2016, №11) писал о нем: "Алексей Анатольевич, как он сам мне сказал, человек «отравленный культурой». Ему есть «ради чего жить», он все время находится в «режиме удивления». И - в печали, мне даже показалось, в какой-то особенной, злой печали, «со сцепленными зубами». Ведь он постоянно имеет дело с теми самыми, ушедшими на дно «атлантидами», изрядная часть которых, правда, хранится за стенками его книжных шкафов и через все эти «библиохроники», через его серийные книжные проекты все-таки приходит к нашему и мировому читателю".
В программе Ивана Толстого на Радио Свобода в 2011 году сам Алексей Венгеров так рассказывал о своей страсти к книгам: "Итак, возьмем книгу в нашем старом представлении. Что трансформировалось? Информационный аспект книги исчезает на наших с вами глазах. Переход от этих глинобитных табличек Месопотамии к дискам и прочим носителям - налицо, за астрономически короткий срок, пару тысяч лет. Таким образом, что в этой книге написано, я могу сегодня выяснить из других источников. Более того, я тут несколько раз, как технарь, предполагал, что если я через глазное дно умудряюсь загнать семантику в некие разделы мозга, то почему бы не предположить (здесь вспоминается аналогия с Жюль Верном), что через пару десятилетий таблетку с надписью "Анна Каренина" я проглочу, и она у меня через пищеварительную систему и кровеносную точно так же расположится в нужном рецепторе. Путь посмеются.
Экзистенционный аспект исчез и исчезает на глазах. По каким соображениям? Потому что делать это дело бизнесом становится все труднее и труднее. Поскольку, во-первых, исчезают книги в хорошем состоянии. Люди, обладающие средствами, готовы платить большие деньги, но при условии, что книга отвечает всем требованиям временным, состояния и прочее. Меня поражают французские антикварные рынки, их порядка 30 каждое воскресенье разбивается, то я там могу взять в руки книгу достаточно давнего срока, даже инкунабулу, причем инкунабулу по их меркам, то есть 1501 год предельно, потому что инкунабула в России сдвинута на сто лет - это 1591 год.
Click to viewСегодня инвестиционная составляющая книг в связи с появлением на русском, в частности, рынке огромного количества растрепанных, сделанных в новых переплетах, тех самых, о которых мы с вами говорили, книгах для меня лично утратили интерес. Не потому, что я ханжа, я далеко не монах, но гламурные девицы меня не привлекают, а книжки в новых переплетах очень напоминают мне гламур. Я приводил пример с фресками Помпеи, есть десятки примеров, в конце концов, на дне Эгейского моря находите амфору, а есть десятки сделанных копий. Но амфора, найденная там, все-таки остается древнегреческой амфорой. Поэтому книга, которая сохранила все свои онеры, все свои качества, присущие ей при выходе, не потому, что она должна быть нечитанная. Я, кстати, в равной мере не люблю не разрезанные книги, потому что неразрезанные книги носят тоже патологический характер. Ну, хорошо, если их не умели прочесть, поскольку на следующий день после ее приобретения хозяин получит инфаркт, не дай бог, конечно. Но если он ее поставил как библиографическую, вещевую редкость, то это мне напоминает кресла, расставленные в гостиной, но покрытые белыми чехлами. Вот сюда не садитесь, здесь не прикасайтесь.
Поэтому книга для меня осталась единственным весомым элементом моего существования, и эта связь времен, ощущение прикосновения к ней живых людей, не только поскольку она вышла при жизни, но и в виде маргиналий - автографов и всяческих писем Ивана Александровича Гончарова о том, что он не заплатил за фотографии, которые ему прислал придворный фотограф Левицкий, он очень извиняется за то, что он не смог расплатиться, поэтому он посылает экземпляр “Обыкновенной истории”. Это совершенно другие ощущения от книг. Кому-то покажется, что это такой сдвиг по фазе от жира, но я себя ощущаю так: в финале жизни я книгу холю и лелею, я считаю, что все Апраксины, все Куракины, все Шереметьевы - это мои соседи по площадке, волей случая разнесенные со мной на 200-300 лет. Тогда я через эту книгу и через ее описание в Библиохрониках начинаю понимать их бытование, что для меня очень важно. Почему поссорилась Екатерина с Дашковой, и что там у них произошло? Всем же понятно, что она ей очень помогла в этой истории в Ропше, все-таки, как-никак, президент Академии наук, однако потом тетки рассорились, извините за фамильярность.
Короче говоря, книга для меня абсолютно живой предмет существования моих предков. И так как я очень любил и мать, и отца, и дедушку, и бабушку, особенно по линии деда, который воевал, был полковым офицером, полковым хирургом в Очаковском лейб-гвардии полку, и я в детстве бегал по кабинету, заваленному вот этими книгами, и все они были в идеальном состоянии, совершенно не понимая, о чем эти книги, я просто помню, что его стол был заставлен кусками и осколками всяких снарядов, которые он извлекал из тел раненых во время операции.
Какие книги я никогда, скажем, не продам? Книги, принадлежавшие маме. Вот мама мне подарила “Гиперболоид инженера Гарина” в 1940 году, а войну я встретил 8-летним мальчиком, я сбрасывал зажигалки с московских домов, получив в руки большие шпицы. У нас крыша была плоская, такой был экспериментальный дом, куда по сигналу воздушной тревоги мы с мамой забирались с еще оставшимися женщинами. Это было в августе. В июле они начали бомбить, 23 июля, ровно через месяц после объявления войны. Я сбрасывал зажигалки. Атмосфера в семье была книжной, на ночь мне всегда читались книги. Правда, не всегда удачные. Бабушка у меня была очень известным педиатром, она кончила Лозаннский медицинский институт, но на ночь она почему-то решила читать мне Гоголя. Поэтому от “Вия” я шарахаюсь до сих пор, потому что свиное рыло, которое там проникает в форточку, а издание было сойкинское, иллюстрированное, очень страшные иллюстрации, и уж конечно “а поворотись-ка, сынку, я тебя породил, я тебя и убью” - это впечатление, которое я унесу с собой в могилу, совершенно ясно.
То есть, книга для меня вполне одухотворенное, живое существо, связывающее меня с жизнью моих родителей, и я очень хочу передать это сыну и внучкам, где у меня возникают некие сомнения. Не в отношении сына, а в отношении девчонок. Но вот тут у меня нет уверенности, потому что русская литература - это такая специфическая штука, хотя я отношусь хорошо ко многим вещам, и к Гессе, и к обоим Маннам, и продолжаю читать это все, и к Бёллю, есть авторы, которые меня очень занимают. Не очень, по-видимому, неверно, неправильно отношусь в Кафке, есть у меня некоторые соображения по этому поводу. Но вот книга остается только в одном единственном аспекте - это аспект одухотворенного, живого существа, связывающего меня неразрывной нитью с прошлым".
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky