Валерия Новодворская. "Звездный билет для привратника Твардовского"
Валерия Ильинична Новодворская (1950-2014) - советский диссидент и правозащитник; российский либеральный политический деятель и публицист, основательница праволиберальных партий «Демократический союз» (председатель Центрального координационного совета) и «Западный выбор». Здесь текст приводится по изданию: Новодворская В.И. Избранное: в 3 т. Т. 3. - М.: Захаров, 2015.
ЗВЕЗДНЫЙ БИЛЕТ ДЛЯ ПРИВРАТНИКА ТВАРДОВСКОГО
Храм русской литературы набит битком, и далеко не каждому писателю или поэту достается место на скамье, кусок витража, придел, доля в алтаре, своя икона. Это для Мастеров, мэтров, для звезд. Но кроме звезд в небе крутятся и планеты. Мы их не видим, это лакомство для астрономов. Наши астрономы - филологи, критики, литературоведы, просто гуманитарии - наблюдают в своих библиотеках-телескопах планету Лескова, планету Степняка-Кравчинского, планету Писемского, планету Гарина-Михайловского, Бондарева, планеты Вячеслава Кондратьева, Константина Симонова, Аркадия Аверченко, Валерия Брюсова. Но мы построили Храм. Храм авторов, на которых молились и будут молиться поколения. Звезды в темном небе над Россией - наше единственное утешение и наше искушение.
«А на венчике из звезд православный русский крест». Так сказал Ершов, скрытая от большинства планета. Ну пусть не православный, но все равно он русский. Христианство было придумано для России. Его непрактичность, его мессианство, его поиски правды на Земле, его рефлексия, его незадачливость и недобычливость, его неумение жить (до появления протестантизма с его этикой и эстетикой) - это как раз наше, русское, когда даже Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович не нажили себе палат каменных, а гонорары вещего Бояна никак не могли бы сравниться с заработками какого-нибудь Филиппа Киркорова или Иосифа Кобзона. Русская литература с ее резкостями, трепетной человечностью, бессребреничеством, отчаянием и вечным исступленным покаянием - она вся оттуда, из катакомб Рима, где чистые и смиренные слушатели св. Петра спасали свои души, осуждая греховный мир и выходя из катакомб только для того, чтобы обличить «князя мира сего» и затем умереть на арене в когтях льва.
По нашему звездному атласу не видать бы Твардовскому этого Храма. И ничего личного, сияние звезд и отраженный свет планет - это объективно, без споров. Кто помнит из Лескова что-нибудь кроме «Левши», «Тупейного художника» и «Леди Макбет Мценского уезда»? («Гимназистов» и «Студентов» читали пятьдесят лет назад, да и то гуманитарии.) Кто станет сегодня корпеть над невзгодами ученых из «Иду на грозу » Даниила Гранина? Но при каждом Храме должен быть привратник. Ключи от Храма в своем ведении - это почетно. Ведь это должность св. Петра при Храме Господнем. С 1950-го по 1954-й и с 1958-го по 1970-й, шестнадцать лет, Александр Трифонович Твардовский держал ключи от «Нового мира», преддверия нашего Храма. Он впускал туда Литературу вопреки цензуре, поперек государства, отодвигая локтем вездесущую Софью Власьевну. Если бы не эти ключи в его руках, одну сверхновую звезду мы бы точно не имели: Александра Солженицына. Для Нобелевской премии, для тамиздата, для пути мученика и триумфатора нужна была стартовая площадка. «Новый мир» дал эту площадку и вывел на орбиту Александра Исаевича.
Твардовский дрался за него до конца: в него летели дохлые кошки от властей предержащих, от реакционеров, от охотников за «стабильностью»; в него швыряли камни прогрессисты, околодиссиденты, честные пуритане антисоветизма. Он сносил всё, держал на своих плечах журнал и упрямо делал свое дело. Он собрал целую корзину Сталинских премий плюс одну Ленинскую и Государственную, считался номенклатурой, замаливал делами, смелыми и добрыми, совершенный в юности тяжкий грех, был отчаянно несчастлив, сдирал с себя до смертного часа советскую шкуру, пытался залить внутренний пожар водкой: ничего страшного, о его журнале, в «Казанском университете», Евгений Евтушенко сказал: «Честный пьяница все-таки стоит сотни трезвенников-подлецов». Пусть он хранит ключи, он носил их с честью.
Есть фермеры в русских селеньях
Начнем с деда, патриарха рода. Гордей Твардовский был богом войны - артиллеристом, то есть бомбардиром. Служил в Польше, внимательно изучал нравы. Нравы западной губернии ему понравились. Он старался выучить детей, старался внести в деревенский незамысловатый быт долю западного шика. Его сын, Трифон Гордеевич, старался быть достойным прозвища Пан Твардовский, перешедшим к нему от отца. От безземельного бедняка до почтенного кузнеца, хорошего мастера - этот путь он прошел, надсаживаясь на работе, копя деньги по грошику. Наконец-то хватило на взнос в банк, и Пан Твардовский, отец нашего привратника, купил себе 10 десятин скверной земли - с болотцами, березками, ельником. Это была его земля, святая земля, собственная. Так Твардовские стали хуторянами, а землю эту Трифон Гордеевич называл имением.
Были на Руси и при крепостном праве свободные крестьяне, хуторяне, фермеры. Их называли однодворцами. По сути дела, это были будущие «кулаки» - трудолюбивые, рачительные, с проблесками образования, успешные. Трифон Твардовский ходил в шляпе, как никто в деревне, и запрещал ребятам ходить в лаптях. Он очень хотел выбиться в люди. Но жили трудно, и вместо лаптей дети бегали босиком до глубокой осени. Двадцать первого июня 1910 года там, на хуторе (в имении) Загорье в Смоленской губернии, родился Александр Твардовский. Мать его, Мария Митрофановна, действительно происходила из однодворцев. Каждый грош давался Трифону Гордеевичу потом и слезами, он был self-made man. Насадил яблоневый сад, дождался урожая. Завел корову, лошадь, кур. Работал, как папа Карло, и в кузнице, и в поле, на своей земле. Семья была грамотная и даже начитанная. Детям читали Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Некрасова, Ершова, Никитина и даже А.К.Толстого!
Александр стал сочинять стихи (плохие) еще до того, как научился писать. Первым делом малолетний эколог написал про мальчишек - преступных разорителей птичьих гнезд. Учился Александр в сельской школе, помогал отцу. Трифон Гордеевич верил, что дети умножат его достояние честным трудом, что внуки будут жить богато, в достатке, поступят в университет. Это была наша будущая Европа, это было крестьянство умное, дельное, грамотное, честное, со страшной тягой к знаниям и к цивилизации. Октябрь поначалу не заметили: ведь на чужую землю Твардовские не зарились, холили свои 10 десятин, и ремесло было в руках. В 14 лет Александр понес свои вирши Михаилу Исаковскому в газету «Рабочий путь», стал писать туда и заметки. Сельский собкор! Это было модно! И сельский поэт от сохи. Исаковский одобрил и стал помогать. Это тоже было в моде: рабфаки, сельсоветы, селькоры. «Сын пастуха, я знаю край родимый» (дворянин Куприн). Правда, в рассказе «Груня», не от своего имени.
Еще один Павлик
Трифон Гордеевич радовался, что сынок выходит в люди: учится в Учительском институте, живет в Смоленске. Правда, жизнь была полуголодная. Тогда и за хорошие стихи не платили, а у него были плохие. Ремесла он не знал, из деревни решительно ушел. Выучиться значило выжить. Он ведь после Учительского института учился еще и в Московском ИФЛИ - Институте философии, литературы и истории, а это уже самое лучшее образование для филолога по тем временам. В 1931 году Твардовский пишет «Путь к социализму»: жуть зеленая про новую деревню, сон Александра Трифоновича, полная поддержка коллективизации, Сталин на белом коне в авангарде. Но тогда многие писали чушь. Кроме Ахматовой и Пастернака с Мандельштамом, осколков Серебряного века.
Семья Твардовских не была религиозна. Новые веяния, новые времена в Шпессарте. А город, большевистский город, быстро выветрил из памяти и сердца юного поэта последние нравственные устои. И когда в 1931 году работящая честная фермерская семья Твардовских была раскулачена и сослана, их пожалели соседи, которым они щедро помогали, соседи-бедняки (принесли на дорогу хлеба и сала), а не родной сын Александр. Он дал знать отцу и братьям, чтобы они не пытались с ним связаться. И это было не по идейным, как у Павлика Морозова, а чисто по шкурническим соображениям. Твардовский не хотел ставить под удар свою литературную карьеру. Отец не поверил, в такое поверить было нельзя. Через два месяца отец бежал из ссылки и наведался к сыну. И Александр донес на него в милицию! Павлику было хотя бы десять лет... А Александру - 21 год. Страна усиленно воспитывала и воспроизводила не помнящих родства, не отвечающих ни за отца, ни за себя Павликов. Всю жизнь Александр Трифонович искупал этот грех. Искупил ли? Это решать им втроем: Трифону Гордеевичу, Александру Трифоновичу и мировому судье по имени Иисус Христос. Нас в присяжные никто не приглашал.
Твардовский идет в ногу
Александр Трифонович живет, как все. Можно сказать, что признаки понимания, просветления и раскаяния появятся через десять лет, в 1941-м. А пока он пишет следующую муру, «Страну Муравию», где только маниакальная тогдашняя критика могла усмотреть крамолу и кулацкие мотивы. Разве что кулацким был пейзаж. Пейзаж на Руси не был охвачен коллективизацией, он остался единоличным и даже хуже того - дворянским, потому что трудно было чем-то заменить Бунина и Тургенева. С 1934-го по 1936-й Твардовский пишет свою «Муравию» про Сталина на белом коне и прелести коллективного хозяйства. За эту дешевку Сталин в 1941-м выдаст ему Сталинскую премию, и критики прикусят языки. Твардовского той поры читать стыдно, очень стыдно. Я думаю, что он сам себя не перечитывал. В 1938 году он, как абсолютное большинство совписов и совпоэтов, вступает в ВКП(б).
А тут пошли большие события. Твардовский комиссарствует в Западной Белоруссии и до конца жизни не догадывается, что он поучаствовал в разделе Польши по пакту Молотова-Риббентропа. Дальше в том же качестве он едет на Финскую войну. Ох, не так должен был попасть в Западную Европу пан Твардовский! А об истинной сущности Финской войны до конца своего личного маршрута не догадался не только Твардовский, но и романтик Аркадий Гайдар. Такое было время. А если кто и догадался, то молчал (многие онемели навеки по вчерашний день включительно). «Времена не выбирают, в них живут и умирают». А умирать не хотел никто.
Война как мать родна
В 1941-1942 годах Твардовский работает в Воронеже в редакции газеты Юго-Западного фронта «Красная звезда». И вот здесь-то он пишет своего «Василия Теркина», пишет до 1945 года - хватает на всю войну. Простенько, доходчиво, сердечно. Василий Теркин - это Швейк 40-х годов XX века, советский Швейк, только без сатиры, без едкости, без высмеивания милитаристского пафоса. Все-таки Швейка создал свободный европеец Ярослав Гашек, а Австро-Венгрия всё же не СССР. А бессмысленность Первой мировой войны хотя бы после нее разрешено было зафиксировать на бумаге. Но попытка проделать то же с Великой Отечественной или даже просто со Второй мировой была предпринята разве что Владимиром Войновичем (которого за его солдата Чонкина изгнали из страны) или Василем Быковым (писал он много после сталинской эпохи, а самая смелая вещь, «Стужа», вышла уже в перестройку).
Антисоветчик Войнович был совершенно свободен от комплексов «защиты социалистического отечества»; майора Пугачева в обработке Варлама Шаламова этих комплексов лишили СМЕРШ и НКВД. Да так, что даже Твардовский не мог Шаламова протащить в «Новый мир». В наши же дни на этой ниве успешно трудится кинематограф (это пошло с Чарли Чаплина, с его «Великого диктатора»). Английские комедии о Питкине или французские о Бабетте, да и мы не ударили лицом в грязь: какой-то вольный стрелок снял «Гитлер, капут!» - блестящую пародию и на Третий рейх, и на СССР, и на американцев. Но Василий Теркин появился в черно-белые времена, так что там всё было по прописям: «Страшный бой идет, кровавый, смертный бой не ради славы, ради жизни на земле». Теркин был чем-то вроде комиксов, солдатской стенгазеты. Он был не дурак поесть и выпить, покурить махорку, поспать «минут шестьсот», он не рвался умирать, хотя и не трусил, он мечтал не об орденах, а о доме и буханке черняшки. Он был свой, простецкий, земеля. Его узнавали. Этот комикс был невероятно популярен у солдат, он был культовый, он стал охранной грамотой для Твардовского.
Война помогала выживать русской литературе (и даже белорусской и украинской). Что было бы с Гроссманом, Эренбургом, Василем Быковым, если бы они не заработали себе на фронте индульгенцию и охранную грамоту? Все пошли бы в ГУЛАГ сомкнутыми рядами. Война убила Павла Когана, Михаила Кульчицкого и многих других менее известных авторов, но она же давала шансы выжить творческой интеллигенции страны. Твардовский получает еще одну Сталинскую премию за «Теркина» в 1946 году. Впрочем, «Сталинки» идут косяками. «Дом у дороги» - об ужасном начале войны - написан в 1946-м. В 1947-м - очередная Сталинская премия. Кстати, что такое Сталин, Твардовский понял вполне. В «Теркине» он не упомянут ни разу, как будто его и не было. А идеологии в поэме нет никакой. Бои есть, смерть есть, солдатская доля есть, полуголодный, но неунывающий солдатик есть. А идеологии - нет! Понял Твардовский, что нет смысла воевать за «светлое царство социализма», за раскулачку, за Сталина на белом коне.
Но еще до войны Твардовский успел жениться на милейшей женщине, типичной декабристке, Марии Илларионовне, хранительнице рукописей и очага. У них родились две дочери, Валентина и Ольга. Если бы не общественные бедствия, Твардовский был бы очень счастлив в семье. Увы! 1931 год и преданный отец стучали в его сердце... Но вот рухнуло «идолище поганое», рухнуло в 1953 году, однако страх не ушел. И на смерть тирана поэт пишет опять какую-то ерунду. Приходит Хрущев вместе с оттепелью, и начинается искупление. Получив в свои руки «Новый мир» на целых четыре года, Твардовский делает подарочек советскому народу: пишет и печатает сатиру «Теркин на том свете». Оказывается, на том свете есть каптотсвет и соцтотсвет. Две системы! Фонтаны, ангелы, нектар, амброзия - это всё у «них». А на советском том свете есть особый отдел, ГУЛАГ, бюрократия, мрачный, бездушный советский строй. И ни глотка воды, ни покоя, ни отдыха, ни ангелов, ни арф, одни чиновники мрачного вида и особисты. Хорошо еще, что Теркин оказался жив и сбежал обратно, наверх. Поэму осудили за «демократические тенденции». Требовали закрытия «Нового мира» по формуле Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». И вот четыре года без журнала, но каменное упорство овладевает Твардовским, и он больше не обращает внимания на брань, она ведь на вороту не виснет.
Искупление
Хрущев, получив бразды, милостиво вернул Твардовскому журнал в 1958 году. Твардовский пишет поэму «За далью - даль» и в 1961 году получает за нее Ленинскую премию (всё пожертвовал на дом культуры у себя в родных краях). И вот в главе «Так это было» рождаются звенящие вечностью слова, слова для Храма, слова нестерпимой ненависти к Сталину и великого торжества от его кончины. «Так это было: четверть века призывом к бою и труду звучало имя человека со словом Родина в ряду. Оно не знало высшей меры, уже вступая в те права, что у людей глубокой веры имеет имя божества. И было попросту привычно, что он сквозь трубочный дымок всё в мире видел самолично и всем заведовал, как бог». И вот последние, послевоенные годы:
Салют! И снова пятилетка.
И всё тесней лучам в венце.
Уже и сам себя нередко
Он в третьем называл лице.
Уже и в келье той кремлевской,
И в новом блеске древних зал
Он сам от плоти стариковской
Себя отдельно созерцал...
Спешил. И всё, казалось, мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он!..
И вот то, что надо бы читать на инаугурациях:
И, видя жизни этой вечер,
Помыслить даже кто бы смог,
Что и в Кремле никто не вечен
И что всему выходит срок...
Но не ударила Царь-пушка,
Не взвыл Царь-колокол в ночи,
Как в час урочный та Старушка
Подобрала свои ключи -
Ко всем дверям, замкам, запорам,
Не зацепив лихих звонков,
И по кремлевским коридорам
Прошла к нему без пропусков.
Вступила в комнату без стука,
Едва заметный знак дала -
И удалилась прочь наука,
Старушке этой сдав дела...
Вот она, плата за звездный билет в Храм. А «Новый мир» реял над страной, как знамя будущего, на страх реакционерам, сталинистам и Сусловым всех мастей. Твардовский побыл кандидатом в члены ЦК с 1961 по 1966 год - и выбыл из них. Его душили тихо, в перчатках. Когда ушел Хрущев, судьба журнала была решена. Набор «Круга первого» Солженицына рассыпали, Шаламова не пустили на порог. А Твардовский спасал Жореса Медведева из психбольницы, от карательной психиатрии, спасал вместе с Тендряковым, всем весом члена (ну кандидата в члены) ЦК КПСС и за это не получил звание «Героя соцтруда». Он правильно понял дело Даниэля и Синявского и загнал за Можай своего милого сподвижника Андрея Дементьева за участие в их травле. Он казнил себя каждый день за эту двойную жизнь, КПСС давно была ему ненавистна, но надо было сохранить журнал.
Он страшно пил, его находили в снегу около дачи, он не снимал со стены портрет Сталина - в порядке умерщвления плоти и духа. И вот у него уволили всех замов и назначили ими врагов. Он успел пустить в номер 1970 года «Казанский университет» Евтушенко. Напутствие Софье Власьевне. За что они любили Россию? Он, Твардовский, и он, Евтушенко? «За вечный пугачевский дух в народе, за доблестный гражданский русский стих, за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих». Да это и про него тоже, про Твардовского: «Застучали мне мысли под темечком, получилось - я зря им клеймен, и хлещу я березовым веничком по наследию мрачных времен». Журнал отобрали в 1970-м, а умер Александр Трифонович в 1971-м. Инсульт, молниеносный рак легкого. Он хотел уйти. Однодворец, однолюб, одножурнальник. Ключи вам в руки, Александр Трифонович. И - рекомендацию в рай с подписью от треугольника политзэков.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
ЗВЕЗДНЫЙ БИЛЕТ ДЛЯ ПРИВРАТНИКА ТВАРДОВСКОГО
Храм русской литературы набит битком, и далеко не каждому писателю или поэту достается место на скамье, кусок витража, придел, доля в алтаре, своя икона. Это для Мастеров, мэтров, для звезд. Но кроме звезд в небе крутятся и планеты. Мы их не видим, это лакомство для астрономов. Наши астрономы - филологи, критики, литературоведы, просто гуманитарии - наблюдают в своих библиотеках-телескопах планету Лескова, планету Степняка-Кравчинского, планету Писемского, планету Гарина-Михайловского, Бондарева, планеты Вячеслава Кондратьева, Константина Симонова, Аркадия Аверченко, Валерия Брюсова. Но мы построили Храм. Храм авторов, на которых молились и будут молиться поколения. Звезды в темном небе над Россией - наше единственное утешение и наше искушение.
«А на венчике из звезд православный русский крест». Так сказал Ершов, скрытая от большинства планета. Ну пусть не православный, но все равно он русский. Христианство было придумано для России. Его непрактичность, его мессианство, его поиски правды на Земле, его рефлексия, его незадачливость и недобычливость, его неумение жить (до появления протестантизма с его этикой и эстетикой) - это как раз наше, русское, когда даже Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алеша Попович не нажили себе палат каменных, а гонорары вещего Бояна никак не могли бы сравниться с заработками какого-нибудь Филиппа Киркорова или Иосифа Кобзона. Русская литература с ее резкостями, трепетной человечностью, бессребреничеством, отчаянием и вечным исступленным покаянием - она вся оттуда, из катакомб Рима, где чистые и смиренные слушатели св. Петра спасали свои души, осуждая греховный мир и выходя из катакомб только для того, чтобы обличить «князя мира сего» и затем умереть на арене в когтях льва.
По нашему звездному атласу не видать бы Твардовскому этого Храма. И ничего личного, сияние звезд и отраженный свет планет - это объективно, без споров. Кто помнит из Лескова что-нибудь кроме «Левши», «Тупейного художника» и «Леди Макбет Мценского уезда»? («Гимназистов» и «Студентов» читали пятьдесят лет назад, да и то гуманитарии.) Кто станет сегодня корпеть над невзгодами ученых из «Иду на грозу » Даниила Гранина? Но при каждом Храме должен быть привратник. Ключи от Храма в своем ведении - это почетно. Ведь это должность св. Петра при Храме Господнем. С 1950-го по 1954-й и с 1958-го по 1970-й, шестнадцать лет, Александр Трифонович Твардовский держал ключи от «Нового мира», преддверия нашего Храма. Он впускал туда Литературу вопреки цензуре, поперек государства, отодвигая локтем вездесущую Софью Власьевну. Если бы не эти ключи в его руках, одну сверхновую звезду мы бы точно не имели: Александра Солженицына. Для Нобелевской премии, для тамиздата, для пути мученика и триумфатора нужна была стартовая площадка. «Новый мир» дал эту площадку и вывел на орбиту Александра Исаевича.
Твардовский дрался за него до конца: в него летели дохлые кошки от властей предержащих, от реакционеров, от охотников за «стабильностью»; в него швыряли камни прогрессисты, околодиссиденты, честные пуритане антисоветизма. Он сносил всё, держал на своих плечах журнал и упрямо делал свое дело. Он собрал целую корзину Сталинских премий плюс одну Ленинскую и Государственную, считался номенклатурой, замаливал делами, смелыми и добрыми, совершенный в юности тяжкий грех, был отчаянно несчастлив, сдирал с себя до смертного часа советскую шкуру, пытался залить внутренний пожар водкой: ничего страшного, о его журнале, в «Казанском университете», Евгений Евтушенко сказал: «Честный пьяница все-таки стоит сотни трезвенников-подлецов». Пусть он хранит ключи, он носил их с честью.
Есть фермеры в русских селеньях
Начнем с деда, патриарха рода. Гордей Твардовский был богом войны - артиллеристом, то есть бомбардиром. Служил в Польше, внимательно изучал нравы. Нравы западной губернии ему понравились. Он старался выучить детей, старался внести в деревенский незамысловатый быт долю западного шика. Его сын, Трифон Гордеевич, старался быть достойным прозвища Пан Твардовский, перешедшим к нему от отца. От безземельного бедняка до почтенного кузнеца, хорошего мастера - этот путь он прошел, надсаживаясь на работе, копя деньги по грошику. Наконец-то хватило на взнос в банк, и Пан Твардовский, отец нашего привратника, купил себе 10 десятин скверной земли - с болотцами, березками, ельником. Это была его земля, святая земля, собственная. Так Твардовские стали хуторянами, а землю эту Трифон Гордеевич называл имением.
