Игорь Сухих. «Какая приятная неожиданность - семьдесят лет!»
К 70-летию Сергея Довлатова в издательстве «Азбука» выходит первое комментированное собрание сочинений писателя в четырех томах. «МН» обратились к автору комментариев профессору СПбГУ Игорю Сухих с просьбой отметить юбилей классика на страницах газеты. И получили не только размышления над страницами «Записных книжек», но и не публиковавшийся ранее в России текст Довлатова об американском джазе (в газете «Новый американец» он вышел под заголовком Made in USA). В «Соло на ундервуде» была запись, позднее исчезнувшая: «Записные книжки - не только профессиональный атрибут литератора. Записные книжки - жанр старинный и достойный. Юрий Олеша в этом жанре написал свою лучшую книгу...»
Олеша, однако, такой книги не писал. Ее сделали, слепили филологи из оставшихся в архиве и лишь отчасти напечатанных самим автором набросков и черновиков. Именно Довлатов придал этому жанру особый интерес, превратил литературный быт в литературный факт.
Пестрый сор повседневности - анекдоты, афоризмы, переиначенные цитаты, смешные имена и каламбуры, попутные размышления - фундамент, почва довлатовской прозы.
Так почему бы не отметить этот юбилей в непретенциозном, принципиально неюбилейном жанре?
***
Господи, подумал Левицкий, еще один день рождения.
Эту фразу стоило приберечь для репортеров: «Господи! Еще один день рождения! Какая приятная неожиданность - семьдесят лет!»
Он представил себе заголовки: «Русский писатель отмечает семидесятилетие на чужбине». «Книги юбиляра выходят повсюду, за исключением Москвы». И наконец: «О Господи, еще один день рождения!»
В новелле «Жизнь коротка» речь вроде о Набокове. Но в ее подтексте образ Бродского и собственная усталость от литературы. Она написана в 1988 году, но кажется зеркальным пророчеством.
Книги юбиляра выходят в Москве и повсюду. В Таллине и Петербурге есть мемориальные доски. К юбилею такую же повесят в Уфе, откроют избу в Пушкинских Горах, проведут чтения в тех же Питере (Ленинграде) и Таллине (довлатовский город даже орфографически иной). И репортеров будет тьма.
Но юбиляр действительно встречает свое семидесятилетие на чужбине. За Стиксом.
***
- Вы слышали, Довлатов умер?
- Интересно, зачем ему это понадобилось?
(Эпиграф к книге Аси Пекуровской «Когда случилось петь С.Д. и мне»)
Четырехсотстраничное запальчивое выяснение отношений с когда-то близким человеком оканчивается загадочным заключением: «На языке нашего апокалиптического мышления она <смерть>, возможно, понадобилась ему для того, чтобы кого-то в чем-то убедить, причем убедить так, чтобы сомнений не осталось ни у того, кто убеждает, ни у того, которого».
***
Помню первое издание «Заповедника», тонкую брошюрку в кирпичного цвета обложке. Книга вышла уже после. И, кажется, ни в чем меня не убедила. Но прошло какое-то время... Свою - ученую - книгу о Довлатове я написал через пять лет. К этому времени существовала уже библиотека мемуаров «о Сереже». И она все разрастается.
Лучшее - и мемуарное, и аналитическое - эссе о СД написал Иосиф Бродский. Кто бы мог подумать.
***
Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель - это всегда фамилия, а если он классик - то еще и имя и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет (И. Бродский. «О Сереже Довлатове»)
Даже срок тут угадан точно.
***
Я перелистывал «Дневники» Алексея Вульфа. О Пушкине говорилось дружелюбно, иногда снисходительно. Вот она, пагубная для зрения близость. Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый - гений?! («Заповедник»)
Сказанное имеет отношение не только к Пушкину. И не только к гению.
Есть мнение (тоже, между прочим, современника и собеседника Довлатова), что писал он «как сапожник», что это «проект» Бродского, который выдал дюжинного газетного юмориста с шестнадцатой полосы «Литературной газеты» за оригинального прозаика.
Слабость этой конспирологической теории - в невозможности объяснить, какими силами проект Довлатов поддерживается больше двух десятилетий, в отсутствие и его предмета, и его создателя.
Загляните в интернет, признанную область анархической свободы. «Яндекс» на запрос «Довлатов» дает миллион ссылок. Однофамильцы СД среди них в явном меньшинстве.
***
Вот-вот выйдет первое довлатовское комментированное «собрание в сборниках». Обычно такое издание - элемент канонизации. Тексты превращаются в литературное наследие, которое можно и нужно объяснять следующим поколениям.
Однако довлатовские сюжеты и персонажи еще очень живые (что показала история с изданием его биографии в серии «Жизнь замечательных людей» - без единой фотографии и с изъятием важных писем).
Довлатовские персонажи - однофамильцы реальных людей, их приходится не отождествлять, как это делается в «романах с ключом», а расподоблять с прототипами.
Зато обнаружилось много неожиданного, интересного в самих текстах. Довлатовские сюжеты словно выплескиваются за страницы, набухают новыми анекдотами, которые, увы, приходится уже разыскивать и растолковывать.
***
Герой «Заповедника» гуляет в пушкиногорском ресторане. Затем кто-то опустил пятак в щель агрегата «Меломан». Раздались надрывные вопли Анатолия Королева:
...Мне город протянул
ладони площадей,
желтеет над бульварами листва...
Как много я хотел сказать тебе,
но кто подскажет лучшие слова?
«Надрывные вопли», оказывается, скрытая самокритика. Текст песни - довлатовская халтурная рыба под заглавием «Свидание с Ленинградом» (1969), сочиненная под псевдонимом Валерий Сергеев. В Союзе она приносила автору какие-то деньги. В отличие от собственных сочинений.
Желающие легко могут найти, послушать, оценить.
***
А вот анекдот из «Записных книжек».
В детскую редакцию зашел поэт Семен Ботвинник. Рассказал, как он познакомился с нетребовательной дамой. Досадовал, что не воспользовался противозачаточным средством.
Оставил первомайские стихи. Финал их был такой:
Адмиралтейская игла
Сегодня, дети, без чехла!
Как вы думаете, это - подсознание?
Реальности тут отвечают лишь стихи. Да и то процитированные неточно. Но у них другой автор, написаны они в другое время и совсем по иному поводу. «И вновь сверкает без чехла/ Адмиралтейская игла», - патетически воскликнул в сатирической поэме «Возвращение Онегина» (1946) А. Хазин, имея в виду вполне реальный факт: осенью 1941 года шпиль Адмиралтейства действительно бы затянут огромным чехлом, его снятие в апреле 1945-го означало возвращение города к мирной жизни.
За эту поэму, кстати, автор вскоре подвергся большой чести вместе с Зощенко и Ахматовой быть упомянутым в партийном постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград».
Как вы думаете, это забывчивость или сложная литературная игра?
***
И еще один сверхкраткий анекдот из «Записных книжек».
- Как вас постричь?
- Молча.
На этот раз Довлатов обходится без имен. В литературной среде обычно считается, что это обмен репликами между «феноменально словоохотливым» парикмахером Дома литераторов Маргулисом и Борисом Пастернаком, его цитировал в устных рассказах Ираклий Андроников.
Исторические раскопки, однако, показывают, что анекдот с бородой две с половиной тысячи лет. Он встречается уже у Плутарха и включен в один из самых древних анекдотических сборников. Точно такой же диалог будто бы состоялся между македонским царем и его цирюльником в V веке до н.э.
Анекдоты, конечно, летучий и бродячий жанр. Но чтобы сохраняться так долго в живом, а не законсервированном виде!
Читал ли Довлатов Плутарха?
***
В известном филологам многих поколений «гаражном» дворике филфака СПбГУ (бывшего ЛГУ) в последние годы возник эффектный музей разнообразных артефактов. Монументы Ахматовой, Блока, Масарика и Маленького принца, фонтанчик и отпечаток чьей-то пятерни уживаются в одном пространстве.
У самой двери, при выходе из буфета, прямо на асфальте - голова на чемодане. Щедрый подарок какого-то ваятеля-эмигранта из Канады. Присмотревшись, с трудом узнаешь: Бродский. Читающие студенты должны принимать его за другого. «Чемодан» все-таки принадлежит иному автору.
Поскольку чемодан на филфаке уже есть, хотелось бы, чтобы где-то рядом появилась мемориальная табличка: «Здесь был, но не учился писатель Сергей Довлатов».
***
Журналисты, однако, опередили нерасторопных филологов и уже успели присвоить СД. В июне позапрошлого года биографическая страничка появилась на сайте ассоциации выпускников факультета журналистики СПбГУ со скромной пометкой: «Без даты выпуска». Даты поступления там нет тоже.
Два факультета борются за звание родины нерадивого студента.
***
«Обидеть Довлатова легко, а понять - трудно», - любил, если верить мемуаристам, повторять автор «Компромисса». Порой, чтобы понять, нужна какая-то сверхчеловеческая проницательность.
Он ни разу не увидел одну из дочерей, хотя двенадцать лет прожил с ней в одной стране и, в отличие от дочери таллинской, имел к тому постоянную возможность.
Сюжет то ли мыльной оперы, то ли романа Достоевского.
***
Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, то есть беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка - в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось? Состояние бывает такое, что я даже пробовал разговаривать со священником... но он, к моему удивлению, оказался как раз счастливым, веселым, но абсолютно неверующим человеком. (27 июля 1984 г.)
***
Возраст у меня такой, что каждый раз, приобретая обувь, я задумываюсь: «Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?
Замечено в «Записных книжках», а потом повторено в «Филиале». Повесть в окончательном варианте опубликована уже после похорон.
Игорь Сухих
http://mn.ru/newspaper_freetime/20110902/304607386.html
Олеша, однако, такой книги не писал. Ее сделали, слепили филологи из оставшихся в архиве и лишь отчасти напечатанных самим автором набросков и черновиков. Именно Довлатов придал этому жанру особый интерес, превратил литературный быт в литературный факт.
Пестрый сор повседневности - анекдоты, афоризмы, переиначенные цитаты, смешные имена и каламбуры, попутные размышления - фундамент, почва довлатовской прозы.
Так почему бы не отметить этот юбилей в непретенциозном, принципиально неюбилейном жанре?
***
Господи, подумал Левицкий, еще один день рождения.
Эту фразу стоило приберечь для репортеров: «Господи! Еще один день рождения! Какая приятная неожиданность - семьдесят лет!»
Он представил себе заголовки: «Русский писатель отмечает семидесятилетие на чужбине». «Книги юбиляра выходят повсюду, за исключением Москвы». И наконец: «О Господи, еще один день рождения!»
В новелле «Жизнь коротка» речь вроде о Набокове. Но в ее подтексте образ Бродского и собственная усталость от литературы. Она написана в 1988 году, но кажется зеркальным пророчеством.
Книги юбиляра выходят в Москве и повсюду. В Таллине и Петербурге есть мемориальные доски. К юбилею такую же повесят в Уфе, откроют избу в Пушкинских Горах, проведут чтения в тех же Питере (Ленинграде) и Таллине (довлатовский город даже орфографически иной). И репортеров будет тьма.
Но юбиляр действительно встречает свое семидесятилетие на чужбине. За Стиксом.
***
- Вы слышали, Довлатов умер?
- Интересно, зачем ему это понадобилось?
(Эпиграф к книге Аси Пекуровской «Когда случилось петь С.Д. и мне»)
Четырехсотстраничное запальчивое выяснение отношений с когда-то близким человеком оканчивается загадочным заключением: «На языке нашего апокалиптического мышления она <смерть>, возможно, понадобилась ему для того, чтобы кого-то в чем-то убедить, причем убедить так, чтобы сомнений не осталось ни у того, кто убеждает, ни у того, которого».
***
Помню первое издание «Заповедника», тонкую брошюрку в кирпичного цвета обложке. Книга вышла уже после. И, кажется, ни в чем меня не убедила. Но прошло какое-то время... Свою - ученую - книгу о Довлатове я написал через пять лет. К этому времени существовала уже библиотека мемуаров «о Сереже». И она все разрастается.
Лучшее - и мемуарное, и аналитическое - эссе о СД написал Иосиф Бродский. Кто бы мог подумать.
***
Можно подойти к полке и снять с нее одну из его книг. На обложке стоит его полное имя, но для меня он всегда был Сережей. Писателя уменьшительным именем не зовут; писатель - это всегда фамилия, а если он классик - то еще и имя и отчество. Лет через десять-двадцать так это и будет (И. Бродский. «О Сереже Довлатове»)
Даже срок тут угадан точно.
***
Я перелистывал «Дневники» Алексея Вульфа. О Пушкине говорилось дружелюбно, иногда снисходительно. Вот она, пагубная для зрения близость. Всем ясно, что у гениев должны быть знакомые. Но кто поверит, что его знакомый - гений?! («Заповедник»)
Сказанное имеет отношение не только к Пушкину. И не только к гению.
Есть мнение (тоже, между прочим, современника и собеседника Довлатова), что писал он «как сапожник», что это «проект» Бродского, который выдал дюжинного газетного юмориста с шестнадцатой полосы «Литературной газеты» за оригинального прозаика.
Слабость этой конспирологической теории - в невозможности объяснить, какими силами проект Довлатов поддерживается больше двух десятилетий, в отсутствие и его предмета, и его создателя.
Загляните в интернет, признанную область анархической свободы. «Яндекс» на запрос «Довлатов» дает миллион ссылок. Однофамильцы СД среди них в явном меньшинстве.
***
Вот-вот выйдет первое довлатовское комментированное «собрание в сборниках». Обычно такое издание - элемент канонизации. Тексты превращаются в литературное наследие, которое можно и нужно объяснять следующим поколениям.
Однако довлатовские сюжеты и персонажи еще очень живые (что показала история с изданием его биографии в серии «Жизнь замечательных людей» - без единой фотографии и с изъятием важных писем).
Довлатовские персонажи - однофамильцы реальных людей, их приходится не отождествлять, как это делается в «романах с ключом», а расподоблять с прототипами.
Зато обнаружилось много неожиданного, интересного в самих текстах. Довлатовские сюжеты словно выплескиваются за страницы, набухают новыми анекдотами, которые, увы, приходится уже разыскивать и растолковывать.
***
Герой «Заповедника» гуляет в пушкиногорском ресторане. Затем кто-то опустил пятак в щель агрегата «Меломан». Раздались надрывные вопли Анатолия Королева:
...Мне город протянул
ладони площадей,
желтеет над бульварами листва...
Как много я хотел сказать тебе,
но кто подскажет лучшие слова?
«Надрывные вопли», оказывается, скрытая самокритика. Текст песни - довлатовская халтурная рыба под заглавием «Свидание с Ленинградом» (1969), сочиненная под псевдонимом Валерий Сергеев. В Союзе она приносила автору какие-то деньги. В отличие от собственных сочинений.
Желающие легко могут найти, послушать, оценить.
***
А вот анекдот из «Записных книжек».
В детскую редакцию зашел поэт Семен Ботвинник. Рассказал, как он познакомился с нетребовательной дамой. Досадовал, что не воспользовался противозачаточным средством.
Оставил первомайские стихи. Финал их был такой:
Адмиралтейская игла
Сегодня, дети, без чехла!
Как вы думаете, это - подсознание?
Реальности тут отвечают лишь стихи. Да и то процитированные неточно. Но у них другой автор, написаны они в другое время и совсем по иному поводу. «И вновь сверкает без чехла/ Адмиралтейская игла», - патетически воскликнул в сатирической поэме «Возвращение Онегина» (1946) А. Хазин, имея в виду вполне реальный факт: осенью 1941 года шпиль Адмиралтейства действительно бы затянут огромным чехлом, его снятие в апреле 1945-го означало возвращение города к мирной жизни.
За эту поэму, кстати, автор вскоре подвергся большой чести вместе с Зощенко и Ахматовой быть упомянутым в партийном постановлении о журналах «Звезда» и «Ленинград».
Как вы думаете, это забывчивость или сложная литературная игра?
***
И еще один сверхкраткий анекдот из «Записных книжек».
- Как вас постричь?
- Молча.
На этот раз Довлатов обходится без имен. В литературной среде обычно считается, что это обмен репликами между «феноменально словоохотливым» парикмахером Дома литераторов Маргулисом и Борисом Пастернаком, его цитировал в устных рассказах Ираклий Андроников.
Исторические раскопки, однако, показывают, что анекдот с бородой две с половиной тысячи лет. Он встречается уже у Плутарха и включен в один из самых древних анекдотических сборников. Точно такой же диалог будто бы состоялся между македонским царем и его цирюльником в V веке до н.э.
Анекдоты, конечно, летучий и бродячий жанр. Но чтобы сохраняться так долго в живом, а не законсервированном виде!
Читал ли Довлатов Плутарха?
***
В известном филологам многих поколений «гаражном» дворике филфака СПбГУ (бывшего ЛГУ) в последние годы возник эффектный музей разнообразных артефактов. Монументы Ахматовой, Блока, Масарика и Маленького принца, фонтанчик и отпечаток чьей-то пятерни уживаются в одном пространстве.
У самой двери, при выходе из буфета, прямо на асфальте - голова на чемодане. Щедрый подарок какого-то ваятеля-эмигранта из Канады. Присмотревшись, с трудом узнаешь: Бродский. Читающие студенты должны принимать его за другого. «Чемодан» все-таки принадлежит иному автору.
Поскольку чемодан на филфаке уже есть, хотелось бы, чтобы где-то рядом появилась мемориальная табличка: «Здесь был, но не учился писатель Сергей Довлатов».
***
Журналисты, однако, опередили нерасторопных филологов и уже успели присвоить СД. В июне позапрошлого года биографическая страничка появилась на сайте ассоциации выпускников факультета журналистики СПбГУ со скромной пометкой: «Без даты выпуска». Даты поступления там нет тоже.
Два факультета борются за звание родины нерадивого студента.
***
«Обидеть Довлатова легко, а понять - трудно», - любил, если верить мемуаристам, повторять автор «Компромисса». Порой, чтобы понять, нужна какая-то сверхчеловеческая проницательность.
Он ни разу не увидел одну из дочерей, хотя двенадцать лет прожил с ней в одной стране и, в отличие от дочери таллинской, имел к тому постоянную возможность.
Сюжет то ли мыльной оперы, то ли романа Достоевского.
***
Пьянство мое затихло, но приступы депрессии учащаются, именно депрессии, то есть беспричинной тоски, бессилия и отвращения к жизни. Лечиться не буду и в психиатрию я не верю. Просто я всю жизнь чего-то ждал: аттестата зрелости, потери девственности, женитьбы, ребенка, первой книжки, минимальных денег, а сейчас все произошло, ждать больше нечего, источников радости нет. Главная моя ошибка - в надежде, что, легализовавшись как писатель, я стану веселым и счастливым. Этого не случилось? Состояние бывает такое, что я даже пробовал разговаривать со священником... но он, к моему удивлению, оказался как раз счастливым, веселым, но абсолютно неверующим человеком. (27 июля 1984 г.)
***
Возраст у меня такой, что каждый раз, приобретая обувь, я задумываюсь: «Не в этих ли штиблетах меня будут хоронить?
Замечено в «Записных книжках», а потом повторено в «Филиале». Повесть в окончательном варианте опубликована уже после похорон.
Игорь Сухих
http://mn.ru/newspaper_freetime/20110902/304607386.html