Андрей Синявский. "Метафизика и мистика Советского государства"
Андрей Донатович Синявский (литературный псевдоним - Абрам Терц; 1925-1997) - русский писатель, литературовед и критик, советский диссидент, политзаключённый. Кандидат филологических наук (1952). Ниже размещен фрагмент из его курса лекций, прочитанных Синявским в Сорбонне в 1978 1984 годах. Текст приводится по изданию: Синявский А.Д. Основы советской цивилизации. - М.: Аграф, 2002.
Метафизика и мистика Советского государства
В самом начале 20-х годов Осип Мандельштам, почуяв тяжесть и длительность нового исторического цикла, писал в статье «Девятнадцатый век»: «...Наше столетие начинается под знаком величественной нетерпимости, исключительности и сознательного непонимания других миров. В жилах нашего столетия течет тяжелая кровь чрезвычайно отдаленных монументальных культур, быть может, египетской и ассирийской». В первый момент это звучит странно. Откуда в России (ибо здесь имеется в виду в первую очередь послереволюционная Россия) вдруг возникло какое-то подобие древнего Египта или Ассирии? Но речь идет как раз о Государственной Власти такого масштаба и такой деспотической силы, такой исключительной нетерпимости ко всякому инакомыслию, каких европейская цивилизация еще не знала. В самом существовании этого колоссального организма, кажется, есть что-то иррациональное, чудовищное. Отсюда ассоциация у Мандельштама с Ассирией и древним Египтом.
Возьмем лишь некоторые стороны жизни этого Государства. Скажем, военный стиль, который начал складываться еще при Ленине, но особое развитие получил в сталинскую эпоху и сохраняется до сих пор. Словно государство, родившись в огне вооруженного восстания и пройдя опыт гражданской войны, навсегда сохранило за собой военный облик. И сам Ленин, напоминаю, назвал свою диктатуру состоянием непрерывной и тотальной войны. Это не значит, что Советское государство воинственная держава, которая только и думает, на кого бы напасть. Тем не менее страна находится и живет в состоянии непрерывного военного напряжения. Даже когда опасность капиталистического окружения или реального нападения гитлеровской Германии - миновала, состояние военной лихорадки продолжалось. Этому можно найти и вполне разумные, логические объяснения, и совсем таинственные, иррациональные, почти мистические мотивы.
К разумным объяснениям относится, например, то, что, совершая отдельные акты агрессии (допустим, захватив Восточную Европу), Советское государство вынуждено сохранять за собой все эти завоевания. Иначе оно развалится. Поэтому оно находится в состоянии, я бы сказал, активной обороны. И не желая войны, все время к войне готовится, хотя непосредственная военная угроза отсутствует. Но Государству все время кажется, что кто-то на него хочет напасть и отнять завоеванные территории. Отсюда, в частности, дух несвободы в Советском Союзе, как если бы страна непрерывно находилась на военном положении. И здесь есть своя логика.
Сошлюсь на свой разговор уже в наше время, относительно либеральное и послесталинское, с одним сослуживцем по Институту мировой литературы в Москве. Это был человек беспартийный, честный и даже немного либеральный. Поэтому я разговаривал с ним вполне откровенно и как-то ему пожаловался, что уж очень тяжело жить в несвободе и это плохо отражается на состоянии русской и даже советской культуры. Рассуждал я примерно так: неужели Советское государство развалится, если наше правительство сделает некоторые послабления в области культуры? Ну, допустим, разрешит абстрактную живопись, напечатает неопубликованный роман Пастернака, «Реквием» Ахматовой и так далее. Словом, сделает некоторую оттепель в области искусства и литературы. Ведь это только пойдет на пользу и русской культуре, и Советскому государству!
Мой оппонент отвечал так: да, конечно, от этих пустяков Государство не развалится. Но вы не учитываете, как это отзовется в Польше. Я спросил, недоумевая: причем тут Польша, если речь идет о том, чтобы в Москве опубликовать Пастернака? И он мне сказал: если мы здесь, в центре, допустим некоторые послабления в области культуры, то в Польше, где более свободно, чем у нас, произойдут дальнейшие и большие сдвиги в сторону свободы. Если в Москве начнется оттепель, то Польша отделится от Восточного блока, от Советского Союза. Я ответил легкомысленно: ну и пускай себе отделяется и живет как хочет! Да, он сказал, но следом за Польшей отделится Чехословакия, а следом за Чехословакией распадется весь Восточный блок. Ну и пусть его распадается, - я ответил, - России от этого будет только легче! Но мой собеседник смотрел глубже: следом за Восточной Европой захочет отделиться Прибалтика: Латвия, Литва и Эстония! - Ну и пусть! - упрямо повторял я. - Зачем нужны эти насильственные присоединения? - Но тогда за Прибалтикой отделится Украина, отделится Кавказ! вы что, хотите чтобы вся Российская держава распалась?! Из-за вашего Пастернака чтобы вся Россия погибла, Россия, которая теперь самая великая в мире Империя!... Вот и весь разговор. И это не анекдот, и не курьез, а логика, железная логика Империи и Государства, которую можно понять рациональным путем.
Труднее, но все же можно понять идею всемирного социалистического господства, ради которого развивается вся эта исполинская военно-экономическая государственная мощь. Если Советский Союз решается на агрессию в Африке, Азии и в Америке, то это означает как бы несколько затянувшуюся «мировую революцию». В мировую революцию давно уже никто не верит. Но тем не менее она продолжает осуществляться медленным и постепенным путем, иногда путем военного десанта в разных точках мира - способами того же террора и насилия меньшинства над большинством. Здесь нет уже великой идеи, но есть традиция, привычка захватывать власть насильственным путем. Пускай это ведет к новым конфликтам, уже внутри своего, социалистического лагеря - между Россией и Китаем, между Вьетнамом и Камбоджей. Все равно необходим захват. Потому что мир должен быть приведен в единство.
Куда более иррационально другое в системе этого вооружения. Это - я бы сказал - «мания врага». Вчера этим врагом были капиталисты и помещики, достаточно реальный враг, которого уничтожили и ликвидировали как класс или даже физически. Но здесь же снуют меньшевики и эсеры, то есть те же социалисты, но более либерального оттенка. Хорошо, уничтожили и этого врага. Далее просыпается враг в лице зажиточного крестьянства. Ликвидировали путем раскулачивания деревни и сплошной коллективизации. Попутно ликвидировали «троцкизм» как главного врага. Но тогда приходит «вредительство», то есть неустройство в собственном хозяйстве. Расстреляли «вредителей», но появились «космополиты», и так далее... Врага на самом-то деле нет, но враг нужен как оправдание всей этой системы насилия, которая без врага не может существовать.
Поэтому в разряд врагов попадают все кто угодно: от японских шпионов до социал-демократов, сначала «троцкисты», а потом «сионисты». И бесполезно доказывать, что «троцкисты» или «сионисты» - это бесконечно малое число по сравнению с многомиллионным Государством, по сравнению с его танками и ракетами. Когда мы отсюда, с Запада, слушаем это кликушество, направленное в пустоту, нам оно кажется каким-то сплошным обманом и выдумкой. Однако это не выдумка, это - мания преследования... Впервые эту манию подметил еще Александр Блок в своей поэме «Двенадцать». Там, в начале 1918 года, по завьюженным петроградским улицам идут двенадцать красногвардейцев, отыскивая врага. А врага - нет:
В очи бьется
Красный флаг.
Раздается
Мерный шаг.
Вот - проснется
Лютый враг...
Но враг не просыпается. И за неимением врага они стреляют в Христа и в собственную больную совесть. Но если для Блока все это было мистикой, то «незримый враг» реализовался в советской истории, которая все время сопровождается Декретами или Известиями - что кого-то расстреливают. Расстрел был принят как норма жизни. Естественно, что над этой горою трупов должен был вырасти Сталин, который расстрелял многих ленинцев как слишком опасных людей. Однако вернемся к идее, что враг повсюду и нигде. «Лютый враг», как сказано у Блока, вот-вот проснется. Но он невидим. И без этого врага не может существовать коммунизм. Система, созданная как абсолютное насилие, нуждается в том, чтобы кого-то подавлять. И если практически все враги уничтожены, система изобретает себе новых врагов. Для того чтобы с кем-то бороться и таким образом существовать! Метафизически это можно понять так: если совершено какое-то огромное насилие, то необходимо, чтобы кто-то этому насилию сопротивлялся. Необходим - враг. И если не будет врага, эта система насилия заглохнет и завянет.
Вот почему понять до конца рационально Советское Государство - невозможно. Хотя оно - рационально. Но оно одновременно живет в мире каких-то параноических или кошмарных образов. На самом-то деле оно преследует всех, а ему кажется, что это его преследуют. Насилие, возведенное в закон, все время порождает химеры. Ведь если некого убивать, если нет врага, то насилие бессмысленно. Отсюда все состояние «активной обороны» и мощь вооружения, за которую Советская Власть держится как за единственный способ жизни в этом мире. И отсюда же комическая сторона в жизни советского общества. «Борьба с картошкой». «Идеологический фронт». «Героический труд». Все поставлено как бы на военную ногу. Но это связано также с тем, что само общество, лишенное личной инициативы, работает все время по команде и на понукании.
Отсюда такой громадный бюрократический аппарат, который нельзя упразднить. Иначе работа остановится или будет вестись из рук вон плохо. Ибо рабы не заинтересованы в работе. Но неужели это общество держится только на штыках, на страхе, который внушает Государство? Нет, как ни странно, оно держится еще и на демократии, хотя всех демократических прав и свобод оно лишено. Это тоже загадка Советской власти. С одной стороны, она лишает общество свободы и демократии. А с другой стороны, она создает некую иллюзию демократичности, благодаря которой советский народ эту власть поддерживает. Здесь мы опять вступаем в сферу иррационального, но тем не менее на реальную почву «советской демократии».
Что такое «советская демократия»? Это равенство всех. И во имя такого равенства была подавлена свобода. Но, как выяснилось, народ жаждет не свободы, а равенства. «Свобода» и «равенство» - подчас противоположные понятия. В обществе, где все люди равны, не может быть никакой свободы, ибо свобода возвышает одного над другим и допускает различия, а равенство, запрещая свободу, делает всех одинаковыми. Жажда равенства вообще свойственна русскому человеку. Не надо забывать, что крепостное право в России было отменено только в 1861 году. А до этого крестьяне были рабами. И рабы хотели уравняться с господами. Это уравнение и произвела революция. Более того: революция выдвинула рабов на первое место и поставила над вчерашними господами. Все высшие сословия - дворянство, буржуазия, духовенство, интеллигенция - были повержены в прах. Преимущество, чисто моральное, было дано трудящимся массам, то есть людям физического труда. Естественно, что в этих новых условиях свое равенство и даже первенство они испытали как состояние свободы.
И поэтому революция, лишавшая человека, индивидуальную личность всяких прав, тем не менее воспринималась массами положительно как обретение свободы. Точнее говоря, как обретение равенства, которое в самоощущении масс превращалось в свободу, в чувство собственного достоинства. Сошлюсь на свидетельство русского религиозного философа и историка Федотова, который ушел в эмиграцию несколько позже, чем основная волна, и видел Советскую Россию и в революцию, и в 20-е годы. Федотов был враждебен новой власти, тем не менее писал: «Поразительное дело: в голодной, разоренной России, в режиме абсолютного бесправия, рабочий и даже крестьянин чувствовали себя победителями, гражданами передовой страны мира. Только в России рабочий и крестьянин - хозяева своей земли, очищенной от паразитов и эксплуататоров. Пусть нищие, но свободные (в социальном смысле - то есть равные или, лучше сказать, первые)». («И есть и будет. Размышления о России и революции». Париж, 1932.)
Таким образом, нижний слой населения воспринял равенство как свободу. Возникало чувство социального единства с государством, которое тобой управляет и лишает тебя всех прав, кроме ощущения, что это твое государство. В этом и состоит советская демократия. Цитирую того же Федотова: «Проезжего комиссара всегда можно “обложить” в совете, да и в уездном городе мужик не очень стесняется с начальником: “свой брат”. Ненависть к коммунистам лишена классового характера. Она смягчается сознанием, что в новом правящем слое все свои люди... Трудно представить современную крестьянскую семью, у которой не было бы родственника в городе на видном посту: командира Красной Армии или судьи, агента ГПУ или, по крайней мере, студента». Да и путь наверх по государственной лестнице никому не заказан. Достаточно, чтобы были хорошие анкетные данные и готовность к демагогии. И в этом залог прочности советского общества.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Метафизика и мистика Советского государства
В самом начале 20-х годов Осип Мандельштам, почуяв тяжесть и длительность нового исторического цикла, писал в статье «Девятнадцатый век»: «...Наше столетие начинается под знаком величественной нетерпимости, исключительности и сознательного непонимания других миров. В жилах нашего столетия течет тяжелая кровь чрезвычайно отдаленных монументальных культур, быть может, египетской и ассирийской». В первый момент это звучит странно. Откуда в России (ибо здесь имеется в виду в первую очередь послереволюционная Россия) вдруг возникло какое-то подобие древнего Египта или Ассирии? Но речь идет как раз о Государственной Власти такого масштаба и такой деспотической силы, такой исключительной нетерпимости ко всякому инакомыслию, каких европейская цивилизация еще не знала. В самом существовании этого колоссального организма, кажется, есть что-то иррациональное, чудовищное. Отсюда ассоциация у Мандельштама с Ассирией и древним Египтом.
Возьмем лишь некоторые стороны жизни этого Государства. Скажем, военный стиль, который начал складываться еще при Ленине, но особое развитие получил в сталинскую эпоху и сохраняется до сих пор. Словно государство, родившись в огне вооруженного восстания и пройдя опыт гражданской войны, навсегда сохранило за собой военный облик. И сам Ленин, напоминаю, назвал свою диктатуру состоянием непрерывной и тотальной войны. Это не значит, что Советское государство воинственная держава, которая только и думает, на кого бы напасть. Тем не менее страна находится и живет в состоянии непрерывного военного напряжения. Даже когда опасность капиталистического окружения или реального нападения гитлеровской Германии - миновала, состояние военной лихорадки продолжалось. Этому можно найти и вполне разумные, логические объяснения, и совсем таинственные, иррациональные, почти мистические мотивы.
К разумным объяснениям относится, например, то, что, совершая отдельные акты агрессии (допустим, захватив Восточную Европу), Советское государство вынуждено сохранять за собой все эти завоевания. Иначе оно развалится. Поэтому оно находится в состоянии, я бы сказал, активной обороны. И не желая войны, все время к войне готовится, хотя непосредственная военная угроза отсутствует. Но Государству все время кажется, что кто-то на него хочет напасть и отнять завоеванные территории. Отсюда, в частности, дух несвободы в Советском Союзе, как если бы страна непрерывно находилась на военном положении. И здесь есть своя логика.
Сошлюсь на свой разговор уже в наше время, относительно либеральное и послесталинское, с одним сослуживцем по Институту мировой литературы в Москве. Это был человек беспартийный, честный и даже немного либеральный. Поэтому я разговаривал с ним вполне откровенно и как-то ему пожаловался, что уж очень тяжело жить в несвободе и это плохо отражается на состоянии русской и даже советской культуры. Рассуждал я примерно так: неужели Советское государство развалится, если наше правительство сделает некоторые послабления в области культуры? Ну, допустим, разрешит абстрактную живопись, напечатает неопубликованный роман Пастернака, «Реквием» Ахматовой и так далее. Словом, сделает некоторую оттепель в области искусства и литературы. Ведь это только пойдет на пользу и русской культуре, и Советскому государству!
Мой оппонент отвечал так: да, конечно, от этих пустяков Государство не развалится. Но вы не учитываете, как это отзовется в Польше. Я спросил, недоумевая: причем тут Польша, если речь идет о том, чтобы в Москве опубликовать Пастернака? И он мне сказал: если мы здесь, в центре, допустим некоторые послабления в области культуры, то в Польше, где более свободно, чем у нас, произойдут дальнейшие и большие сдвиги в сторону свободы. Если в Москве начнется оттепель, то Польша отделится от Восточного блока, от Советского Союза. Я ответил легкомысленно: ну и пускай себе отделяется и живет как хочет! Да, он сказал, но следом за Польшей отделится Чехословакия, а следом за Чехословакией распадется весь Восточный блок. Ну и пусть его распадается, - я ответил, - России от этого будет только легче! Но мой собеседник смотрел глубже: следом за Восточной Европой захочет отделиться Прибалтика: Латвия, Литва и Эстония! - Ну и пусть! - упрямо повторял я. - Зачем нужны эти насильственные присоединения? - Но тогда за Прибалтикой отделится Украина, отделится Кавказ! вы что, хотите чтобы вся Российская держава распалась?! Из-за вашего Пастернака чтобы вся Россия погибла, Россия, которая теперь самая великая в мире Империя!... Вот и весь разговор. И это не анекдот, и не курьез, а логика, железная логика Империи и Государства, которую можно понять рациональным путем.
Труднее, но все же можно понять идею всемирного социалистического господства, ради которого развивается вся эта исполинская военно-экономическая государственная мощь. Если Советский Союз решается на агрессию в Африке, Азии и в Америке, то это означает как бы несколько затянувшуюся «мировую революцию». В мировую революцию давно уже никто не верит. Но тем не менее она продолжает осуществляться медленным и постепенным путем, иногда путем военного десанта в разных точках мира - способами того же террора и насилия меньшинства над большинством. Здесь нет уже великой идеи, но есть традиция, привычка захватывать власть насильственным путем. Пускай это ведет к новым конфликтам, уже внутри своего, социалистического лагеря - между Россией и Китаем, между Вьетнамом и Камбоджей. Все равно необходим захват. Потому что мир должен быть приведен в единство.
Куда более иррационально другое в системе этого вооружения. Это - я бы сказал - «мания врага». Вчера этим врагом были капиталисты и помещики, достаточно реальный враг, которого уничтожили и ликвидировали как класс или даже физически. Но здесь же снуют меньшевики и эсеры, то есть те же социалисты, но более либерального оттенка. Хорошо, уничтожили и этого врага. Далее просыпается враг в лице зажиточного крестьянства. Ликвидировали путем раскулачивания деревни и сплошной коллективизации. Попутно ликвидировали «троцкизм» как главного врага. Но тогда приходит «вредительство», то есть неустройство в собственном хозяйстве. Расстреляли «вредителей», но появились «космополиты», и так далее... Врага на самом-то деле нет, но враг нужен как оправдание всей этой системы насилия, которая без врага не может существовать.
Поэтому в разряд врагов попадают все кто угодно: от японских шпионов до социал-демократов, сначала «троцкисты», а потом «сионисты». И бесполезно доказывать, что «троцкисты» или «сионисты» - это бесконечно малое число по сравнению с многомиллионным Государством, по сравнению с его танками и ракетами. Когда мы отсюда, с Запада, слушаем это кликушество, направленное в пустоту, нам оно кажется каким-то сплошным обманом и выдумкой. Однако это не выдумка, это - мания преследования... Впервые эту манию подметил еще Александр Блок в своей поэме «Двенадцать». Там, в начале 1918 года, по завьюженным петроградским улицам идут двенадцать красногвардейцев, отыскивая врага. А врага - нет:
В очи бьется
Красный флаг.
Раздается
Мерный шаг.
Вот - проснется
Лютый враг...
Но враг не просыпается. И за неимением врага они стреляют в Христа и в собственную больную совесть. Но если для Блока все это было мистикой, то «незримый враг» реализовался в советской истории, которая все время сопровождается Декретами или Известиями - что кого-то расстреливают. Расстрел был принят как норма жизни. Естественно, что над этой горою трупов должен был вырасти Сталин, который расстрелял многих ленинцев как слишком опасных людей. Однако вернемся к идее, что враг повсюду и нигде. «Лютый враг», как сказано у Блока, вот-вот проснется. Но он невидим. И без этого врага не может существовать коммунизм. Система, созданная как абсолютное насилие, нуждается в том, чтобы кого-то подавлять. И если практически все враги уничтожены, система изобретает себе новых врагов. Для того чтобы с кем-то бороться и таким образом существовать! Метафизически это можно понять так: если совершено какое-то огромное насилие, то необходимо, чтобы кто-то этому насилию сопротивлялся. Необходим - враг. И если не будет врага, эта система насилия заглохнет и завянет.
Вот почему понять до конца рационально Советское Государство - невозможно. Хотя оно - рационально. Но оно одновременно живет в мире каких-то параноических или кошмарных образов. На самом-то деле оно преследует всех, а ему кажется, что это его преследуют. Насилие, возведенное в закон, все время порождает химеры. Ведь если некого убивать, если нет врага, то насилие бессмысленно. Отсюда все состояние «активной обороны» и мощь вооружения, за которую Советская Власть держится как за единственный способ жизни в этом мире. И отсюда же комическая сторона в жизни советского общества. «Борьба с картошкой». «Идеологический фронт». «Героический труд». Все поставлено как бы на военную ногу. Но это связано также с тем, что само общество, лишенное личной инициативы, работает все время по команде и на понукании.
Отсюда такой громадный бюрократический аппарат, который нельзя упразднить. Иначе работа остановится или будет вестись из рук вон плохо. Ибо рабы не заинтересованы в работе. Но неужели это общество держится только на штыках, на страхе, который внушает Государство? Нет, как ни странно, оно держится еще и на демократии, хотя всех демократических прав и свобод оно лишено. Это тоже загадка Советской власти. С одной стороны, она лишает общество свободы и демократии. А с другой стороны, она создает некую иллюзию демократичности, благодаря которой советский народ эту власть поддерживает. Здесь мы опять вступаем в сферу иррационального, но тем не менее на реальную почву «советской демократии».
Что такое «советская демократия»? Это равенство всех. И во имя такого равенства была подавлена свобода. Но, как выяснилось, народ жаждет не свободы, а равенства. «Свобода» и «равенство» - подчас противоположные понятия. В обществе, где все люди равны, не может быть никакой свободы, ибо свобода возвышает одного над другим и допускает различия, а равенство, запрещая свободу, делает всех одинаковыми. Жажда равенства вообще свойственна русскому человеку. Не надо забывать, что крепостное право в России было отменено только в 1861 году. А до этого крестьяне были рабами. И рабы хотели уравняться с господами. Это уравнение и произвела революция. Более того: революция выдвинула рабов на первое место и поставила над вчерашними господами. Все высшие сословия - дворянство, буржуазия, духовенство, интеллигенция - были повержены в прах. Преимущество, чисто моральное, было дано трудящимся массам, то есть людям физического труда. Естественно, что в этих новых условиях свое равенство и даже первенство они испытали как состояние свободы.
И поэтому революция, лишавшая человека, индивидуальную личность всяких прав, тем не менее воспринималась массами положительно как обретение свободы. Точнее говоря, как обретение равенства, которое в самоощущении масс превращалось в свободу, в чувство собственного достоинства. Сошлюсь на свидетельство русского религиозного философа и историка Федотова, который ушел в эмиграцию несколько позже, чем основная волна, и видел Советскую Россию и в революцию, и в 20-е годы. Федотов был враждебен новой власти, тем не менее писал: «Поразительное дело: в голодной, разоренной России, в режиме абсолютного бесправия, рабочий и даже крестьянин чувствовали себя победителями, гражданами передовой страны мира. Только в России рабочий и крестьянин - хозяева своей земли, очищенной от паразитов и эксплуататоров. Пусть нищие, но свободные (в социальном смысле - то есть равные или, лучше сказать, первые)». («И есть и будет. Размышления о России и революции». Париж, 1932.)
Таким образом, нижний слой населения воспринял равенство как свободу. Возникало чувство социального единства с государством, которое тобой управляет и лишает тебя всех прав, кроме ощущения, что это твое государство. В этом и состоит советская демократия. Цитирую того же Федотова: «Проезжего комиссара всегда можно “обложить” в совете, да и в уездном городе мужик не очень стесняется с начальником: “свой брат”. Ненависть к коммунистам лишена классового характера. Она смягчается сознанием, что в новом правящем слое все свои люди... Трудно представить современную крестьянскую семью, у которой не было бы родственника в городе на видном посту: командира Красной Армии или судьи, агента ГПУ или, по крайней мере, студента». Да и путь наверх по государственной лестнице никому не заказан. Достаточно, чтобы были хорошие анкетные данные и готовность к демагогии. И в этом залог прочности советского общества.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky