Джеймс Пирсон, Дэниел Тюдор. "Северная Корея изнутри". Тюрьма, политзаключенные, репрессии
Ниже размещен фрагмент из книги: Пирсон Д., Тюдор Д. Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики. - М.: Эксмо, 2018.
Книгу можно купить здесь: https://www.litres.ru/dzheyms-pirson-16096/severnaya-koreya-iznutri-chernyy-rynok-moda-lagerya-d/
Преступление и наказание в Северной Корее
Хорошо известно, что тюремные лагеря в КНДР вполне способны сравниться по уровню жестокости содержания со всеми подобными заведениями, существовавшими где бы то ни было в ХХ веке, если не превзойти их. Уголовно-исправительная система в Северной Корее создавалась и управляется так, чтобы цена неповиновения или попытки противостояния режиму оказывалась неимоверно высокой. Такая очевидная, всеобъемлющая суровость почти не дает возможности сторонним наблюдателям рассуждать о системе поддержания правопорядка в КНДР в чисто описательной, объективистской манере, лишенной эмоций. Авторы, однако, попытаются сделать именно это.
КНДР отрицает существование тюремных лагерей, пытки и издевательства над заключенными, что еще более осложняет изучение тюремной системы страны. Собирая в единое целое разрозненные свидетельства того, как на самом деле работает пенитенциарная система в Северной Корее, исследователю неизбежно придется полагаться на признания перебежчиков (среди которых - и бывшие заключенные, и бывшие охранники), а также на откровенные, сделанные «не под запись» высказывания тех немногих северокорейских официальных лиц, которые вообще решаются обсуждать эти вопросы с чужаками. Своими глазами увидеть эти лагеря невозможно (только на спутниковых снимках через Google Earth); надежная статистика по ним тоже, разумеется, недоступна.
Часто говорят, что в тюремных лагерях в КНДР содержатся 200 000 заключенных. Однако в это число скорее всего входят и те, кто содержится под стражей в более «нормальных» заведениях, за преступления, наказываемые и во всех других странах мира - за кражи, убийства и тому подобное. Более достоверные оценки предполагают, что порядка 70 000 человек находятся в заключении по «обычным» (уголовным) статьям, а от 80 000 до 120 000 являются политическими заключенными. Несмотря на это, о существовании тюремных лагерей для «политических» знают все взрослые северокорейцы, и, хотя они могут и не знать точно, что там происходит, они боятся их. Так что роль, которую эти лагеря играют в поддержании контроля над обществом, сложно переоценить.
Уголовные преступления
Как отмечено выше, в Северной Корее есть и «нормальные» преступники. В каждом обществе существуют молодые люди, подверженные наркотической зависимости и склонные к мелким правонарушениям; есть мошенники и аферисты; есть те, кто убивает любимых в порыве ревности; есть и те, кто расписывает стены граффити. В Северной Корее с такими людьми имеет дело система правосудия, считающаяся достаточно жесткой, но не исключительно жестокой - по крайней мере по меркам бедной и недемократической страны.
Случаи уголовных преступлений (в частности, воровства) резко участились после голода середины 1990-х годов; взрывной рост уровня преступности шел рука об руку с ростом коррупции и общим падением уровня общественного доверия. Воровство велосипедов, в частности, в наши дни стало настолько обычным делом, что жители многоквартирных домов завозят велосипеды в квартиры на ночь. А наступившая эра престижного потребления и социального неравенства сделала такой обязательный атрибут статуса, как мобильный телефон, едва ли не главной целью воришек.
Если кого-то заподозрят в краже телефона или ином уголовном преступлении неполитического характера, то с ним будет иметь дело Министерство общественной безопасности (МОБ). В рядах этого министерства насчитывается до 200 000 служащих, исполняющих полицейские функции. Полицейские участки располагаются в каждом городе, поселке и деревне Северной Кореи. Должностные полномочия работников МОБ весьма широки. Они включают борьбу с беспорядками, расследование преступлений, контроль за системой выдачи удостоверений личности и регистрации населения, привязывающей людей к их родным регионам (и препятствующей проникновению в Пхеньян), полицейский надзор на дорогах, а также управление тюрьмами. В обязанности министерства также входит раздача продуктовых пайков, хотя, как мы уже знаем, примерно с середины 1990-х этой ролью МОБ практически пренебрегает. До казни Чан Сон Тхэка в 2013 году Министерство общественной безопасности оставалось его «вотчиной» и вело нескончаемую ведомственную войну против других государственных учреждений.
Служащих МОБ боятся не так сильно, как это, возможно, кажется. На одном из видеофайлов, втайне снятых в КНДР и контрабандой вывезенных из страны медиакомпанией Asiapress, запечатлена эмоционально ругающаяся женщина средних лет, которая постоянно тычет пальцем прямо в лицо полисмену. Это вообще-то не такое уж из ряда вон выходящее происшествие для страны, где уважение к пожилым людям остается одним из стойких элементов национального культурного кода. Важнее, что в этом видеосюжете фигурируют и другие обыватели, которые присоединяются к разъяренной аджумме и принимают ее сторону. В конце концов полицейский сдается, прекращает спор и уходит. Подобные инциденты отнюдь не единичны, и в целом можно сказать, что вне Пхеньяна обычные люди сейчас не слишком боятся обычных полицейских. В этом «повинна» сложившаяся после голода середины 1990-х социальная обстановка, когда взяточничество стало нормой, а режим больше не чувствует себя обязанным или способным поддерживать жесткий порядок не только в Пхеньяне, но и во всей стране, за исключением, конечно, таких ситуаций, которые могут представлять политическую опасность для правящей верхушки.
Причина гнева той женщины тоже важна - полицейский потребовал с нее взятку. Коррупция пронизывает северокорейское общество, а МОБ само является весьма значительной частью правительственного аппарата, постоянно испытывающего нужду в деньгах. Поэтому взятки для служащих Министерства общественной безопасности - не просто способ приработка, но, скорее, едва ли не единственное средство, обеспечивающее существование ведомства как такового. Многие правонарушения, таким образом, сегодня вполне можно «прикрыть» - были бы деньги на откуп. Размер взятки различается в зависимости от благосостояния взяткодателя и тяжести преступления; порой достаточно пачки сигарет, а иногда требуется кое-что посущественней, что обойдется в сотни долларов. С торговцев, пойманных с китайскими мобильными телефонами, например, затребуют немалую сумму.
Голод середины 1990-х разрушил «общественный договор» (негласный консенсус о принципах взаимодействия между властями и гражданами, в соответствии с которым граждане уступают властям часть своих свобод и прав в обмен на их посредничество в вопросах безопасности и благосостояния. - Прим. пер.) между государством и гражданами и обрек несколько миллионов человек на единоличную борьбу за выживание без надежды на помощь властей. Естественно, они готовы делать все, что угодно, чтобы выжить. Если голод стимулировал воровство, то распространение взяток убеждает людей в том, что можно украсть - и выйти сухим из воды.
Вдобавок МОБ практикует посредничество в относительно тривиальных случаях правонарушений, стремясь урегулировать инцидент без того, чтобы давать делу официальный ход. Так, подростка, расписавшего стену граффити, могут отпустить без наказания после того, как он получит выволочку от хозяина стены, которую он обезобразил. Встречу «уличного художника» с оскорбленным владельцем недвижимого «холста» обеспечит МОБ. Молодой человек, замеченный в антиобщественном поведении, будет считаться позором для семьи, поэтому вполне вероятно, что его оставят на попечение отца, подразумевая при этом, что тот накажет малолетнего дебошира достаточно серьезно для того, чтобы он больше не повторял подобного.
Однако в случае совершения более серьезного нарушения - или неудачного столкновения с полицейским, не склонным проявлять снисходительность (в силу особого служебного рвения или по какой-либо иной причине) - возмутитель общественного спокойствия весьма вероятно предстанет перед судом. Как и в других странах, судебная система в КНДР имеет несколько уровней. На самом нижнем уровне провинившегося ждет «народный суд», председателем которого является авторитетный житель города или деревни, как правило, в летах; далее идут провинциальные суды, а затем - национальный Центральный суд. Существуют формальные процедуры назначения судей, но на практике судьи судов всех уровней номинируются и чуть ли не официально «отбираются» ОИО.
Заседания судов выглядят как настоящий процесс отправления правосудия. Есть адвокаты и прокуроры, по очереди представляющие свои аргументы перед судьей. Судьи часто оправдывают обвиняемых; возможно, за взятку, а может быть, из-за веры в то, что полиция и прокуратура обвиняют невиновного. Когда же подсудимого находят виновным, он может подать апелляцию. Северная Корея - очень бюрократическая страна, в которой с большим пиететом относятся к формальным процедурам (несмотря на то что самые важные решения принимаются целиком и полностью в обход этих процедур), и процедура апелляции вполне соответствует этой традиции - это исключительно долгий процесс, хотя порой (в редких случаях) он бывает успешным.
Тюрьма обычного типа
В КНДР существует пять типов мест заключения, куда можно попасть за те или иные прегрешения. Первыми четырьмя ведает Министерство общественной безопасности - они считаются «неполитическими» тюрьмами. Первый из них - курюджан, или полицейский участок, куда доставляют подозреваемых сразу после ареста для первичного допроса. Далее - что-то вроде камеры предварительного заключения, которая называется чипкёльсо. Задержанного можно держать там, пока идет следствие или пока определяется приговор. Те, кто нелегально пытается перебраться в Китай, например, и попадает там в руки китайских властей, после своей насильственной репатриации оказываются как раз в чипкёльсо и ждут там, пока МОБ решает, что с ними делать. Если МОБ сочтет нарушителя границы политическим преступником - то есть тем, кто, возможно, имел контакты с христианскими миллионерами, южными корейцами, или собирался отправиться в Южную Корею - его передадут в Департамент государственной безопасности. Те же, кого посчитают «честными контрабандистами» или нелегальными иммигрантами, отправившимися в Китай на поиски работы или возможностей для бизнеса, скорее всего отправятся в заведение МОБ следующего уровня, чтобы отбывать там срок, который составит от нескольких месяцев до года.
Это заведение называется родон танрёндэ - лагерь трудового перевоспитания (российский аналог - колония общего режима. - Прим. пер.). Там неудачливых перебежчиков и нелегальных эмигрантов объединяют с преступниками, совершившими относительно легкие правонарушения, - вроде мелких воришек и уличных наркодилеров. Люди, имеющие хороший сонбун (социальный статус), пойманные за пользованием китайскими мобильными телефонами, также могут оказаться в трудовом лагере. Поскольку правительство буквально помешано на «общественной гигиене», такие люди оказываются там рядом с женщинами, которые осмелились носить обтягивающие джинсы, или мужчинами, рискнувшими отрастить длинные волосы. По данным нашего источника, заключенные «полдня занимаются принудительным трудом, а другую половину проводят на занятиях», то есть подвергаются пропагандистско- воспитательной обработке. Таким образом государство пытается вновь наставить заключенных «на путь истинный», прежде чем выпустить их «на свободу с чистой совестью» и вернуть в общество. Дисциплина в родон танрёндэ строгая, а насилие повсеместно. Меры безопасности, однако, в таких лагерях не слишком совершенные, поэтому случаются там и побеги.
Признанные виновными в совершении более тяжких преступлений оказываются в кёхвасо - коррекционных центрах (российский аналог - колония строгого режима. - Прим. пер.), в которых осуществляется «совершенствование через образование», куда приговоренные отправляются на фиксированный срок, составляющий до нескольких лет. Кёхвасо также находятся в ведении МОБ и не считаются лагерями для «политических», но в реальности многие попадают туда за действия, которые в большинстве других стран могут быть признаны политическими преступлениями. Торговец иностранными DVD, например, может угодить в кёхвасо за то, что материалы, которые он продает, помогают подрывать государственную монополию на информацию.
Жизнь в кёхвасо крайне сурова. Рассказы бывших узников Кёхвасо № 12, расположенного в Чонгори провинции Хамгён-Пукто (рядом с корейско-китайской границей), говорят о том, что лагерные пайки там настолько скудны, что не обеспечивают даже минимально необходимый для поддержания жизни уровень питания, так что заключенным приходится ловить насекомых и грызунов, чтобы не умереть с голоду. Те, кто отбывает срок в подобных лагерях, теряют до 30 килограммов веса, а многие все же умирают от голода. Другие заведения той же системы в этом отношении ничем не отличаются от Кёхвасо № 12, предназначенного для содержания 3-4 тысяч узников (включая тысячу женщин). При этом заключенные в кёхвасо должны выполнять тяжелую работу. Узники Кёхвасо № 12 трудятся на медном прииске, работая по 14 часов в день. Защитное оборудование не предусмотрено, поэтому смерти и тяжелые увечья - обычное дело.
Там же находится мебельная фабрика, на которой также постоянно происходят инциденты. На сон заключенным отводится пять часов - комбинация постоянной усталости и устаревшего оборудования приводит к тому, что люди в этом лагере гибнут раз в несколько дней. Единственным утешением для узника кёхвасо может служить надежда на освобождение. В отличие от политзаключенных, сроки тех, кто попадает в кёхвасо, конечны; после освобождения их восстанавливают в (пусть и ограниченных, надо признать) гражданских правах. Возможно также заслужить помилование или досрочное освобождение, написав письмо Верховному Вождю с просьбой об амнистии; такие письма попадают в ОИО, и порой отдельные счастливчики таким путем добиваются свободы. По такому поводу, очевидно, выпускается отдельный документ, который распространяют в лагере инструкторы-пропагандисты. Сократить срок также можно, если у семьи заключенного есть деньги на взятки или политическое влияние.
Политзаключенные - почувствуйте разницу
На всех уровнях пенитенциарной системы в рамках МОБ жестокость является обыденностью. Скудные пайки, недостаточные для поддержания жизни, пытки и избиения - это стандартные практики. Публичные казни тех, кто пытался совершить побег из исправительных лагерей кёхвасо, считаются нормальными и эффективными мерами для того, чтобы отбить охоту от подобных попыток. Допросы в курюджанах могут продолжаться практически беспрерывно, если следователям требуется признание, а тюремные охранники, поддерживая дисциплину и режим в подведомственных заведениях, в методах не стесняются, хотя порой ими руководит не стремление к порядку, а банальный садизм.
Существуют и другие страны, как мы уже отмечали, в которых применяются жестокие уголовно-исправительные практики. Однако Северная Корея отличается от них всех своей системой лагерей для политзаключенных. Такие лагеря, кваллисо, в чем-то похожи на исправительные колонии строгого режима кёхвасо - это заведения с таким же жестоким режимом и принудительным трудом, но там жестокость поднимается на новый уровень, как мы убедимся далее. Более того, узники кваллисо не только лишены каких-либо гражданских прав, у них почти нет надежды на освобождение.
Возможно, самая важная черта северокорейских «политических» лагерей в том, что туда попадают не отдельные, скажем, диссиденты или враги режима, а целые семьи. Априорно применяемый принцип соучастия (ёнджвадже) в политических преступлениях автоматически делает виновными три поколения родственников осужденного - и все они отправляются вслед за ним в кваллисо. Такая практика служит, естественно, достаточно мощным средством предупреждения антиправительственной деятельности. Человек, рискнувший, допустим, распространять анонимные листовки с критикой правления семьи Ким, рискует оказаться в лагере вместе со своими детьми, братьями, незамужними сестрами и родителями. Его жену могут пощадить, если она немедленно разведется с мужем. Замужним сестрам также не грозит участь узниц, поскольку по корейской традиции семья патрилинейна (то есть родство определяется по мужской линии) - вышедшая замуж женщина формально покидает свою семью, присоединяясь к семье мужа.
Такая система - еще один пример феодальной ментальности, характерной для северокорейского общества. Идея совместной ответственности трех поколений созрела не в недрах коммунистической идеологии, она восходит ко временам корейской монархии. Во времена династии Чосон (1392-1910) человек, сдавший экзамены на государственную должность и принятый на службу, вознаграждался земельным наделом на «три колена». Аналогично сыновья и внуки преступников и политических оппонентов разделяли участь своих впавших в немилость старших родственников.