Были на Руси и при крепостном праве свободные крестьяне, хуторяне, фермеры. Их называли однодворцами. По сути дела, это были будущие «кулаки» - трудолюбивые, рачительные, с проблесками образования, успешные. Трифон Твардовский ходил в шляпе, как никто в деревне, и запрещал ребятам ходить в лаптях. Он очень хотел выбиться в люди. Но жили трудно, и вместо лаптей дети бегали босиком до глубокой осени. Двадцать первого июня 1910 года там, на хуторе (в имении) Загорье в Смоленской губернии, родился Александр Твардовский. Мать его, Мария Митрофановна, действительно происходила из однодворцев. Каждый грош давался Трифону Гордеевичу потом и слезами, он был self-made man. Насадил яблоневый сад, дождался урожая. Завел корову, лошадь, кур. Работал, как папа Карло, и в кузнице, и в поле, на своей земле. Семья была грамотная и даже начитанная. Детям читали Пушкина, Гоголя, Лермонтова, Некрасова, Ершова, Никитина и даже А.К.Толстого!
Александр стал сочинять стихи (плохие) еще до того, как научился писать. Первым делом малолетний эколог написал про мальчишек - преступных разорителей птичьих гнезд. Учился Александр в сельской школе, помогал отцу. Трифон Гордеевич верил, что дети умножат его достояние честным трудом, что внуки будут жить богато, в достатке, поступят в университет. Это была наша будущая Европа, это было крестьянство умное, дельное, грамотное, честное, со страшной тягой к знаниям и к цивилизации. Октябрь поначалу не заметили: ведь на чужую землю Твардовские не зарились, холили свои 10 десятин, и ремесло было в руках. В 14 лет Александр понес свои вирши Михаилу Исаковскому в газету «Рабочий путь», стал писать туда и заметки. Сельский собкор! Это было модно! И сельский поэт от сохи. Исаковский одобрил и стал помогать. Это тоже было в моде: рабфаки, сельсоветы, селькоры. «Сын пастуха, я знаю край родимый» (дворянин Куприн). Правда, в рассказе «Груня», не от своего имени.
Еще один Павлик
Трифон Гордеевич радовался, что сынок выходит в люди: учится в Учительском институте, живет в Смоленске. Правда, жизнь была полуголодная. Тогда и за хорошие стихи не платили, а у него были плохие. Ремесла он не знал, из деревни решительно ушел. Выучиться значило выжить. Он ведь после Учительского института учился еще и в Московском ИФЛИ - Институте философии, литературы и истории, а это уже самое лучшее образование для филолога по тем временам. В 1931 году Твардовский пишет «Путь к социализму»: жуть зеленая про новую деревню, сон Александра Трифоновича, полная поддержка коллективизации, Сталин на белом коне в авангарде. Но тогда многие писали чушь. Кроме Ахматовой и Пастернака с Мандельштамом, осколков Серебряного века.
Семья Твардовских не была религиозна. Новые веяния, новые времена в Шпессарте. А город, большевистский город, быстро выветрил из памяти и сердца юного поэта последние нравственные устои. И когда в 1931 году работящая честная фермерская семья Твардовских была раскулачена и сослана, их пожалели соседи, которым они щедро помогали, соседи-бедняки (принесли на дорогу хлеба и сала), а не родной сын Александр. Он дал знать отцу и братьям, чтобы они не пытались с ним связаться. И это было не по идейным, как у Павлика Морозова, а чисто по шкурническим соображениям. Твардовский не хотел ставить под удар свою литературную карьеру. Отец не поверил, в такое поверить было нельзя. Через два месяца отец бежал из ссылки и наведался к сыну. И Александр донес на него в милицию! Павлику было хотя бы десять лет... А Александру - 21 год. Страна усиленно воспитывала и воспроизводила не помнящих родства, не отвечающих ни за отца, ни за себя Павликов. Всю жизнь Александр Трифонович искупал этот грех. Искупил ли? Это решать им втроем: Трифону Гордеевичу, Александру Трифоновичу и мировому судье по имени Иисус Христос. Нас в присяжные никто не приглашал.
Твардовский идет в ногу
Александр Трифонович живет, как все. Можно сказать, что признаки понимания, просветления и раскаяния появятся через десять лет, в 1941-м. А пока он пишет следующую муру, «Страну Муравию», где только маниакальная тогдашняя критика могла усмотреть крамолу и кулацкие мотивы. Разве что кулацким был пейзаж. Пейзаж на Руси не был охвачен коллективизацией, он остался единоличным и даже хуже того - дворянским, потому что трудно было чем-то заменить Бунина и Тургенева. С 1934-го по 1936-й Твардовский пишет свою «Муравию» про Сталина на белом коне и прелести коллективного хозяйства. За эту дешевку Сталин в 1941-м выдаст ему Сталинскую премию, и критики прикусят языки. Твардовского той поры читать стыдно, очень стыдно. Я думаю, что он сам себя не перечитывал. В 1938 году он, как абсолютное большинство совписов и совпоэтов, вступает в ВКП(б).
А тут пошли большие события. Твардовский комиссарствует в Западной Белоруссии и до конца жизни не догадывается, что он поучаствовал в разделе Польши по пакту Молотова-Риббентропа. Дальше в том же качестве он едет на Финскую войну. Ох, не так должен был попасть в Западную Европу пан Твардовский! А об истинной сущности Финской войны до конца своего личного маршрута не догадался не только Твардовский, но и романтик Аркадий Гайдар. Такое было время. А если кто и догадался, то молчал (многие онемели навеки по вчерашний день включительно). «Времена не выбирают, в них живут и умирают». А умирать не хотел никто.
Война как мать родна
В 1941-1942 годах Твардовский работает в Воронеже в редакции газеты Юго-Западного фронта «Красная звезда». И вот здесь-то он пишет своего «Василия Теркина», пишет до 1945 года - хватает на всю войну. Простенько, доходчиво, сердечно. Василий Теркин - это Швейк 40-х годов XX века, советский Швейк, только без сатиры, без едкости, без высмеивания милитаристского пафоса. Все-таки Швейка создал свободный европеец Ярослав Гашек, а Австро-Венгрия всё же не СССР. А бессмысленность Первой мировой войны хотя бы после нее разрешено было зафиксировать на бумаге. Но попытка проделать то же с Великой Отечественной или даже просто со Второй мировой была предпринята разве что Владимиром Войновичем (которого за его солдата Чонкина изгнали из страны) или Василем Быковым (писал он много после сталинской эпохи, а самая смелая вещь, «Стужа», вышла уже в перестройку).
Антисоветчик Войнович был совершенно свободен от комплексов «защиты социалистического отечества»; майора Пугачева в обработке Варлама Шаламова этих комплексов лишили СМЕРШ и НКВД. Да так, что даже Твардовский не мог Шаламова протащить в «Новый мир». В наши же дни на этой ниве успешно трудится кинематограф (это пошло с Чарли Чаплина, с его «Великого диктатора»). Английские комедии о Питкине или французские о Бабетте, да и мы не ударили лицом в грязь: какой-то вольный стрелок снял «Гитлер, капут!» - блестящую пародию и на Третий рейх, и на СССР, и на американцев. Но Василий Теркин появился в черно-белые времена, так что там всё было по прописям: «Страшный бой идет, кровавый, смертный бой не ради славы, ради жизни на земле». Теркин был чем-то вроде комиксов, солдатской стенгазеты. Он был не дурак поесть и выпить, покурить махорку, поспать «минут шестьсот», он не рвался умирать, хотя и не трусил, он мечтал не об орденах, а о доме и буханке черняшки. Он был свой, простецкий, земеля. Его узнавали. Этот комикс был невероятно популярен у солдат, он был культовый, он стал охранной грамотой для Твардовского.
Война помогала выживать русской литературе (и даже белорусской и украинской). Что было бы с Гроссманом, Эренбургом, Василем Быковым, если бы они не заработали себе на фронте индульгенцию и охранную грамоту? Все пошли бы в ГУЛАГ сомкнутыми рядами. Война убила Павла Когана, Михаила Кульчицкого и многих других менее известных авторов, но она же давала шансы выжить творческой интеллигенции страны. Твардовский получает еще одну Сталинскую премию за «Теркина» в 1946 году. Впрочем, «Сталинки» идут косяками. «Дом у дороги» - об ужасном начале войны - написан в 1946-м. В 1947-м - очередная Сталинская премия. Кстати, что такое Сталин, Твардовский понял вполне. В «Теркине» он не упомянут ни разу, как будто его и не было. А идеологии в поэме нет никакой. Бои есть, смерть есть, солдатская доля есть, полуголодный, но неунывающий солдатик есть. А идеологии - нет! Понял Твардовский, что нет смысла воевать за «светлое царство социализма», за раскулачку, за Сталина на белом коне.
Но еще до войны Твардовский успел жениться на милейшей женщине, типичной декабристке, Марии Илларионовне, хранительнице рукописей и очага. У них родились две дочери, Валентина и Ольга. Если бы не общественные бедствия, Твардовский был бы очень счастлив в семье. Увы! 1931 год и преданный отец стучали в его сердце... Но вот рухнуло «идолище поганое», рухнуло в 1953 году, однако страх не ушел. И на смерть тирана поэт пишет опять какую-то ерунду. Приходит Хрущев вместе с оттепелью, и начинается искупление. Получив в свои руки «Новый мир» на целых четыре года, Твардовский делает подарочек советскому народу: пишет и печатает сатиру «Теркин на том свете». Оказывается, на том свете есть каптотсвет и соцтотсвет. Две системы! Фонтаны, ангелы, нектар, амброзия - это всё у «них». А на советском том свете есть особый отдел, ГУЛАГ, бюрократия, мрачный, бездушный советский строй. И ни глотка воды, ни покоя, ни отдыха, ни ангелов, ни арф, одни чиновники мрачного вида и особисты. Хорошо еще, что Теркин оказался жив и сбежал обратно, наверх. Поэму осудили за «демократические тенденции». Требовали закрытия «Нового мира» по формуле Жданова о журналах «Звезда» и «Ленинград». И вот четыре года без журнала, но каменное упорство овладевает Твардовским, и он больше не обращает внимания на брань, она ведь на вороту не виснет.
Искупление
Хрущев, получив бразды, милостиво вернул Твардовскому журнал в 1958 году. Твардовский пишет поэму «За далью - даль» и в 1961 году получает за нее Ленинскую премию (всё пожертвовал на дом культуры у себя в родных краях). И вот в главе «Так это было» рождаются звенящие вечностью слова, слова для Храма, слова нестерпимой ненависти к Сталину и великого торжества от его кончины. «Так это было: четверть века призывом к бою и труду звучало имя человека со словом Родина в ряду. Оно не знало высшей меры, уже вступая в те права, что у людей глубокой веры имеет имя божества. И было попросту привычно, что он сквозь трубочный дымок всё в мире видел самолично и всем заведовал, как бог». И вот последние, послевоенные годы:
Салют! И снова пятилетка.
И всё тесней лучам в венце.
Уже и сам себя нередко
Он в третьем называл лице.
Уже и в келье той кремлевской,
И в новом блеске древних зал
Он сам от плоти стариковской
Себя отдельно созерцал...
Спешил. И всё, казалось, мало.
Уже сомкнулся с Волгой Дон.
Канала только не хватало,
Чтоб с Марса был бы виден он!..
И вот то, что надо бы читать на инаугурациях:
И, видя жизни этой вечер,
Помыслить даже кто бы смог,
Что и в Кремле никто не вечен
И что всему выходит срок...
Но не ударила Царь-пушка,
Не взвыл Царь-колокол в ночи,
Как в час урочный та Старушка
Подобрала свои ключи -
Ко всем дверям, замкам, запорам,
Не зацепив лихих звонков,
И по кремлевским коридорам
Прошла к нему без пропусков.
Вступила в комнату без стука,
Едва заметный знак дала -
И удалилась прочь наука,
Старушке этой сдав дела...
Вот она, плата за звездный билет в Храм. А «Новый мир» реял над страной, как знамя будущего, на страх реакционерам, сталинистам и Сусловым всех мастей. Твардовский побыл кандидатом в члены ЦК с 1961 по 1966 год - и выбыл из них. Его душили тихо, в перчатках. Когда ушел Хрущев, судьба журнала была решена. Набор «Круга первого» Солженицына рассыпали, Шаламова не пустили на порог. А Твардовский спасал Жореса Медведева из психбольницы, от карательной психиатрии, спасал вместе с Тендряковым, всем весом члена (ну кандидата в члены) ЦК КПСС и за это не получил звание «Героя соцтруда». Он правильно понял дело Даниэля и Синявского и загнал за Можай своего милого сподвижника Андрея Дементьева за участие в их травле. Он казнил себя каждый день за эту двойную жизнь, КПСС давно была ему ненавистна, но надо было сохранить журнал.
Он страшно пил, его находили в снегу около дачи, он не снимал со стены портрет Сталина - в порядке умерщвления плоти и духа. И вот у него уволили всех замов и назначили ими врагов. Он успел пустить в номер 1970 года «Казанский университет» Евтушенко. Напутствие Софье Власьевне. За что они любили Россию? Он, Твардовский, и он, Евтушенко? «За вечный пугачевский дух в народе, за доблестный гражданский русский стих, за твоего Ульянова Володю, за будущих Ульяновых твоих». Да это и про него тоже, про Твардовского: «Застучали мне мысли под темечком, получилось - я зря им клеймен, и хлещу я березовым веничком по наследию мрачных времен». Журнал отобрали в 1970-м, а умер Александр Трифонович в 1971-м. Инсульт, молниеносный рак легкого. Он хотел уйти. Однодворец, однолюб, одножурнальник. Ключи вам в руки, Александр Трифонович. И - рекомендацию в рай с подписью от треугольника политзэков.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky