Анджела Бринтлингер: "Державин служил Ходасевичу образцом высокоморального поведения"
С разрешения издательства публикую фрагмент из книги: Бринтлингер А. В поисках «полезного прошлого»: биография как жанр в 1917-1937 годах / Пер. с англ. А. Степанова. - СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2020. - 336 с. - (Серия «Современная западная русистика» = «Contemporary Western Rusistika»).
Аннотация: "В центре внимания автора оказывается творчество Владислава Ходасевича, Юрия Тынянова и Михаила Булгакова, которые не только занимались историей и теорией литературы, но и обращались к жанру биографии в самом широком смысле - создавая художественные произведения, литературные биографии и пьесы, тем самым осмысляя свое прошлое и настоящее, а также самих себя как писателей".
Из Главы 4 "В поисках героя: Ходасевич и его Державин"
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
А.С. Пушкин. Евгений Онегин
Париж. 13 января 1929 года. На страницах парижской газеты «Возрождение» Ходасевич жалуется, что «для критической и историко-литературной работы условия эмиграции исключительно неблагоприятны». Тем не менее творчество самого Ходасевича расцвело именно за рубежом. Здесь он написал свою замечательную биографию Г.Р. Державина, а также множество статей и эссе как о современной литературе, так и о Пушкине. Для Ходасевича эмиграция означала поэтическую «ночь», но критическая и историко-литературная работа захватила его, несмотря на всю неблагоприятность условий. В 1920-е годы, за рубежом, поэт начал размышлять о культурно-политической ситуации, в которой оказались, с одной стороны, он сам и другие русские эмигранты, а с другой - те, кто остался на родине. Русская культура разделилась надвое и, как тогда казалось, ей уже никогда не суждено было воссоединиться.
Ходасевич и другие эмигранты задавались вопросами, сможет ли русская культура выжить и расцвести, представляя собой, по сути, два отдельных организма, или же одна из частей, а может быть и обе обречены на деградацию и смерть? Поэт нашел ответы на эти вопросы в жизни и творчестве Державина. Ходасевич полагал, что русская культура почти мертва, она достигла окончания жизненного цикла, начавшегося с Державина. По мнению Ходасевича, Державин был «детством» русской литературы, а творивший на рубеже столетий Чехов - ее предсмертным вздохом. И если русской литературе было суждено возродиться, то она должна была начать новый цикл и снова пройти через стадию детства, через новый державинский этап.
Ходасевич прибегал к органической метафоре, представляя русскую культуру как проживающую жизненный цикл целостность, но он не был уверен в том, что ей суждено возродиться в новом теле. Поэт чувствовал дыхание умирающего и был свидетелем посмертного разложения и декаданса символистской эпохи. Он думал о том, что если русской культуре и суждено возродиться, то именно его долг - попытаться указать ей путь к жизни. Ходасевич понимал, что не сможет повести ее вперед, но способен ее чему-то научить. Оставаясь сторонним наблюдателем, можно попытаться указать как на смертельно опасные явления, которых следует избегать, так и на здоровые примеры из прошлого, которым можно подражать сейчас. Отсюда поиск Ходасевичем целостного и энергичного «положительного героя» прошедших лет, способного послужить образцом; поиск, как ни странно, очень похожий на соответствующий процесс в советской литературе, нуждающейся в положительном герое в трактовке социалистического реализма. По обе стороны границы шел поиск модели, способной вывести русскую культуру в новую эпоху. Ходасевич выбрал в качестве такого образца не центральную фигуру всей русской словесности - Пушкина, а его предшественника - Державина.
Когда в конце 1920-х годов Ходасевич принялся за написание книги о Державине, он уже практически перестал писать стихи. Ему не было еще и 45 лет, но он, как старик, начинал оглядываться на свою жизнь и оценивать свою эпоху. Подобно старику Державину, Ходасевич чувствовал себя «поэтом прошедшего времени». Кроме того, державинское стремление отыскать преемника - нового Державина [Ходасевич 1997а: 372], которого старый поэт распознал в юном Пушкине, повторялось в бесплодном поиске, который вел в поздние годы Ходасевич: ему хотелось оставить законного наследника своей поэтической традиции. Молодых поэтов русского зарубежья не интересовала классическая поэзия, и Ходасевич чувствовал себя последним звеном в этой поэтической цепи.
Жизнь в изгнании, за пределами родной культуры и в маргинальном пространстве чужого мира, а также осознание тяжелых последствий революции для будущего русской культуры заставляли Ходасевича, как и других эмигрантов, размышлять о прошлом России, и в особенности о ее писателях. «Державин» был его первой - и единственной увенчавшейся успехом - попыткой написать биографию. Он намеревался также написать биографию Пушкина, но так и не сумел завершить этот проект. Тот факт, что Ходасевич выбрал Державина в качестве героя своей первой биографии, весьма примечателен. В речи, произнесенной в 1921 году в Петрограде на памятном собрании по случаю годовщины смерти Пушкина, Ходасевич назвал имя Пушкина паролем для русской интеллигенции - словом, с помощью которого истинные ценители литературного и культурного наследия узнают друг друга среди того, что он определил как сгущающуюся тьму солнечного затмения [Ходасевич 1996б: 85]. Если имя Пушкина служило паролем, связывающим русских на родине и за рубежом, то почему же Ходасевич выбрал не Пушкина, а Державина, чтобы создать «полезное прошлое» для будущего эмиграции?
Если на Пушкина Ходасевич ориентировался как на своего поэтического предшественника, то Державин занимал в его мыслях и чувствах совершенно особое место, выступая олицетворением здорового равновесия жизни и искусства, способного послужить образцом для будущих поколений. Ходасевич ценил Державина и как поэта, возводя к нему свою поэтическую генеалогию и полагая, что именно он оказал наибольшее влияние на его стихи. Кроме того, Державин служил Ходасевичу образцом высокоморального поведения. Начиная с первой статьи 1916 года, Ходасевич снова и снова возвращался к державинской теме в эссе и исследованиях о Гоголе, Чехове и даже о себе самом. Интерес Ходасевича к значению Державина в русской поэзии сказался в принятом в 1923 году решении подготовить том избранных трудов великого поэта для публикации за рубежом.
Выбор Ходасевичем Державина в качестве героя биографической книги был вполне сознательным, хотя это и может показаться в каком-то смысле нелогичным. Державин и Ходасевич были во многих отношениях антиподами. Зачем Ходасевичу, суховатому, насмешливому и «всезнающему» парижскому эмигранту конца 1920-х годов, обращаться к наивному, прямодушному поэту и государственному деятелю XVIII века? Не лучше ли было Ходасевичу воссоздать, например, жизнь меланхолического Боратынского, чей сборник «Сумерки» явно резонировал со сборником «Европейская ночь» самого Ходасевича, или же биографию пессимистически настроенного Батюшкова, или даже блистательного философа Чаадаева, имевшего с Ходасевичем гораздо больше сходных черт, чем Державин? Очевидно, что в случае с Ходасевичем и Державиным мы имеем дело с притягивающими друг друга полюсами. Если автобиография автора часто соотносится с написанной им биографией, то здесь можно говорить о перевернутой автобиографии. Ходасевич увидел в Державине то, что, по его мнению, было необходимо его собственной эпохе и чего не хватало ему самому.
Державин родился в 1743 году в обедневшей семье и рано осиротел. Молодой дворянин родом из русской провинции не имел ни покровителей, ни денег, ни образования - ничего, что позволило бы ему выдвинуться. Однако упорный, решительный и трудолюбивый молодой человек добился зачисления в гвардию, с течением времени стал офицером, а затем и крупным чиновником, занимавшим высокие посты при трех правителях. В течение всей своей сознательной жизни Державин был публичной фигурой и известным поэтом. У него было отменное здоровье (дожил до 73 лет), в юности считался игроком, кутилой и гурманом, даже, можно сказать, обжорой. Его сочинения пестрят одами, восхваляющими военачальников и правителей России. Почитаемый в последние годы в качестве старейшины отечественной литературы, Державин гостеприимно принимал молодых поэтов и многочисленных родственников в своем петербургском доме и в прекрасном имении Званка на берегах Волхова.
Если Державин был в каком-то смысле «своим человеком» в светском обществе - урожденным дворянином, участником и мишенью правительственных и придворных интриг и знакомцем всех главных деятелей России XVIII века, - то Ходасевич всю жизнь оставался несомненным аутсайдером. Он родился в 1886 году и был младшим сыном поляка и еврейки (воспитанной в польской семье и принявшей католичество). Он рос в Москве замкнутым ребенком в почти исключительно женском окружении, предпочитая играть в одиночку, а не с другими детьми, и наблюдать мир из окна. Ходасевич говорил о себе, что «родился слишком поздно»; он стал поэтом в эпоху сумерек символизма. Всегда окруженный другими художниками в Москве и Петербурге и после эмиграции в Европе, он зарабатывал на жизнь исключительно литературной работой, но никогда не принадлежал к какой-либо группе или направлению.
Возможно, именно положение аутсайдера и одиночки придало Ходасевичу острую наблюдательность по отношению к литературе: он сделался не только поэтом, но и превосходным мемуаристом, критиком и историком литературы. В 1929 году, когда он приступил к державинской биографии, Ходасевич уже давно находился в эмиграции, жил в Париже и зарабатывал статьями и эссе для газет и журналов. В отличие от Державина, Ходасевич и в частной жизни, и в литературе предпочитал уединение, имел слабое здоровье, всю жизнь страдал от различных болезней и отличался таким плохим пищеварением, что был вынужден постоянно соблюдать диету, главным компонентом которой была овсяная каша.
Трудно найти двух других людей, чьи жизненные пути и склонности были бы настолько непохожи. Не сдерживая ликования, Ходасевич указывал на яркое различие между собой и Державиным в автобиографическом эссе «Младенчество». Согласно легенде, первое слово, сказанное Державиным в детстве, было «Бог»: он произнес это, глядя на вспыхнувшую в небе шестихвостую комету. Что касается Ходасевича, то он заговорил, увидев котенка: «Кыс, кыс!». С детских лет Державин смотрел ввысь в поисках вдохновения и замечал величественные вещи, в то время как Ходасевич глядел вниз, замечая малое и обыкновенное.
Но, возможно, самое важное различие между двумя поэтами состояло в том, что первый стоял у истоков русской литературы, а творчество второго пришлось на ее финальный период (как казалось самому Ходасевичу). Державин был олицетворением зарождения русской литературы и традиции, смерти которой так страшился поэт ХХ века. Когда в 1928 году свой «Памятник» Ходасевич начинает строкой «Во мне конец, во мне начало», речь идет о смерти русской литературы и культуры, но поэт выражает надежду, что цикл начнется заново, что новое начало возможно. В конце 1920-х годов Ходасевич оглядывался назад, на истоки, и пытался возродить русскую литературу через Державина. Ходасевич работал над державинской биографией с января 1929 по январь 1931 года; одна ее часть печаталась в парижской газете «Возрождение», другая - в журнале «Современные записки»; затем вышло отдельное издание 1931 года. Импульсов к этой работе было много. Одна из причин, почему Ходасевич выбрал в качестве героя биографического исследования именно Державина, состояла в том, что он чувствовал ослабление литературы после революции. Стремясь не допустить обрыва традиции, поэт искал «положительного героя», тот образец, которому могла бы следовать русская литература и культура в целом. Этот образец обнаружился не в Пушкине и не в Чехове, а в Державине: он олицетворял одновременно и прошлое русской культуры и цивилизации, и надежду на ее будущее.
Кроме того, автор биографии хотел противопоставить ее распространенным стереотипным представлениям о Державине, которые доминировали в XIX веке и стали переосмысляться только в начале XX века. На протяжении всей книги он то и дело прибегает к полемическим выпадам в адрес критиков, не без презрения относящих Державина к категории «придворных поэтов». Таким образом, Ходасевич по-своему реабилитировал Державина, указывая на его достоинства и заслуги как в гражданской жизни, так и в поэзии.
Наконец, есть еще один, возможно, самый важный момент: в «Державине» Ходасевич исследовал вопрос об отношениях жизни и искусства: он считал, что их взаимодополняющая связь прервалась в романтическую эпоху и уже никогда больше не восстанавливалась. С точки зрения Ходасевича, Державин прекрасно знал, в чем состояла его роль в искусстве и обществе, и старался сыграть эту роль наилучшим образом. Начиная с Пушкина - по иронии судьбы это произошло как раз в тот момент, когда поэзия в России сделалась профессией, - поэты перестали играть особую роль в обществе. Даже любимые авторы Ходасевича - Тютчев, Случевский, Анненский - всегда оставались аутсайдерами и остро ощущали разрыв между своим поэтическим миром и повседневностью. Обращаясь к Державину, Ходасевич искал возможность избавиться от этого разрыва.
Аннотация: "В центре внимания автора оказывается творчество Владислава Ходасевича, Юрия Тынянова и Михаила Булгакова, которые не только занимались историей и теорией литературы, но и обращались к жанру биографии в самом широком смысле - создавая художественные произведения, литературные биографии и пьесы, тем самым осмысляя свое прошлое и настоящее, а также самих себя как писателей".
Из Главы 4 "В поисках героя: Ходасевич и его Державин"
Старик Державин нас заметил
И, в гроб сходя, благословил.
А.С. Пушкин. Евгений Онегин
Париж. 13 января 1929 года. На страницах парижской газеты «Возрождение» Ходасевич жалуется, что «для критической и историко-литературной работы условия эмиграции исключительно неблагоприятны». Тем не менее творчество самого Ходасевича расцвело именно за рубежом. Здесь он написал свою замечательную биографию Г.Р. Державина, а также множество статей и эссе как о современной литературе, так и о Пушкине. Для Ходасевича эмиграция означала поэтическую «ночь», но критическая и историко-литературная работа захватила его, несмотря на всю неблагоприятность условий. В 1920-е годы, за рубежом, поэт начал размышлять о культурно-политической ситуации, в которой оказались, с одной стороны, он сам и другие русские эмигранты, а с другой - те, кто остался на родине. Русская культура разделилась надвое и, как тогда казалось, ей уже никогда не суждено было воссоединиться.
Ходасевич и другие эмигранты задавались вопросами, сможет ли русская культура выжить и расцвести, представляя собой, по сути, два отдельных организма, или же одна из частей, а может быть и обе обречены на деградацию и смерть? Поэт нашел ответы на эти вопросы в жизни и творчестве Державина. Ходасевич полагал, что русская культура почти мертва, она достигла окончания жизненного цикла, начавшегося с Державина. По мнению Ходасевича, Державин был «детством» русской литературы, а творивший на рубеже столетий Чехов - ее предсмертным вздохом. И если русской литературе было суждено возродиться, то она должна была начать новый цикл и снова пройти через стадию детства, через новый державинский этап.
Ходасевич прибегал к органической метафоре, представляя русскую культуру как проживающую жизненный цикл целостность, но он не был уверен в том, что ей суждено возродиться в новом теле. Поэт чувствовал дыхание умирающего и был свидетелем посмертного разложения и декаданса символистской эпохи. Он думал о том, что если русской культуре и суждено возродиться, то именно его долг - попытаться указать ей путь к жизни. Ходасевич понимал, что не сможет повести ее вперед, но способен ее чему-то научить. Оставаясь сторонним наблюдателем, можно попытаться указать как на смертельно опасные явления, которых следует избегать, так и на здоровые примеры из прошлого, которым можно подражать сейчас. Отсюда поиск Ходасевичем целостного и энергичного «положительного героя» прошедших лет, способного послужить образцом; поиск, как ни странно, очень похожий на соответствующий процесс в советской литературе, нуждающейся в положительном герое в трактовке социалистического реализма. По обе стороны границы шел поиск модели, способной вывести русскую культуру в новую эпоху. Ходасевич выбрал в качестве такого образца не центральную фигуру всей русской словесности - Пушкина, а его предшественника - Державина.
Когда в конце 1920-х годов Ходасевич принялся за написание книги о Державине, он уже практически перестал писать стихи. Ему не было еще и 45 лет, но он, как старик, начинал оглядываться на свою жизнь и оценивать свою эпоху. Подобно старику Державину, Ходасевич чувствовал себя «поэтом прошедшего времени». Кроме того, державинское стремление отыскать преемника - нового Державина [Ходасевич 1997а: 372], которого старый поэт распознал в юном Пушкине, повторялось в бесплодном поиске, который вел в поздние годы Ходасевич: ему хотелось оставить законного наследника своей поэтической традиции. Молодых поэтов русского зарубежья не интересовала классическая поэзия, и Ходасевич чувствовал себя последним звеном в этой поэтической цепи.
Жизнь в изгнании, за пределами родной культуры и в маргинальном пространстве чужого мира, а также осознание тяжелых последствий революции для будущего русской культуры заставляли Ходасевича, как и других эмигрантов, размышлять о прошлом России, и в особенности о ее писателях. «Державин» был его первой - и единственной увенчавшейся успехом - попыткой написать биографию. Он намеревался также написать биографию Пушкина, но так и не сумел завершить этот проект. Тот факт, что Ходасевич выбрал Державина в качестве героя своей первой биографии, весьма примечателен. В речи, произнесенной в 1921 году в Петрограде на памятном собрании по случаю годовщины смерти Пушкина, Ходасевич назвал имя Пушкина паролем для русской интеллигенции - словом, с помощью которого истинные ценители литературного и культурного наследия узнают друг друга среди того, что он определил как сгущающуюся тьму солнечного затмения [Ходасевич 1996б: 85]. Если имя Пушкина служило паролем, связывающим русских на родине и за рубежом, то почему же Ходасевич выбрал не Пушкина, а Державина, чтобы создать «полезное прошлое» для будущего эмиграции?
Если на Пушкина Ходасевич ориентировался как на своего поэтического предшественника, то Державин занимал в его мыслях и чувствах совершенно особое место, выступая олицетворением здорового равновесия жизни и искусства, способного послужить образцом для будущих поколений. Ходасевич ценил Державина и как поэта, возводя к нему свою поэтическую генеалогию и полагая, что именно он оказал наибольшее влияние на его стихи. Кроме того, Державин служил Ходасевичу образцом высокоморального поведения. Начиная с первой статьи 1916 года, Ходасевич снова и снова возвращался к державинской теме в эссе и исследованиях о Гоголе, Чехове и даже о себе самом. Интерес Ходасевича к значению Державина в русской поэзии сказался в принятом в 1923 году решении подготовить том избранных трудов великого поэта для публикации за рубежом.
Выбор Ходасевичем Державина в качестве героя биографической книги был вполне сознательным, хотя это и может показаться в каком-то смысле нелогичным. Державин и Ходасевич были во многих отношениях антиподами. Зачем Ходасевичу, суховатому, насмешливому и «всезнающему» парижскому эмигранту конца 1920-х годов, обращаться к наивному, прямодушному поэту и государственному деятелю XVIII века? Не лучше ли было Ходасевичу воссоздать, например, жизнь меланхолического Боратынского, чей сборник «Сумерки» явно резонировал со сборником «Европейская ночь» самого Ходасевича, или же биографию пессимистически настроенного Батюшкова, или даже блистательного философа Чаадаева, имевшего с Ходасевичем гораздо больше сходных черт, чем Державин? Очевидно, что в случае с Ходасевичем и Державиным мы имеем дело с притягивающими друг друга полюсами. Если автобиография автора часто соотносится с написанной им биографией, то здесь можно говорить о перевернутой автобиографии. Ходасевич увидел в Державине то, что, по его мнению, было необходимо его собственной эпохе и чего не хватало ему самому.
Державин родился в 1743 году в обедневшей семье и рано осиротел. Молодой дворянин родом из русской провинции не имел ни покровителей, ни денег, ни образования - ничего, что позволило бы ему выдвинуться. Однако упорный, решительный и трудолюбивый молодой человек добился зачисления в гвардию, с течением времени стал офицером, а затем и крупным чиновником, занимавшим высокие посты при трех правителях. В течение всей своей сознательной жизни Державин был публичной фигурой и известным поэтом. У него было отменное здоровье (дожил до 73 лет), в юности считался игроком, кутилой и гурманом, даже, можно сказать, обжорой. Его сочинения пестрят одами, восхваляющими военачальников и правителей России. Почитаемый в последние годы в качестве старейшины отечественной литературы, Державин гостеприимно принимал молодых поэтов и многочисленных родственников в своем петербургском доме и в прекрасном имении Званка на берегах Волхова.
Если Державин был в каком-то смысле «своим человеком» в светском обществе - урожденным дворянином, участником и мишенью правительственных и придворных интриг и знакомцем всех главных деятелей России XVIII века, - то Ходасевич всю жизнь оставался несомненным аутсайдером. Он родился в 1886 году и был младшим сыном поляка и еврейки (воспитанной в польской семье и принявшей католичество). Он рос в Москве замкнутым ребенком в почти исключительно женском окружении, предпочитая играть в одиночку, а не с другими детьми, и наблюдать мир из окна. Ходасевич говорил о себе, что «родился слишком поздно»; он стал поэтом в эпоху сумерек символизма. Всегда окруженный другими художниками в Москве и Петербурге и после эмиграции в Европе, он зарабатывал на жизнь исключительно литературной работой, но никогда не принадлежал к какой-либо группе или направлению.
Возможно, именно положение аутсайдера и одиночки придало Ходасевичу острую наблюдательность по отношению к литературе: он сделался не только поэтом, но и превосходным мемуаристом, критиком и историком литературы. В 1929 году, когда он приступил к державинской биографии, Ходасевич уже давно находился в эмиграции, жил в Париже и зарабатывал статьями и эссе для газет и журналов. В отличие от Державина, Ходасевич и в частной жизни, и в литературе предпочитал уединение, имел слабое здоровье, всю жизнь страдал от различных болезней и отличался таким плохим пищеварением, что был вынужден постоянно соблюдать диету, главным компонентом которой была овсяная каша.
Трудно найти двух других людей, чьи жизненные пути и склонности были бы настолько непохожи. Не сдерживая ликования, Ходасевич указывал на яркое различие между собой и Державиным в автобиографическом эссе «Младенчество». Согласно легенде, первое слово, сказанное Державиным в детстве, было «Бог»: он произнес это, глядя на вспыхнувшую в небе шестихвостую комету. Что касается Ходасевича, то он заговорил, увидев котенка: «Кыс, кыс!». С детских лет Державин смотрел ввысь в поисках вдохновения и замечал величественные вещи, в то время как Ходасевич глядел вниз, замечая малое и обыкновенное.
Но, возможно, самое важное различие между двумя поэтами состояло в том, что первый стоял у истоков русской литературы, а творчество второго пришлось на ее финальный период (как казалось самому Ходасевичу). Державин был олицетворением зарождения русской литературы и традиции, смерти которой так страшился поэт ХХ века. Когда в 1928 году свой «Памятник» Ходасевич начинает строкой «Во мне конец, во мне начало», речь идет о смерти русской литературы и культуры, но поэт выражает надежду, что цикл начнется заново, что новое начало возможно. В конце 1920-х годов Ходасевич оглядывался назад, на истоки, и пытался возродить русскую литературу через Державина. Ходасевич работал над державинской биографией с января 1929 по январь 1931 года; одна ее часть печаталась в парижской газете «Возрождение», другая - в журнале «Современные записки»; затем вышло отдельное издание 1931 года. Импульсов к этой работе было много. Одна из причин, почему Ходасевич выбрал в качестве героя биографического исследования именно Державина, состояла в том, что он чувствовал ослабление литературы после революции. Стремясь не допустить обрыва традиции, поэт искал «положительного героя», тот образец, которому могла бы следовать русская литература и культура в целом. Этот образец обнаружился не в Пушкине и не в Чехове, а в Державине: он олицетворял одновременно и прошлое русской культуры и цивилизации, и надежду на ее будущее.
Кроме того, автор биографии хотел противопоставить ее распространенным стереотипным представлениям о Державине, которые доминировали в XIX веке и стали переосмысляться только в начале XX века. На протяжении всей книги он то и дело прибегает к полемическим выпадам в адрес критиков, не без презрения относящих Державина к категории «придворных поэтов». Таким образом, Ходасевич по-своему реабилитировал Державина, указывая на его достоинства и заслуги как в гражданской жизни, так и в поэзии.
Наконец, есть еще один, возможно, самый важный момент: в «Державине» Ходасевич исследовал вопрос об отношениях жизни и искусства: он считал, что их взаимодополняющая связь прервалась в романтическую эпоху и уже никогда больше не восстанавливалась. С точки зрения Ходасевича, Державин прекрасно знал, в чем состояла его роль в искусстве и обществе, и старался сыграть эту роль наилучшим образом. Начиная с Пушкина - по иронии судьбы это произошло как раз в тот момент, когда поэзия в России сделалась профессией, - поэты перестали играть особую роль в обществе. Даже любимые авторы Ходасевича - Тютчев, Случевский, Анненский - всегда оставались аутсайдерами и остро ощущали разрыв между своим поэтическим миром и повседневностью. Обращаясь к Державину, Ходасевич искал возможность избавиться от этого разрыва.