Система «политических» лагерей полностью отделена от системы лагерей для уголовных преступников, которая находится в ведении МОБ. Лагеря для «врагов народа» находятся в ведении другой организации - Департамента государственной безопасности (ДГБ). Штат ДГБ меньше, чем МОБ, там служат примерно 50 000 сотрудников. По сути, это тайная полиция КНДР, обеспечивающая надзор за населением, включая прослушивание разговоров по мобильной сети Koryolink и слежку за чиновниками, работающими за рубежом. Она же проводит расследования по делам тех, кого заподозрили в неблагонадежности. Лагеря для политзаключенных полностью контролируются ДГБ и фактически находятся вне сферы обычных законов и судов.
ДГБ и МОБ испытывают определенную враждебность друг к другу, особенно на уровне высшего руководства. Обычно когда одно ведомство находится в фаворе у высшей власти, другое из фавора выпадает. До отставки и казни Чан Сон Тхэк многие годы курировал деятельность МОБ по партийной линии, возглавляя группу влияния, которая противостояла верховодящей в ОИО группе, в свою очередь, контролировавшей ДГБ. Очевидно, что в ДГБ Чан Сон Тхэка считали слишком мягкотелым, склонным к чрезмерной (пусть и допустимой в рамках системы) снисходительности к правонарушителям. Предполагается, что МОБ должно передавать подозреваемых в совершении политических преступлений ДГБ, один из наших источников утверждал, что во времена Чан Сон Тхэка МОБ порой позволяло себе просто отпускать таких «неблагонадежных элементов» (скорее всего за взятки). Подкрепить подобные обвинения фактами, разумеется, исключительно сложно, но две постоянно упоминаемые истории о Чан Сон Тхэке - о том, что он был относительно человеколюбив для высокорангового северокорейского чиновника, и о том, что он слишком легко поддавался соблазну обогащения, - делают такие подозрения более правдоподобными.
Как ДГБ ловит «политических»
Все северокорейцы приписаны к каким-либо группам или объединениям, соответствующим их социальному статусу, - трудовым отрядам, отрядам Союза молодежи, сельскохозяйственным отрядам и так далее. Кроме того, они числятся еще и в составе соседских объединений, инминбан (дословно - «народные группы»), состоящих из 20-40 семей, проживающих в одном корпусе многоэтажного дома или в одном микрорайоне. Руководителем такой группы обычно становится леди средних лет с хорошим сонбуном, которую власти считают достаточно надежной. Формально инминбаны создаются для того, чтобы доводить государственную идеологию до граждан на собраниях, которые проводятся один или два раза в неделю (таких, например, как чонхва - сессии самокритики), и организовывать граждан на общественные работы - очистку улиц, украшение общественных мест, сбор продуктов питания для армии и т. д.
Но у всех этих групп и отрядов, включая инминбаны, есть еще одна задача - собирать информацию о поведении людей, их поступках и настроениях. В каждом инминбане будет как минимум один информатор ДГБ, а также информатор МОБ. Информатор ДГБ, как правило, имеет низкий сонбун или какие-то иные слабости, которые и использует ДГБ для его вербовки и давления. Некоторых вербуют за деньги, но большинство таких доносчиков сами являются жертвами, поскольку их «привлекают к сотрудничеству» силой. Агенты ДГБ забирают их, жестоко избивают и заставляют признаться в «преступлениях», которые могут быть «прощены», если человек согласится стать информатором.
До голода 1996-1999 гг. инминбаны были очень важной ячейкой северокорейского общества. Говорили, что руководители инминбанов знали все о каждом из членов объединения, вплоть до того, как много ложек и палочек для еды есть в каждом домохозяйстве. Они до сих пор могут войти в любой дом или квартиру своего объединения, поскольку имеют копии всех ключей. Рост взяточничества после голода, повышение мобильности людей, способных теперь передвигаться по стране в целях бизнеса и торговли, и падение доверия к государству несколько подорвали возможности доставлять соседям неприятности, которые раньше были у доносчиков и руководителей инминбанов.
Однако такая опасность все еще вполне реальна и вполне серьезна. Если на вас донесут - кто-то из вашего инминбана, с места работы или откуда-либо еще, - ДГБ может решить расследовать дело. Согласно сведениям источника, имевшего личный контакт с отставным офицером ДГБ, совещания работников этого ведомства проходят еженедельно. На этих совещаниях рассматриваются поступившие доносы и принимаются решения о том, кого «брать в оперативную разработку». Чем серьезнее выглядит угроза правлению семьи Ким, тем больше вероятность того, что будут предприняты активные действия по ее предотвращению. Впрочем, репрессивные действия ДГБ порой объясняются просто необходимостью выполнить спущенную сверху квоту на аресты и задержания; если высшее руководство критикует ведомство за бездействие или пассивность или отдает приказ закрутить гайки, риск арестов возрастает.
Если кто-то донесет, что вы говорили, будто Ким Чен Ын слишком молод, чтобы руководить страной, или же, допустим, упоминали, что его мать родилась в Японии, а его дед в годы войны работал в японском военном ведомстве, вы немедленно попадаете «под колпак», и ДГБ начинает пристально изучать вашу биографию. Если ваш сонбун достаточно высок, вы никогда ранее не были замечены в таких речах или занимаете важный пост, эта информация просто поступит в архив ДГБ (и в вашем досье появится соответствующая отметка). Если остальная ваша политическая жизнь пройдет безупречно, вы даже скорее всего никогда и не узнаете, что ДГБ интересовался вами. Впрочем, вполне возможно, что лет через пять, когда кто-то из ваших ближайших друзей решит сбежать в Южную Корею, ДГБ раскопает ту неосторожную фразу, чтобы использовать ее против вас - вне зависимости от того, был ли донос на вас правдой или нет.
Если вы все-таки попали в руки ДГБ, ваша жизнь изменится навсегда. В момент задержания уже фактически принято решение о том, что вы виновны в антиправительственной деятельности, то есть являетесь государственным преступником. Теперь, если не произойдет чуда - вмешательства какого-либо влиятельного человека, например, - вам придется «признать» вину на скоротечном судебном процессе (который есть на самом деле лишь имитация суда), а дальше вас отправят в лагерь для политзаключенных, откуда вы, вероятно, не вернетесь никогда. Самое главное теперь - последует ли за вами ваша семья. Это решение о судьбе семьи принимается в ДГБ без какого бы то ни было открытого или формального судебного процесса.
Точка невозврата
Агенты ДГБ могут просто войти к вам в дом и забрать вас - и всю вашу семью, если они того пожелают, - для допроса. Один из источников заявил, что они забирают и все вещи, оставляя их на хранение, как ни странно, после освобождения (если такое все-таки происходит) вещи возвращают владельцам в целости и сохранности. Иногда людей даже просят явиться на допрос в определенные день и время. Можно быть совершенно уверенным, что отказ в исполнении этой просьбы обойдется еще дороже, чем явка. Следственные центры ДГБ обычно представляют собой прямоугольные помещения, где два ряда камер разделены коридором, в конце которого находится комната для допросов.
Заключенных делят по половому признаку и распределяют по камерам; в одной камере могут находиться до пяти человек. Пайки крайне скудны, так что заключенные недоедают, доходя порою до состояния полного истощения. Многие рассказывали о том, что им не разрешали умываться, а также не давали видеть солнечного света во все время заключения в таком центре (камеры обычно находятся ниже уровня земли). Стандартный метод физической пытки состоит в том, что допрашиваемого заставляют часами сидеть в одном положении без движения, также ему запрещено издавать звуки; при нарушении запрета допрашиваемого жестоко избивают.
Насилие и угроза насилием широко применяются на каждом допросе. Заключенного могут завести, допустим, в плохо освещенную комнату для допроса и поставить перед работником ДГБ, задающим вопросы. При этом заключенный знает о том, что сзади него стоят еще двое агентов ДГБ - один слева, другой справа, - хотя и не может их видеть. Если спрашивающий удовлетворен полученным ответом, он переходит к следующему вопросу. Если же он посчитает, что отвечающий говорит неправду, он отдает сигнал одному из тех, кто стоит позади заключенного, и тот бьет допрашиваемого палкой. Вопрос повторяется до тех пор, пока спрашивающий не получит ответ, который его удовлетворит.
Иногда заключенных буквально забивают до смерти. Семья заключенного не имеет права жаловаться на это (да ей могут и вообще не сообщить о том, что их близкого человека забрали в ДГБ). Заключенного, избитого почти до смерти, могут и отпустить домой. Если он выживет, то, вероятно, полученное им наказание полагается достаточным; с другой стороны, его всегда можно взять под арест снова.
Цель допроса состоит в том, чтобы сломать обвиняемого, а затем отправить его в «суд», который в реальности является организованным и управляемым ДГБ формальным спектаклем. На слушаниях зачитывается список нарушений, потом обвиняемый признает вину и отправляется в лагерь. Тех, кто отказывается признать себя виновным, возвращают в следственный центр для дальнейших допросов. Допросы настолько мучительны, что ко времени «суда» заключенный уже часто хочет, чтобы эта пытка уже наконец закончилась, чтобы его скорее отправили отбывать срок.
После оглашения вины подсудимого его чаще всего отправляют в «политический» лагерь, хотя он может и оказаться в кёхвасо, вернувшись в систему МОБ, что в каком-то смысле можно считать счастливым стечением обстоятельств. За такими решениями не просматривается никакой логики или формальной процедуры; там, где замешан ДГБ, все решается самоуправно. Осужденные могут, однако, направить апелляцию на приговор или обратиться с прошением о помиловании. Ходили слухи, что Чан Сон Тхэка судили особым военным трибуналом именно потому, что в рамках его процедуры судопроизводства апелляция не предусмотрена. Враги Чана хотели убрать его со сцены как можно быстрее.
Лагерь для политзаключенных
Формирование системы лагерей для политзаключенных в Северной Корее восходит к концу 1950-х, когда вдохновленный Сталиным Ким Ир Сен начал изолировать своих политических противников. Всего существовало более десятка кваллисо, но на настоящий момент, по нашей информации, в результате закрытия одних и слияния других таких лагерей осталось четыре. Из этого факта нельзя сделать никаких далеко идущих выводов: с одной стороны, это может означать, что в «политические лагеря» теперь отправляют меньше народу; с другой, казни и голодные смерти могли привести к тому, что потребность в лагерных местах просто снизилась. Безусловно, можно с достаточной долей уверенности сказать, что в целом «население» лагерей за последние годы снизилось. Однако надежную и точную информацию о таких лагерях, особенно статистическую, крайне сложно найти.
Самый крупный из них - Ёдок (Кваллисо № 15), отличается от остальных тем, что он разделен на две секции. Одна из них, «Зона революционизации», предназначена для людей, которых режим считает небезнадежными, потенциально исправимыми. Заключенные этой секции имеют право на освобождение, если они переживут условия содержания. Их подвергают пропагандистской и идеологической обработке, как и заключенных лагерей в системе МОБ. Дети-заключенные даже ходят в школы. Большинство заключенных «Зоны революционизации» - родственники других политзаключенных либо те, кто осужден за преступления вроде прослушивания южнокорейского радио или критики политики правительства.
Другие заключенные содержатся в «Зоне тотального контроля» (ЗТК), их освобождение не предусматривается. Узники ЗТК не считаются гражданами КНДР; им отказано даже в такой сомнительной привилегии, как пропагандистская обработка. Контакты с окружающим миром запрещены; узникам говорят, что единственное, что они заслуживают, - это смерть, но благодаря доброте государства им дозволено доживать свои дни в качестве лагерных рабочих. Другие три лагеря организованы как ЗТК целиком и полностью. Что нужно сделать, чтобы заслужить такое обращение? Помимо такого преступления, как родственная связь с человеком, которого государство искренне презирает и ненавидит, есть и другие нарушения, способные навлечь такое наказание. Среди них - оскорбление статуй и монументов вождей (то есть причинение им вреда). Распространение подрывной литературы, направленной против семьи Ким, ведет к таким же последствиям. Несмотря на то что лично Ким Ир Сен не любил, когда его называли «богом», и якобы даже жаловался, что никогда не слышал правды или честного собственного мнения ни от кого вокруг себя, он знал, что целостность всей системы покоится на его обожествлении.
Среди узников ЗТК, естественно, немало и тех, кто обвинен в принадлежности к фракциям, враждебным «генеральной линии» и вождям лично. Многие из них действительно были замешаны во фракционных противостояниях различных кланов среди правящей верхушки - например, члены старого «клана» Чан Сон Тхэка. Но это не означает, что они плели заговоры против режима; гораздо важнее, что их печальный пример служит действенным предостережением для других потенциальных заговорщиков.
Другой тип преступлений - это экономические правонарушения, которые, так или иначе, сводятся к краже ресурсов у государства. Режим считает это политическим деянием. Такие покушения на государственные богатства - от похищения медных труб с государственных фабрик и сдачи их на металлолом до оптовых продаж угля из северокорейских разрезов в Китай - широко распространились после голода. Повсеместное распространение первых и финансовая привлекательность вторых серьезно снижают вероятность наказания в каждом конкретном случае. Но для тех, кого все-таки удается обвинить в таком преступлении, наказание может быть очень суровым.
Узники размещаются по 30-40 человек в одной комнате, в грязных хижинах общей площадью около 50 кв. м. Пайки, как и в других подобных лагерях, ниже уровня нормального пропитания (примерно 100-200 г полужидкой кукурузной каши три раза в день); но и такого пайка могут лишить в наказание за любое нарушение распорядка. Пытки - такие как пытка водой (принудительное накачивание водой человека) или «ласточка» (удержание тела в зафиксированной неестественной позе) - являются стандартными наказаниями, так же как и жестокие избиения. Наказания полагаются за малейшее нарушение распорядка. Изнасилования и сексуальная агрессия со стороны охраны запрещены, но этот запрет не отменяет их; в любом случае жертвы подобных издевательств не имеют возможности пожаловаться. Заподозренных в воровстве или подготовке побега могут казнить перед строем узников.
Лишенные каких бы то ни было прав, узники кваллисо находятся в полной власти своих тюремщиков. Некоторые охранники кваллисо порой проникаются жалостью по отношению к ним, но ДГБ стремится исключить саму возможность возникновения подобных чувств, поэтому в охрану специально набирают, по словам одного источника, «полных психопатов». В период обучения новобранцев-охранников поощряют «практиковаться» на заключенных, случайным образом выбирая из них жертву для избиения. На начальственные должности в лагерях часто назначают офицеров ДГБ, совершивших ту или иную провинность, - те воспринимают назначение в кваллисо как ссылку и ожесточаются сверх обычного, вымещая свое раздражение на нижестоящих; так складывается культура «трансляция насилия» сверху вниз.
Изгнание
Несмотря на то что узники кваллисо проводят бóльшую часть своего времени, работая на лагерных шахтах, фабриках и полях - получая за это скудную баланду и находясь в тяжелейших бытовых условиях, - в КНДР, похоже, считают эту систему слишком затратной. Последнее время происходит своего рода «ренессанс» традиционной корейской расправы с врагами государства. В КНДР давно практикуется изгнание политических «преступников» в труднодоступную глубинку, но сегодня такое наказание применяется все чаще. Порой высокоранговые чиновники переживают свою полезность и оказываются в «золотой клетке».
Так, Ли Ён Хо, некогда влиятельный военный чиновник, возглавлявший Управление обороны Пхеньяна, после прихода к власти Ким Чен Ына был отстранен от официальных должностей. Государственные СМИ объявили, что он отправлен в отставку по состоянию здоровья, восхваляя его как великого и преданного слугу страны. Ему предоставили роскошный дом в сельской местности, который ему запрещено покидать. Лишенный связи со своим «кланом» и центрами власти в Пхеньяне, он лишился и большей части своего влияния. Поддерживая ценный для себя образ Ли Ён Хо как национального героя, режим сумел нейтрализовать его, отправив в почетную отставку под домашний арест без каких-то дополнительных репрессий.
Книгу можно купить здесь: https://www.litres.ru/dzheyms-pirson-16096/severnaya-koreya-iznutri-chernyy-rynok-moda-lagerya-d/
Преступление и наказание в Северной Корее
Хорошо известно, что тюремные лагеря в КНДР вполне способны сравниться по уровню жестокости содержания со всеми подобными заведениями, существовавшими где бы то ни было в ХХ веке, если не превзойти их. Уголовно-исправительная система в Северной Корее создавалась и управляется так, чтобы цена неповиновения или попытки противостояния режиму оказывалась неимоверно высокой. Такая очевидная, всеобъемлющая суровость почти не дает возможности сторонним наблюдателям рассуждать о системе поддержания правопорядка в КНДР в чисто описательной, объективистской манере, лишенной эмоций. Авторы, однако, попытаются сделать именно это.
КНДР отрицает существование тюремных лагерей, пытки и издевательства над заключенными, что еще более осложняет изучение тюремной системы страны. Собирая в единое целое разрозненные свидетельства того, как на самом деле работает пенитенциарная система в Северной Корее, исследователю неизбежно придется полагаться на признания перебежчиков (среди которых - и бывшие заключенные, и бывшие охранники), а также на откровенные, сделанные «не под запись» высказывания тех немногих северокорейских официальных лиц, которые вообще решаются обсуждать эти вопросы с чужаками. Своими глазами увидеть эти лагеря невозможно (только на спутниковых снимках через Google Earth); надежная статистика по ним тоже, разумеется, недоступна.
Часто говорят, что в тюремных лагерях в КНДР содержатся 200 000 заключенных. Однако в это число скорее всего входят и те, кто содержится под стражей в более «нормальных» заведениях, за преступления, наказываемые и во всех других странах мира - за кражи, убийства и тому подобное. Более достоверные оценки предполагают, что порядка 70 000 человек находятся в заключении по «обычным» (уголовным) статьям, а от 80 000 до 120 000 являются политическими заключенными. Несмотря на это, о существовании тюремных лагерей для «политических» знают все взрослые северокорейцы, и, хотя они могут и не знать точно, что там происходит, они боятся их. Так что роль, которую эти лагеря играют в поддержании контроля над обществом, сложно переоценить.
Уголовные преступления
Как отмечено выше, в Северной Корее есть и «нормальные» преступники. В каждом обществе существуют молодые люди, подверженные наркотической зависимости и склонные к мелким правонарушениям; есть мошенники и аферисты; есть те, кто убивает любимых в порыве ревности; есть и те, кто расписывает стены граффити. В Северной Корее с такими людьми имеет дело система правосудия, считающаяся достаточно жесткой, но не исключительно жестокой - по крайней мере по меркам бедной и недемократической страны.
Случаи уголовных преступлений (в частности, воровства) резко участились после голода середины 1990-х годов; взрывной рост уровня преступности шел рука об руку с ростом коррупции и общим падением уровня общественного доверия. Воровство велосипедов, в частности, в наши дни стало настолько обычным делом, что жители многоквартирных домов завозят велосипеды в квартиры на ночь. А наступившая эра престижного потребления и социального неравенства сделала такой обязательный атрибут статуса, как мобильный телефон, едва ли не главной целью воришек.
Если кого-то заподозрят в краже телефона или ином уголовном преступлении неполитического характера, то с ним будет иметь дело Министерство общественной безопасности (МОБ). В рядах этого министерства насчитывается до 200 000 служащих, исполняющих полицейские функции. Полицейские участки располагаются в каждом городе, поселке и деревне Северной Кореи. Должностные полномочия работников МОБ весьма широки. Они включают борьбу с беспорядками, расследование преступлений, контроль за системой выдачи удостоверений личности и регистрации населения, привязывающей людей к их родным регионам (и препятствующей проникновению в Пхеньян), полицейский надзор на дорогах, а также управление тюрьмами. В обязанности министерства также входит раздача продуктовых пайков, хотя, как мы уже знаем, примерно с середины 1990-х этой ролью МОБ практически пренебрегает. До казни Чан Сон Тхэка в 2013 году Министерство общественной безопасности оставалось его «вотчиной» и вело нескончаемую ведомственную войну против других государственных учреждений.
Служащих МОБ боятся не так сильно, как это, возможно, кажется. На одном из видеофайлов, втайне снятых в КНДР и контрабандой вывезенных из страны медиакомпанией Asiapress, запечатлена эмоционально ругающаяся женщина средних лет, которая постоянно тычет пальцем прямо в лицо полисмену. Это вообще-то не такое уж из ряда вон выходящее происшествие для страны, где уважение к пожилым людям остается одним из стойких элементов национального культурного кода. Важнее, что в этом видеосюжете фигурируют и другие обыватели, которые присоединяются к разъяренной аджумме и принимают ее сторону. В конце концов полицейский сдается, прекращает спор и уходит. Подобные инциденты отнюдь не единичны, и в целом можно сказать, что вне Пхеньяна обычные люди сейчас не слишком боятся обычных полицейских. В этом «повинна» сложившаяся после голода середины 1990-х социальная обстановка, когда взяточничество стало нормой, а режим больше не чувствует себя обязанным или способным поддерживать жесткий порядок не только в Пхеньяне, но и во всей стране, за исключением, конечно, таких ситуаций, которые могут представлять политическую опасность для правящей верхушки.
Причина гнева той женщины тоже важна - полицейский потребовал с нее взятку. Коррупция пронизывает северокорейское общество, а МОБ само является весьма значительной частью правительственного аппарата, постоянно испытывающего нужду в деньгах. Поэтому взятки для служащих Министерства общественной безопасности - не просто способ приработка, но, скорее, едва ли не единственное средство, обеспечивающее существование ведомства как такового. Многие правонарушения, таким образом, сегодня вполне можно «прикрыть» - были бы деньги на откуп. Размер взятки различается в зависимости от благосостояния взяткодателя и тяжести преступления; порой достаточно пачки сигарет, а иногда требуется кое-что посущественней, что обойдется в сотни долларов. С торговцев, пойманных с китайскими мобильными телефонами, например, затребуют немалую сумму.
Голод середины 1990-х разрушил «общественный договор» (негласный консенсус о принципах взаимодействия между властями и гражданами, в соответствии с которым граждане уступают властям часть своих свобод и прав в обмен на их посредничество в вопросах безопасности и благосостояния. - Прим. пер.) между государством и гражданами и обрек несколько миллионов человек на единоличную борьбу за выживание без надежды на помощь властей. Естественно, они готовы делать все, что угодно, чтобы выжить. Если голод стимулировал воровство, то распространение взяток убеждает людей в том, что можно украсть - и выйти сухим из воды.
Вдобавок МОБ практикует посредничество в относительно тривиальных случаях правонарушений, стремясь урегулировать инцидент без того, чтобы давать делу официальный ход. Так, подростка, расписавшего стену граффити, могут отпустить без наказания после того, как он получит выволочку от хозяина стены, которую он обезобразил. Встречу «уличного художника» с оскорбленным владельцем недвижимого «холста» обеспечит МОБ. Молодой человек, замеченный в антиобщественном поведении, будет считаться позором для семьи, поэтому вполне вероятно, что его оставят на попечение отца, подразумевая при этом, что тот накажет малолетнего дебошира достаточно серьезно для того, чтобы он больше не повторял подобного.
Однако в случае совершения более серьезного нарушения - или неудачного столкновения с полицейским, не склонным проявлять снисходительность (в силу особого служебного рвения или по какой-либо иной причине) - возмутитель общественного спокойствия весьма вероятно предстанет перед судом. Как и в других странах, судебная система в КНДР имеет несколько уровней. На самом нижнем уровне провинившегося ждет «народный суд», председателем которого является авторитетный житель города или деревни, как правило, в летах; далее идут провинциальные суды, а затем - национальный Центральный суд. Существуют формальные процедуры назначения судей, но на практике судьи судов всех уровней номинируются и чуть ли не официально «отбираются» ОИО.
Заседания судов выглядят как настоящий процесс отправления правосудия. Есть адвокаты и прокуроры, по очереди представляющие свои аргументы перед судьей. Судьи часто оправдывают обвиняемых; возможно, за взятку, а может быть, из-за веры в то, что полиция и прокуратура обвиняют невиновного. Когда же подсудимого находят виновным, он может подать апелляцию. Северная Корея - очень бюрократическая страна, в которой с большим пиететом относятся к формальным процедурам (несмотря на то что самые важные решения принимаются целиком и полностью в обход этих процедур), и процедура апелляции вполне соответствует этой традиции - это исключительно долгий процесс, хотя порой (в редких случаях) он бывает успешным.
Тюрьма обычного типа
В КНДР существует пять типов мест заключения, куда можно попасть за те или иные прегрешения. Первыми четырьмя ведает Министерство общественной безопасности - они считаются «неполитическими» тюрьмами. Первый из них - курюджан, или полицейский участок, куда доставляют подозреваемых сразу после ареста для первичного допроса. Далее - что-то вроде камеры предварительного заключения, которая называется чипкёльсо. Задержанного можно держать там, пока идет следствие или пока определяется приговор. Те, кто нелегально пытается перебраться в Китай, например, и попадает там в руки китайских властей, после своей насильственной репатриации оказываются как раз в чипкёльсо и ждут там, пока МОБ решает, что с ними делать. Если МОБ сочтет нарушителя границы политическим преступником - то есть тем, кто, возможно, имел контакты с христианскими миллионерами, южными корейцами, или собирался отправиться в Южную Корею - его передадут в Департамент государственной безопасности. Те же, кого посчитают «честными контрабандистами» или нелегальными иммигрантами, отправившимися в Китай на поиски работы или возможностей для бизнеса, скорее всего отправятся в заведение МОБ следующего уровня, чтобы отбывать там срок, который составит от нескольких месяцев до года.
Это заведение называется родон танрёндэ - лагерь трудового перевоспитания (российский аналог - колония общего режима. - Прим. пер.). Там неудачливых перебежчиков и нелегальных эмигрантов объединяют с преступниками, совершившими относительно легкие правонарушения, - вроде мелких воришек и уличных наркодилеров. Люди, имеющие хороший сонбун (социальный статус), пойманные за пользованием китайскими мобильными телефонами, также могут оказаться в трудовом лагере. Поскольку правительство буквально помешано на «общественной гигиене», такие люди оказываются там рядом с женщинами, которые осмелились носить обтягивающие джинсы, или мужчинами, рискнувшими отрастить длинные волосы. По данным нашего источника, заключенные «полдня занимаются принудительным трудом, а другую половину проводят на занятиях», то есть подвергаются пропагандистско- воспитательной обработке. Таким образом государство пытается вновь наставить заключенных «на путь истинный», прежде чем выпустить их «на свободу с чистой совестью» и вернуть в общество. Дисциплина в родон танрёндэ строгая, а насилие повсеместно. Меры безопасности, однако, в таких лагерях не слишком совершенные, поэтому случаются там и побеги.
Признанные виновными в совершении более тяжких преступлений оказываются в кёхвасо - коррекционных центрах (российский аналог - колония строгого режима. - Прим. пер.), в которых осуществляется «совершенствование через образование», куда приговоренные отправляются на фиксированный срок, составляющий до нескольких лет. Кёхвасо также находятся в ведении МОБ и не считаются лагерями для «политических», но в реальности многие попадают туда за действия, которые в большинстве других стран могут быть признаны политическими преступлениями. Торговец иностранными DVD, например, может угодить в кёхвасо за то, что материалы, которые он продает, помогают подрывать государственную монополию на информацию.
Жизнь в кёхвасо крайне сурова. Рассказы бывших узников Кёхвасо № 12, расположенного в Чонгори провинции Хамгён-Пукто (рядом с корейско-китайской границей), говорят о том, что лагерные пайки там настолько скудны, что не обеспечивают даже минимально необходимый для поддержания жизни уровень питания, так что заключенным приходится ловить насекомых и грызунов, чтобы не умереть с голоду. Те, кто отбывает срок в подобных лагерях, теряют до 30 килограммов веса, а многие все же умирают от голода. Другие заведения той же системы в этом отношении ничем не отличаются от Кёхвасо № 12, предназначенного для содержания 3-4 тысяч узников (включая тысячу женщин). При этом заключенные в кёхвасо должны выполнять тяжелую работу. Узники Кёхвасо № 12 трудятся на медном прииске, работая по 14 часов в день. Защитное оборудование не предусмотрено, поэтому смерти и тяжелые увечья - обычное дело.
Там же находится мебельная фабрика, на которой также постоянно происходят инциденты. На сон заключенным отводится пять часов - комбинация постоянной усталости и устаревшего оборудования приводит к тому, что люди в этом лагере гибнут раз в несколько дней. Единственным утешением для узника кёхвасо может служить надежда на освобождение. В отличие от политзаключенных, сроки тех, кто попадает в кёхвасо, конечны; после освобождения их восстанавливают в (пусть и ограниченных, надо признать) гражданских правах. Возможно также заслужить помилование или досрочное освобождение, написав письмо Верховному Вождю с просьбой об амнистии; такие письма попадают в ОИО, и порой отдельные счастливчики таким путем добиваются свободы. По такому поводу, очевидно, выпускается отдельный документ, который распространяют в лагере инструкторы-пропагандисты. Сократить срок также можно, если у семьи заключенного есть деньги на взятки или политическое влияние.
Политзаключенные - почувствуйте разницу
На всех уровнях пенитенциарной системы в рамках МОБ жестокость является обыденностью. Скудные пайки, недостаточные для поддержания жизни, пытки и избиения - это стандартные практики. Публичные казни тех, кто пытался совершить побег из исправительных лагерей кёхвасо, считаются нормальными и эффективными мерами для того, чтобы отбить охоту от подобных попыток. Допросы в курюджанах могут продолжаться практически беспрерывно, если следователям требуется признание, а тюремные охранники, поддерживая дисциплину и режим в подведомственных заведениях, в методах не стесняются, хотя порой ими руководит не стремление к порядку, а банальный садизм.
Существуют и другие страны, как мы уже отмечали, в которых применяются жестокие уголовно-исправительные практики. Однако Северная Корея отличается от них всех своей системой лагерей для политзаключенных. Такие лагеря, кваллисо, в чем-то похожи на исправительные колонии строгого режима кёхвасо - это заведения с таким же жестоким режимом и принудительным трудом, но там жестокость поднимается на новый уровень, как мы убедимся далее. Более того, узники кваллисо не только лишены каких-либо гражданских прав, у них почти нет надежды на освобождение.
Возможно, самая важная черта северокорейских «политических» лагерей в том, что туда попадают не отдельные, скажем, диссиденты или враги режима, а целые семьи. Априорно применяемый принцип соучастия (ёнджвадже) в политических преступлениях автоматически делает виновными три поколения родственников осужденного - и все они отправляются вслед за ним в кваллисо. Такая практика служит, естественно, достаточно мощным средством предупреждения антиправительственной деятельности. Человек, рискнувший, допустим, распространять анонимные листовки с критикой правления семьи Ким, рискует оказаться в лагере вместе со своими детьми, братьями, незамужними сестрами и родителями. Его жену могут пощадить, если она немедленно разведется с мужем. Замужним сестрам также не грозит участь узниц, поскольку по корейской традиции семья патрилинейна (то есть родство определяется по мужской линии) - вышедшая замуж женщина формально покидает свою семью, присоединяясь к семье мужа.
Такая система - еще один пример феодальной ментальности, характерной для северокорейского общества. Идея совместной ответственности трех поколений созрела не в недрах коммунистической идеологии, она восходит ко временам корейской монархии. Во времена династии Чосон (1392-1910) человек, сдавший экзамены на государственную должность и принятый на службу, вознаграждался земельным наделом на «три колена». Аналогично сыновья и внуки преступников и политических оппонентов разделяли участь своих впавших в немилость старших родственников.
Система «политических» лагерей полностью отделена от системы лагерей для уголовных преступников, которая находится в ведении МОБ. Лагеря для «врагов народа» находятся в ведении другой организации - Департамента государственной безопасности (ДГБ). Штат ДГБ меньше, чем МОБ, там служат примерно 50 000 сотрудников. По сути, это тайная полиция КНДР, обеспечивающая надзор за населением, включая прослушивание разговоров по мобильной сети Koryolink и слежку за чиновниками, работающими за рубежом. Она же проводит расследования по делам тех, кого заподозрили в неблагонадежности. Лагеря для политзаключенных полностью контролируются ДГБ и фактически находятся вне сферы обычных законов и судов.
ДГБ и МОБ испытывают определенную враждебность друг к другу, особенно на уровне высшего руководства. Обычно когда одно ведомство находится в фаворе у высшей власти, другое из фавора выпадает. До отставки и казни Чан Сон Тхэк многие годы курировал деятельность МОБ по партийной линии, возглавляя группу влияния, которая противостояла верховодящей в ОИО группе, в свою очередь, контролировавшей ДГБ. Очевидно, что в ДГБ Чан Сон Тхэка считали слишком мягкотелым, склонным к чрезмерной (пусть и допустимой в рамках системы) снисходительности к правонарушителям. Предполагается, что МОБ должно передавать подозреваемых в совершении политических преступлений ДГБ, один из наших источников утверждал, что во времена Чан Сон Тхэка МОБ порой позволяло себе просто отпускать таких «неблагонадежных элементов» (скорее всего за взятки). Подкрепить подобные обвинения фактами, разумеется, исключительно сложно, но две постоянно упоминаемые истории о Чан Сон Тхэке - о том, что он был относительно человеколюбив для высокорангового северокорейского чиновника, и о том, что он слишком легко поддавался соблазну обогащения, - делают такие подозрения более правдоподобными.
Как ДГБ ловит «политических»
Все северокорейцы приписаны к каким-либо группам или объединениям, соответствующим их социальному статусу, - трудовым отрядам, отрядам Союза молодежи, сельскохозяйственным отрядам и так далее. Кроме того, они числятся еще и в составе соседских объединений, инминбан (дословно - «народные группы»), состоящих из 20-40 семей, проживающих в одном корпусе многоэтажного дома или в одном микрорайоне. Руководителем такой группы обычно становится леди средних лет с хорошим сонбуном, которую власти считают достаточно надежной. Формально инминбаны создаются для того, чтобы доводить государственную идеологию до граждан на собраниях, которые проводятся один или два раза в неделю (таких, например, как чонхва - сессии самокритики), и организовывать граждан на общественные работы - очистку улиц, украшение общественных мест, сбор продуктов питания для армии и т. д.
Но у всех этих групп и отрядов, включая инминбаны, есть еще одна задача - собирать информацию о поведении людей, их поступках и настроениях. В каждом инминбане будет как минимум один информатор ДГБ, а также информатор МОБ. Информатор ДГБ, как правило, имеет низкий сонбун или какие-то иные слабости, которые и использует ДГБ для его вербовки и давления. Некоторых вербуют за деньги, но большинство таких доносчиков сами являются жертвами, поскольку их «привлекают к сотрудничеству» силой. Агенты ДГБ забирают их, жестоко избивают и заставляют признаться в «преступлениях», которые могут быть «прощены», если человек согласится стать информатором.
До голода 1996-1999 гг. инминбаны были очень важной ячейкой северокорейского общества. Говорили, что руководители инминбанов знали все о каждом из членов объединения, вплоть до того, как много ложек и палочек для еды есть в каждом домохозяйстве. Они до сих пор могут войти в любой дом или квартиру своего объединения, поскольку имеют копии всех ключей. Рост взяточничества после голода, повышение мобильности людей, способных теперь передвигаться по стране в целях бизнеса и торговли, и падение доверия к государству несколько подорвали возможности доставлять соседям неприятности, которые раньше были у доносчиков и руководителей инминбанов.
Однако такая опасность все еще вполне реальна и вполне серьезна. Если на вас донесут - кто-то из вашего инминбана, с места работы или откуда-либо еще, - ДГБ может решить расследовать дело. Согласно сведениям источника, имевшего личный контакт с отставным офицером ДГБ, совещания работников этого ведомства проходят еженедельно. На этих совещаниях рассматриваются поступившие доносы и принимаются решения о том, кого «брать в оперативную разработку». Чем серьезнее выглядит угроза правлению семьи Ким, тем больше вероятность того, что будут предприняты активные действия по ее предотвращению. Впрочем, репрессивные действия ДГБ порой объясняются просто необходимостью выполнить спущенную сверху квоту на аресты и задержания; если высшее руководство критикует ведомство за бездействие или пассивность или отдает приказ закрутить гайки, риск арестов возрастает.
Если кто-то донесет, что вы говорили, будто Ким Чен Ын слишком молод, чтобы руководить страной, или же, допустим, упоминали, что его мать родилась в Японии, а его дед в годы войны работал в японском военном ведомстве, вы немедленно попадаете «под колпак», и ДГБ начинает пристально изучать вашу биографию. Если ваш сонбун достаточно высок, вы никогда ранее не были замечены в таких речах или занимаете важный пост, эта информация просто поступит в архив ДГБ (и в вашем досье появится соответствующая отметка). Если остальная ваша политическая жизнь пройдет безупречно, вы даже скорее всего никогда и не узнаете, что ДГБ интересовался вами. Впрочем, вполне возможно, что лет через пять, когда кто-то из ваших ближайших друзей решит сбежать в Южную Корею, ДГБ раскопает ту неосторожную фразу, чтобы использовать ее против вас - вне зависимости от того, был ли донос на вас правдой или нет.
Если вы все-таки попали в руки ДГБ, ваша жизнь изменится навсегда. В момент задержания уже фактически принято решение о том, что вы виновны в антиправительственной деятельности, то есть являетесь государственным преступником. Теперь, если не произойдет чуда - вмешательства какого-либо влиятельного человека, например, - вам придется «признать» вину на скоротечном судебном процессе (который есть на самом деле лишь имитация суда), а дальше вас отправят в лагерь для политзаключенных, откуда вы, вероятно, не вернетесь никогда. Самое главное теперь - последует ли за вами ваша семья. Это решение о судьбе семьи принимается в ДГБ без какого бы то ни было открытого или формального судебного процесса.
Точка невозврата
Агенты ДГБ могут просто войти к вам в дом и забрать вас - и всю вашу семью, если они того пожелают, - для допроса. Один из источников заявил, что они забирают и все вещи, оставляя их на хранение, как ни странно, после освобождения (если такое все-таки происходит) вещи возвращают владельцам в целости и сохранности. Иногда людей даже просят явиться на допрос в определенные день и время. Можно быть совершенно уверенным, что отказ в исполнении этой просьбы обойдется еще дороже, чем явка. Следственные центры ДГБ обычно представляют собой прямоугольные помещения, где два ряда камер разделены коридором, в конце которого находится комната для допросов.
Заключенных делят по половому признаку и распределяют по камерам; в одной камере могут находиться до пяти человек. Пайки крайне скудны, так что заключенные недоедают, доходя порою до состояния полного истощения. Многие рассказывали о том, что им не разрешали умываться, а также не давали видеть солнечного света во все время заключения в таком центре (камеры обычно находятся ниже уровня земли). Стандартный метод физической пытки состоит в том, что допрашиваемого заставляют часами сидеть в одном положении без движения, также ему запрещено издавать звуки; при нарушении запрета допрашиваемого жестоко избивают.
Насилие и угроза насилием широко применяются на каждом допросе. Заключенного могут завести, допустим, в плохо освещенную комнату для допроса и поставить перед работником ДГБ, задающим вопросы. При этом заключенный знает о том, что сзади него стоят еще двое агентов ДГБ - один слева, другой справа, - хотя и не может их видеть. Если спрашивающий удовлетворен полученным ответом, он переходит к следующему вопросу. Если же он посчитает, что отвечающий говорит неправду, он отдает сигнал одному из тех, кто стоит позади заключенного, и тот бьет допрашиваемого палкой. Вопрос повторяется до тех пор, пока спрашивающий не получит ответ, который его удовлетворит.
Иногда заключенных буквально забивают до смерти. Семья заключенного не имеет права жаловаться на это (да ей могут и вообще не сообщить о том, что их близкого человека забрали в ДГБ). Заключенного, избитого почти до смерти, могут и отпустить домой. Если он выживет, то, вероятно, полученное им наказание полагается достаточным; с другой стороны, его всегда можно взять под арест снова.
Цель допроса состоит в том, чтобы сломать обвиняемого, а затем отправить его в «суд», который в реальности является организованным и управляемым ДГБ формальным спектаклем. На слушаниях зачитывается список нарушений, потом обвиняемый признает вину и отправляется в лагерь. Тех, кто отказывается признать себя виновным, возвращают в следственный центр для дальнейших допросов. Допросы настолько мучительны, что ко времени «суда» заключенный уже часто хочет, чтобы эта пытка уже наконец закончилась, чтобы его скорее отправили отбывать срок.
После оглашения вины подсудимого его чаще всего отправляют в «политический» лагерь, хотя он может и оказаться в кёхвасо, вернувшись в систему МОБ, что в каком-то смысле можно считать счастливым стечением обстоятельств. За такими решениями не просматривается никакой логики или формальной процедуры; там, где замешан ДГБ, все решается самоуправно. Осужденные могут, однако, направить апелляцию на приговор или обратиться с прошением о помиловании. Ходили слухи, что Чан Сон Тхэка судили особым военным трибуналом именно потому, что в рамках его процедуры судопроизводства апелляция не предусмотрена. Враги Чана хотели убрать его со сцены как можно быстрее.
Лагерь для политзаключенных
Формирование системы лагерей для политзаключенных в Северной Корее восходит к концу 1950-х, когда вдохновленный Сталиным Ким Ир Сен начал изолировать своих политических противников. Всего существовало более десятка кваллисо, но на настоящий момент, по нашей информации, в результате закрытия одних и слияния других таких лагерей осталось четыре. Из этого факта нельзя сделать никаких далеко идущих выводов: с одной стороны, это может означать, что в «политические лагеря» теперь отправляют меньше народу; с другой, казни и голодные смерти могли привести к тому, что потребность в лагерных местах просто снизилась. Безусловно, можно с достаточной долей уверенности сказать, что в целом «население» лагерей за последние годы снизилось. Однако надежную и точную информацию о таких лагерях, особенно статистическую, крайне сложно найти.
Самый крупный из них - Ёдок (Кваллисо № 15), отличается от остальных тем, что он разделен на две секции. Одна из них, «Зона революционизации», предназначена для людей, которых режим считает небезнадежными, потенциально исправимыми. Заключенные этой секции имеют право на освобождение, если они переживут условия содержания. Их подвергают пропагандистской и идеологической обработке, как и заключенных лагерей в системе МОБ. Дети-заключенные даже ходят в школы. Большинство заключенных «Зоны революционизации» - родственники других политзаключенных либо те, кто осужден за преступления вроде прослушивания южнокорейского радио или критики политики правительства.
Другие заключенные содержатся в «Зоне тотального контроля» (ЗТК), их освобождение не предусматривается. Узники ЗТК не считаются гражданами КНДР; им отказано даже в такой сомнительной привилегии, как пропагандистская обработка. Контакты с окружающим миром запрещены; узникам говорят, что единственное, что они заслуживают, - это смерть, но благодаря доброте государства им дозволено доживать свои дни в качестве лагерных рабочих. Другие три лагеря организованы как ЗТК целиком и полностью. Что нужно сделать, чтобы заслужить такое обращение? Помимо такого преступления, как родственная связь с человеком, которого государство искренне презирает и ненавидит, есть и другие нарушения, способные навлечь такое наказание. Среди них - оскорбление статуй и монументов вождей (то есть причинение им вреда). Распространение подрывной литературы, направленной против семьи Ким, ведет к таким же последствиям. Несмотря на то что лично Ким Ир Сен не любил, когда его называли «богом», и якобы даже жаловался, что никогда не слышал правды или честного собственного мнения ни от кого вокруг себя, он знал, что целостность всей системы покоится на его обожествлении.
Среди узников ЗТК, естественно, немало и тех, кто обвинен в принадлежности к фракциям, враждебным «генеральной линии» и вождям лично. Многие из них действительно были замешаны во фракционных противостояниях различных кланов среди правящей верхушки - например, члены старого «клана» Чан Сон Тхэка. Но это не означает, что они плели заговоры против режима; гораздо важнее, что их печальный пример служит действенным предостережением для других потенциальных заговорщиков.
Другой тип преступлений - это экономические правонарушения, которые, так или иначе, сводятся к краже ресурсов у государства. Режим считает это политическим деянием. Такие покушения на государственные богатства - от похищения медных труб с государственных фабрик и сдачи их на металлолом до оптовых продаж угля из северокорейских разрезов в Китай - широко распространились после голода. Повсеместное распространение первых и финансовая привлекательность вторых серьезно снижают вероятность наказания в каждом конкретном случае. Но для тех, кого все-таки удается обвинить в таком преступлении, наказание может быть очень суровым.
Узники размещаются по 30-40 человек в одной комнате, в грязных хижинах общей площадью около 50 кв. м. Пайки, как и в других подобных лагерях, ниже уровня нормального пропитания (примерно 100-200 г полужидкой кукурузной каши три раза в день); но и такого пайка могут лишить в наказание за любое нарушение распорядка. Пытки - такие как пытка водой (принудительное накачивание водой человека) или «ласточка» (удержание тела в зафиксированной неестественной позе) - являются стандартными наказаниями, так же как и жестокие избиения. Наказания полагаются за малейшее нарушение распорядка. Изнасилования и сексуальная агрессия со стороны охраны запрещены, но этот запрет не отменяет их; в любом случае жертвы подобных издевательств не имеют возможности пожаловаться. Заподозренных в воровстве или подготовке побега могут казнить перед строем узников.
Лишенные каких бы то ни было прав, узники кваллисо находятся в полной власти своих тюремщиков. Некоторые охранники кваллисо порой проникаются жалостью по отношению к ним, но ДГБ стремится исключить саму возможность возникновения подобных чувств, поэтому в охрану специально набирают, по словам одного источника, «полных психопатов». В период обучения новобранцев-охранников поощряют «практиковаться» на заключенных, случайным образом выбирая из них жертву для избиения. На начальственные должности в лагерях часто назначают офицеров ДГБ, совершивших ту или иную провинность, - те воспринимают назначение в кваллисо как ссылку и ожесточаются сверх обычного, вымещая свое раздражение на нижестоящих; так складывается культура «трансляция насилия» сверху вниз.
Изгнание
Несмотря на то что узники кваллисо проводят бóльшую часть своего времени, работая на лагерных шахтах, фабриках и полях - получая за это скудную баланду и находясь в тяжелейших бытовых условиях, - в КНДР, похоже, считают эту систему слишком затратной. Последнее время происходит своего рода «ренессанс» традиционной корейской расправы с врагами государства. В КНДР давно практикуется изгнание политических «преступников» в труднодоступную глубинку, но сегодня такое наказание применяется все чаще. Порой высокоранговые чиновники переживают свою полезность и оказываются в «золотой клетке».
Так, Ли Ён Хо, некогда влиятельный военный чиновник, возглавлявший Управление обороны Пхеньяна, после прихода к власти Ким Чен Ына был отстранен от официальных должностей. Государственные СМИ объявили, что он отправлен в отставку по состоянию здоровья, восхваляя его как великого и преданного слугу страны. Ему предоставили роскошный дом в сельской местности, который ему запрещено покидать. Лишенный связи со своим «кланом» и центрами власти в Пхеньяне, он лишился и большей части своего влияния. Поддерживая ценный для себя образ Ли Ён Хо как национального героя, режим сумел нейтрализовать его, отправив в почетную отставку под домашний арест без каких-то дополнительных репрессий.