Профессор МГУ Владислав Смирнов. Жизнь во мгле (брежневский Застой)
Владислав Павлович Смирнов (род. 1929) - советский и российский историк, специалист по истории Франции. Заслуженный профессор Московского университета (2012), лауреат премии имени М.В. Ломоносова за педагогическую деятельность (2013). В 1953 году В.П. Смирнов окончил исторический факультет МГУ, затем стал аспирантом, а с 1957 г. начал работать на кафедре новой и новейшей истории исторического факультета МГУ, где прошел путь от ассистента до профессора. Ниже приводится фрагмент из его книги: Смирнов В.П. ОТ СТАЛИНА ДО ЕЛЬЦИНА: автопортрет на фоне эпохи. - М.: Новый хронограф, 2011.
Жизнь во мгле
Начало 70-х годов было отмечено сочетанием, казалось бы, несовместимых процессов: разрядкой международной напряженности и дальнейшим «завинчиванием гаек» внутри страны. Несмотря на интервенцию в Чехословакии, Брежнев, по-видимому, искренне стремился остановить гонку вооружений и улучшить отношения с ведущими капиталистическими государствами. Руководители Франции, ФРГ, США и других стран также считали необходимым разрядку международной напряженности. Еще в 1966 г. во время визита де Голля в СССР была подписана советско-французская декларация, в которой обе стороны высказались «за установление атмосферы разрядки между всеми странами Запада и Востока».
В 1969 г. канцлер ФРГ, лидер социал-демократической партии В. Брандт заявил, что ФРГ отказывается от доступа к ядерному оружию и присоединяется к договору о его нераспространении. В 1970 г. Брандт заключил с Советским Союзом договор, согласно которому СССР и ФРГ признали нерушимость послевоенных границ и обещали отказаться от применения силы в отношениях друг с другом. Затем последовали аналогичные договоры между ФРГ, Польшей и Чехословакией. Меня поразило, что, прибыв в Варшаву, Брандт не только просил у поляков прощения за зверства гитлеровцев, но и встал на колени перед памятником восстанию 1943 г. в еврейском гетто в Варшаве, которое было жестоко подавлено немецкими оккупантами.
В 1971 г. была достигнута договоренность о свободе передвижения между ФРГ и Западным Берлином. В мае 1972 г. в Москву прибыл президент США Ричард Никсон. В результате его визита СССР и США заявили, что «в ядерный век не существует иной основы для поддержания отношений между ними, кроме мирного сосуществования». Кроме того, они подписали два важнейших договора: об ограничении систем противоракетной обороны и об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-1). В 1973 г. Брежнев совершил поездку в США и продолжил переговоры с Никсоном. Его поездка не вызвала такого ажиотажа, как первая поездка Хрущева 14 лет тому назад, но все же Брежнева встречали очень благожелательно, а он, в отличие от Хрущева, не обещал «закопать» американцев и не предрекал, что внуки президента США будут жить в социалистической Америке. «Ты обратил внимание, - сказал мне Дементьев, - что Брежнев не сделал никаких заявлений о грядущей победе социализма». Речь шла только о межгосударственных отношениях.
СССР и США подписали соглашение о предотвращении ядерной войны и более двух десятков соглашений о сотрудничестве в различных сферах: от защиты окружающей среды до использования ядерной энергии в мирных целях. В 1974 г. в результате встреч Брежнева с Никсоном и новым президентом США Джеральдом Фордом был заключен второй договор об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2). Стороны достигли договоренности о предоставлении Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования в торговле, но Сенат США принял поправку двух сенаторов - Джексона и Вэника, согласно которой режим наибольшего благоприятствования будет предоставлен лишь в том случае, если СССР разрешит свободный выезд своих граждан на постоянное жительство в другие страны. Я не помню, обратил ли я тогда внимание на эту поправку, имевшую в виду прежде всего разрешение на выезд евреев в Израиль, но в последующие 30 с лишним лет о ней приходилось слышать много раз. Принятая в 1974 г. поправка Джексона-Вэника не отменена до сих пор, хотя советские граждане давно имеют право жить в других странах.
Вершиной разрядки стало Общеевропейское совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, проходившее в Финляндии, в городе Хельсинки в 1973-1975 гг. Летом 1975 г. был подписан «Заключительный акт» этого совещания, который содержал два главных пункта. С одной стороны, неприкосновенность существующих границ и отказ от применения силы, с другой - свободный обмен информацией, расширение контактов между людьми, включая воссоединение семей и заключение браков с иностранцами. Советский Союз придавал важнейшее значение первому пункту, а западные страны особенно настаивали на втором. «Заключительный акт», подписанный главами 22 государств, в том числе и Брежневым, опубликовали в «Правде». Я был уверен, что Советский Союз не будет выполнять договоренности о свободе информации и свободе выезда из СССР и не ошибся. Сначала были сделаны некоторые послабления, но скоро они исчезли.
Я ощутил это на себе. Мой французский приятель Ивон пригласил нас с Инной в гости. Я принялся «оформлять» документы для поездки во Францию, но через несколько недель узнал, что ректор МГУ, молодой и пользовавшийся хорошей репутацией академик Р.В. Хохлов не подписал мою «характеристику», а без нее выехать из СССР было нельзя. Я был уже доктор и профессор, отвык от такого обращения и отправился на прием к Хохлову за объяснениями. Хохлов стал говорить, что не подписал характеристику в моих же интересах: ведь, побывав в гостях во Франции, я должен буду потом пригласить французов в Москву, а для этого у меня, наверное, нет подходящих условий. Я заверил Хохлова, что об этом он может не беспокоиться, но Хохлов продолжал стоять на своем. Тогда я прибег к демагогии: сказал, что расцениваю отказ в характеристике, как проявление политического недоверия. «Как вам угодно», - ответил Хохлов и встал, давая понять, что разговор окончен.
Мои попытки добиться справедливости через партком МГУ тоже не дали никаких результатов. Пришлось писать Ивону, что я не могу к нему приехать «по независящим от меня обстоятельствам». Я заподозрил, а сейчас почти уверен, что Хохлов действовал не из личной неприязни ко мне (раньше он меня никогда не видел), а в силу инструкций, в существовании которых он не мог признаться. В то время как международная напряженность ослабевала, идеологический и политический «зажим» усиливался. Главный очаг либерально-демократического свободомыслия - журнал «Новый мир» все чаще и чаще подвергался цензурным преследованиям. Наиболее «острые» произведения цензура запрещала, выпуск журнала задерживали и, наконец, власти решили вообще убрать Твардовского с поста главного редактора. В качестве повода использовали публикацию за рубежом антисталинской поэмы Твардовского «По праву памяти», которая была предназначена для «Нового мира», но задержана цензурой. Твардовскому пришлось отречься от этой публикации и подать в отставку. Вскоре он тяжело заболел и через год умер.
Затем взялись за Сахарова. В августе 1973 г. его вызвали в Прокуратуру СССР и, ссылаясь на данную Сахаровым подписку о неразглашении государственной тайны, потребовали прекратить встречи с иностранными корреспондентами. Сахаров ответил, что никаких государственных тайн он не разглашает и немедленно созвал пресс-конференцию, на которой рассказал о требованиях Прокуратуры, осудил репрессии против инакомыслящих и заявил, что разрядка международной напряженности на советских условиях нежелательна, потому что Советский Союз - это «крайне коварный партнер», который может «использовать сближение с Западом не в целях развития демократии, а в целях большего её подавления». После этого против Сахарова развернули кампанию в печати, очень похожую на травлю Пастернака. 40 советских академиков во главе с президентом Академии Наук М.В. Келдышем опубликовали в «Правде» письмо с обвинениями Сахарова в том, что он «выступил против разрядки международной напряженности» и «фактически стал орудием враждебной пропаганды против Советского Союза и других социалистических стран».
Письмо подписали выдающиеся ученые, в том числе четыре лауреата Нобелевской премии (Н.Г. Басов, А.М. Прохоров, Н.Н. Семенов, П.В. Черенков) и главный конструктор советской атомной бомбы, под руководством которого раньше работал Сахаров, трижды Герой Социалистического труда академик Ю.Б. Харитон. С обвинениями против Сахарова, как в свое время против Пастернака, опять выступали рабочие и колхозники, а также Сибирское отделение АН СССР, Ученый Совет МГУ и даже «советские композиторы и музыковеды»: Д. Шостакович, Г. Свиридов, Д. Кабалевский, А. Хачатурян. Т. Хренников, Р. Щедрин и другие. В устной, неофициальной пропаганде распространяли слухи, что Сахаров на самом деле вовсе не Сахаров, а еврей Цукерман, и всеми его действиями руководит жена-еврейка Елена Боннэр.
Ответить соотечественникам Сахаров не мог, так как советские средства массовой информации были для него закрыты, но его высказывания постоянно публиковались в печати западных стран, где он приобрел огромную популярность. В 1975 г. Сахарову была присуждена Нобелевская премия мира. В ходе борьбы с диссидентами из СССР стали вытеснять или высылать наиболее известных инакомыслящих и вообще недовольных. В 1972 г. эмигрировал в США Бродский, а в 1974 - восходящая звезда балета Н.М. Барышников. В том же году выслали Солженицына. Вынужден был уехать из СССР А.А. Галич, исключенный из Союза советских писателей. Уехали за границу и знаменитые музыканты М.Л. Ростропович и Г.П. Вишневская, которых в 1978 г. заочно лишили советского гражданства.
До нас доходили сведения, что кого-то из диссидентов посадили в тюрьму или отправили в «психушку» (психиатрическую лечебницу). Не хотелось верить, но об этом рассказывали люди, которым я доверял. Теперь известно, что инициатором этой иезуитски-жестокой меры был председатель КГБ Ю.В. Андропов. Он же стоял у истоков другого нововведения КГБ, так называемого «профилактирования», когда человека, заподозренного в диссидентской деятельности, вызывали в КГБ и предупреждали, что в случае продолжения такой деятельности его арестуют. «Профилактировали» гораздо чаще, чем арестовывали. С 1971 по 1974 год арестовали 2423 человек, в том числе за «антисоветскую агитацию и «пропаганду» - 348 человек, а «профилактировали» 631081. Конечно, «профилактирование» - все же лучше, чем арест, тюрьма или ссылка, но и оно являлось мощным средством запугивания и контроля.
В исторической науке продолжалось наступление сталинистов, начатое «делом Некрича» и расправой с парткомом Института истории. В 1969 г. ученые Института истории СССР и Уральского Государственного университета устроили научную конференцию на, казалось бы, безобидную тему: о составе рабочего класса дореволюционной России. Часть специалистов, опираясь на свои исследования, доказывала, что накануне Октябрьской революции промышленный пролетариат составлял лишь часть рабочего класса, в котором еще сохранялись многие докапиталистические пережитки. Этих ученых обвинили в попытке поставить под сомнение пролетарский характер Октябрьской революции. Сборник трудов участников конференции уничтожили, а главных организаторов - директора Института истории СССР, члена-корреспондента АН СССР П.В. Волобуева и заведующего кафедрой Уральского университета профессора В.В. Адамова сняли с работы.
В 1972 г. состоялась дискуссия о составе рабочего класса развитых капиталистических стран. К этому времени с полной очевидностью обнаружилось, что, вопреки предсказаниям Маркса, рабочий класс нигде не стал большинством населения. Его численность росла очень медленно, а кое-где и сокращалась. Чтобы спасти теорию Маркса, западные марксисты и советские ученые из Института международного рабочего движения и ИМЭМО решили «расширить» понятие рабочего класса, включив в него не только промышленных рабочих, но и техников, инженеров, служащих, численность которых быстро увеличивалась. Их поддержал заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС А.С. Черняев. Но даже такая скромная и, на мой взгляд, неудачная попытка приспособить учение Маркса к реалиям современности, вызвала противодействие сталинистов. Заведующий отделом науки ЦК КПСС Трапезников и вице-президент Академии наук П.Н. Федосеев обвинили новаторов в «ревизионизме». Как рассказал в своих воспоминаниях Черняев, им с трудом удалось отбиться от этого обвинения. Спасло их вмешательство «второго лица» в партийной иерархии, секретаря ЦК КПСС М.А. Суслова, который «ведал» идеологией и находился в хороших отношениях с Черняевым. Оказалось, что даже высокопоставленным сотрудникам ЦК КПСС опасно иметь свое мнение хотя бы и по научным вопросам.
Средства массовой информации об этих дискуссиях не сообщали, но мы знали о них от наших приятелей, работавших в Институтах Академии Наук. После этого научные дискуссии прекратились. Наиболее творческие и свободомыслящие историки замолчали и перестали публиковаться. В институтах академии наук и на истфаке МГУ, по прежнему, работали высококвалифицированные историки, преимущественно «узкие специалисты» по той или иной проблеме, но почти не осталось крупных ученых, способных открыть новые пути в науке. Возникало ощущение, что мы живем в какой-то душной мгле, из которой не видно выхода. «Какая болотная атмосфера у нас на факультете: никаких дискуссий», - сказал мне Н.Е. Застенкер, вместе с которым мы работали на кафедре. Я воскликнул: «Какие еще дискуссии Вам нужны? Мало Вам было дискуссии о средних слоях?» Конечно, с научной точки зрения я был неправ, но ведь все известные мне дискуссии плохо кончались для их инициаторов. Главные усилия я и мои друзья направляли тогда на обработку привезенных из заграничных командировок материалов и подготовку своих докторских диссертаций.
Полученные из Франции уникальные документы, позволили мне исследовать такие стороны Сопротивления, которые раньше никем не затрагивались. Богатейшая печать Сопротивления давала возможность выяснить, против чего выступали и к чему стремились участники Сопротивления; протоколы заседаний различных руководящих органов Сопротивления показывали, какая острая борьба шла внутри этого движения. Я хотел написать правдивую, полную и подробную историю французского движения Сопротивления. Политические условия для этого были сравнительно благоприятными. Генерал де Голль стал почти что нашим союзником, осуждать его больше никто не мог. «Политическая актуальность» истории французского Сопротивления уменьшилась, и историки могли писать о нем более свободно.
Самым спорным политическим вопросом истории Сопротивления тогда был, и отчасти до сих пор остается, вопрос о позиции компартии в начале Второй мировой войны. Изучив подпольную коммунистическую печать и многие другие материалы, я пришел к выводу, что французские коммунисты начали борьбу против оккупантов и сотрудничавшего с ними французского правительства Виши еще до нападения Германии на Советский Союз, но их борьбу сильно затрудняло продиктованное Сталиным представление об империалистическом характере Второй мировой войны и требования «мира» с Германией, сохранявшиеся вплоть до 22 июня 1941 г. Мне, как и другим исследователям, были еще недоступны архивы Коминтерна, позволявшие окончательно решить этот вопрос. Я познакомился с ними только через 20 с лишним лет, и, считаю, что, в основном, они подтвердили мои прежние выводы.
Главный научный вопрос, на который я хотел ответить, состоял в определении характера Сопротивления. Что это такое? Национальное или антифашистское движение? Правое, левое или еще какое-нибудь? Большинство советских историков считало Сопротивление антифашистским движением, но чтение газет Сопротивления и разговоры с его участниками убедили меня, что это, по крайней мере, неточно. Конечно, большинство участников Сопротивления были противниками фашизма, но они боролись против немецко-фашистских оккупантов прежде всего потому, что это были иностранные оккупанты, угнетавшие Францию. Основным мотивом всех без исключения организаций Сопротивления было стремление к национальному освобождению и, следовательно, это было, в первую очередь, национальное движение.
Разумеется, у разных участников Сопротивления были и другие мотивы деятельности: борьба против фашизма за демократию, за социальные реформы, за избавление от финансовых и промышленных монополий, за переустройство общества на более справедливых началах. В различных организациях Сопротивления эти устремления занимали разное место; к тому же они менялись с течением времени. По моему мнению, на завершающем этапе своего развития в 1943-1944 гг. французское движение Сопротивления можно охарактеризовать как весьма сложное явление, в котором сочетались черты национально-освободительного, антифашистского, демократического и в известной мере антимонополистического движений. Поскольку участники Сопротивления вели вооруженную борьбу не только против оккупантов, но и против французского правительства Виши, Сопротивление можно считать и революционным движением.
Быть оппонентами по моей диссертации, составившей два увесистых тома - более 1000 страниц, я попросил выдающихся советских франковедов А.З. Манфреда и В.М. Далина. Третьим оппонентом согласился выступить профессор И.С. Киссельгоф, заведующий кафедрой Уфимского университета, который незадолго до этого защитил докторскую диссертацию по истории правительства Виши. «Ты с ума сошел, - сказал мне знакомый профессор с соседней кафедры, - Все оппоненты у тебя евреи». Только тут я сообразил, что это действительно так, раньше я об этом не думал. Мой доброжелатель напрасно беспокоился. Защита, состоявшаяся в феврале 1972 г., прошла вполне успешно.
В общей сложности я работал над диссертацией больше 10 лет. Это обычный срок для докторской диссертации в СССР и во Франции (до того, как французы, по американскому образцу, ввели вместо прежней докторской диссертации по гуманитарным наукам облегченную диссертацию «доктора по истории»). Примерно в то же время, с разницей в 2-3 года, защитили докторские диссертации и вскоре получили звания профессоров мои друзья по «галкинскому» призыву, Адо, Дементьев, Язьков, Колпаков, Григорьева, Сороко-Цюпа, Литаврина. Ученые степени и звания уже теряли прежний престиж, но все еще пользовались уважением. Можно было считать, что наша профессиональная карьера складывается удачно, но угнетало ощущение несвободы и давление идеологического пресса. Общественная жизнь становилась все более и более беспросветной.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
Жизнь во мгле
Начало 70-х годов было отмечено сочетанием, казалось бы, несовместимых процессов: разрядкой международной напряженности и дальнейшим «завинчиванием гаек» внутри страны. Несмотря на интервенцию в Чехословакии, Брежнев, по-видимому, искренне стремился остановить гонку вооружений и улучшить отношения с ведущими капиталистическими государствами. Руководители Франции, ФРГ, США и других стран также считали необходимым разрядку международной напряженности. Еще в 1966 г. во время визита де Голля в СССР была подписана советско-французская декларация, в которой обе стороны высказались «за установление атмосферы разрядки между всеми странами Запада и Востока».
В 1969 г. канцлер ФРГ, лидер социал-демократической партии В. Брандт заявил, что ФРГ отказывается от доступа к ядерному оружию и присоединяется к договору о его нераспространении. В 1970 г. Брандт заключил с Советским Союзом договор, согласно которому СССР и ФРГ признали нерушимость послевоенных границ и обещали отказаться от применения силы в отношениях друг с другом. Затем последовали аналогичные договоры между ФРГ, Польшей и Чехословакией. Меня поразило, что, прибыв в Варшаву, Брандт не только просил у поляков прощения за зверства гитлеровцев, но и встал на колени перед памятником восстанию 1943 г. в еврейском гетто в Варшаве, которое было жестоко подавлено немецкими оккупантами.
В 1971 г. была достигнута договоренность о свободе передвижения между ФРГ и Западным Берлином. В мае 1972 г. в Москву прибыл президент США Ричард Никсон. В результате его визита СССР и США заявили, что «в ядерный век не существует иной основы для поддержания отношений между ними, кроме мирного сосуществования». Кроме того, они подписали два важнейших договора: об ограничении систем противоракетной обороны и об ограничении стратегических наступательных вооружений (ОСВ-1). В 1973 г. Брежнев совершил поездку в США и продолжил переговоры с Никсоном. Его поездка не вызвала такого ажиотажа, как первая поездка Хрущева 14 лет тому назад, но все же Брежнева встречали очень благожелательно, а он, в отличие от Хрущева, не обещал «закопать» американцев и не предрекал, что внуки президента США будут жить в социалистической Америке. «Ты обратил внимание, - сказал мне Дементьев, - что Брежнев не сделал никаких заявлений о грядущей победе социализма». Речь шла только о межгосударственных отношениях.
СССР и США подписали соглашение о предотвращении ядерной войны и более двух десятков соглашений о сотрудничестве в различных сферах: от защиты окружающей среды до использования ядерной энергии в мирных целях. В 1974 г. в результате встреч Брежнева с Никсоном и новым президентом США Джеральдом Фордом был заключен второй договор об ограничении стратегических вооружений (ОСВ-2). Стороны достигли договоренности о предоставлении Советскому Союзу режима наибольшего благоприятствования в торговле, но Сенат США принял поправку двух сенаторов - Джексона и Вэника, согласно которой режим наибольшего благоприятствования будет предоставлен лишь в том случае, если СССР разрешит свободный выезд своих граждан на постоянное жительство в другие страны. Я не помню, обратил ли я тогда внимание на эту поправку, имевшую в виду прежде всего разрешение на выезд евреев в Израиль, но в последующие 30 с лишним лет о ней приходилось слышать много раз. Принятая в 1974 г. поправка Джексона-Вэника не отменена до сих пор, хотя советские граждане давно имеют право жить в других странах.
Вершиной разрядки стало Общеевропейское совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе, проходившее в Финляндии, в городе Хельсинки в 1973-1975 гг. Летом 1975 г. был подписан «Заключительный акт» этого совещания, который содержал два главных пункта. С одной стороны, неприкосновенность существующих границ и отказ от применения силы, с другой - свободный обмен информацией, расширение контактов между людьми, включая воссоединение семей и заключение браков с иностранцами. Советский Союз придавал важнейшее значение первому пункту, а западные страны особенно настаивали на втором. «Заключительный акт», подписанный главами 22 государств, в том числе и Брежневым, опубликовали в «Правде». Я был уверен, что Советский Союз не будет выполнять договоренности о свободе информации и свободе выезда из СССР и не ошибся. Сначала были сделаны некоторые послабления, но скоро они исчезли.
Я ощутил это на себе. Мой французский приятель Ивон пригласил нас с Инной в гости. Я принялся «оформлять» документы для поездки во Францию, но через несколько недель узнал, что ректор МГУ, молодой и пользовавшийся хорошей репутацией академик Р.В. Хохлов не подписал мою «характеристику», а без нее выехать из СССР было нельзя. Я был уже доктор и профессор, отвык от такого обращения и отправился на прием к Хохлову за объяснениями. Хохлов стал говорить, что не подписал характеристику в моих же интересах: ведь, побывав в гостях во Франции, я должен буду потом пригласить французов в Москву, а для этого у меня, наверное, нет подходящих условий. Я заверил Хохлова, что об этом он может не беспокоиться, но Хохлов продолжал стоять на своем. Тогда я прибег к демагогии: сказал, что расцениваю отказ в характеристике, как проявление политического недоверия. «Как вам угодно», - ответил Хохлов и встал, давая понять, что разговор окончен.
Мои попытки добиться справедливости через партком МГУ тоже не дали никаких результатов. Пришлось писать Ивону, что я не могу к нему приехать «по независящим от меня обстоятельствам». Я заподозрил, а сейчас почти уверен, что Хохлов действовал не из личной неприязни ко мне (раньше он меня никогда не видел), а в силу инструкций, в существовании которых он не мог признаться. В то время как международная напряженность ослабевала, идеологический и политический «зажим» усиливался. Главный очаг либерально-демократического свободомыслия - журнал «Новый мир» все чаще и чаще подвергался цензурным преследованиям. Наиболее «острые» произведения цензура запрещала, выпуск журнала задерживали и, наконец, власти решили вообще убрать Твардовского с поста главного редактора. В качестве повода использовали публикацию за рубежом антисталинской поэмы Твардовского «По праву памяти», которая была предназначена для «Нового мира», но задержана цензурой. Твардовскому пришлось отречься от этой публикации и подать в отставку. Вскоре он тяжело заболел и через год умер.
Затем взялись за Сахарова. В августе 1973 г. его вызвали в Прокуратуру СССР и, ссылаясь на данную Сахаровым подписку о неразглашении государственной тайны, потребовали прекратить встречи с иностранными корреспондентами. Сахаров ответил, что никаких государственных тайн он не разглашает и немедленно созвал пресс-конференцию, на которой рассказал о требованиях Прокуратуры, осудил репрессии против инакомыслящих и заявил, что разрядка международной напряженности на советских условиях нежелательна, потому что Советский Союз - это «крайне коварный партнер», который может «использовать сближение с Западом не в целях развития демократии, а в целях большего её подавления». После этого против Сахарова развернули кампанию в печати, очень похожую на травлю Пастернака. 40 советских академиков во главе с президентом Академии Наук М.В. Келдышем опубликовали в «Правде» письмо с обвинениями Сахарова в том, что он «выступил против разрядки международной напряженности» и «фактически стал орудием враждебной пропаганды против Советского Союза и других социалистических стран».
Письмо подписали выдающиеся ученые, в том числе четыре лауреата Нобелевской премии (Н.Г. Басов, А.М. Прохоров, Н.Н. Семенов, П.В. Черенков) и главный конструктор советской атомной бомбы, под руководством которого раньше работал Сахаров, трижды Герой Социалистического труда академик Ю.Б. Харитон. С обвинениями против Сахарова, как в свое время против Пастернака, опять выступали рабочие и колхозники, а также Сибирское отделение АН СССР, Ученый Совет МГУ и даже «советские композиторы и музыковеды»: Д. Шостакович, Г. Свиридов, Д. Кабалевский, А. Хачатурян. Т. Хренников, Р. Щедрин и другие. В устной, неофициальной пропаганде распространяли слухи, что Сахаров на самом деле вовсе не Сахаров, а еврей Цукерман, и всеми его действиями руководит жена-еврейка Елена Боннэр.
Ответить соотечественникам Сахаров не мог, так как советские средства массовой информации были для него закрыты, но его высказывания постоянно публиковались в печати западных стран, где он приобрел огромную популярность. В 1975 г. Сахарову была присуждена Нобелевская премия мира. В ходе борьбы с диссидентами из СССР стали вытеснять или высылать наиболее известных инакомыслящих и вообще недовольных. В 1972 г. эмигрировал в США Бродский, а в 1974 - восходящая звезда балета Н.М. Барышников. В том же году выслали Солженицына. Вынужден был уехать из СССР А.А. Галич, исключенный из Союза советских писателей. Уехали за границу и знаменитые музыканты М.Л. Ростропович и Г.П. Вишневская, которых в 1978 г. заочно лишили советского гражданства.
До нас доходили сведения, что кого-то из диссидентов посадили в тюрьму или отправили в «психушку» (психиатрическую лечебницу). Не хотелось верить, но об этом рассказывали люди, которым я доверял. Теперь известно, что инициатором этой иезуитски-жестокой меры был председатель КГБ Ю.В. Андропов. Он же стоял у истоков другого нововведения КГБ, так называемого «профилактирования», когда человека, заподозренного в диссидентской деятельности, вызывали в КГБ и предупреждали, что в случае продолжения такой деятельности его арестуют. «Профилактировали» гораздо чаще, чем арестовывали. С 1971 по 1974 год арестовали 2423 человек, в том числе за «антисоветскую агитацию и «пропаганду» - 348 человек, а «профилактировали» 631081. Конечно, «профилактирование» - все же лучше, чем арест, тюрьма или ссылка, но и оно являлось мощным средством запугивания и контроля.
В исторической науке продолжалось наступление сталинистов, начатое «делом Некрича» и расправой с парткомом Института истории. В 1969 г. ученые Института истории СССР и Уральского Государственного университета устроили научную конференцию на, казалось бы, безобидную тему: о составе рабочего класса дореволюционной России. Часть специалистов, опираясь на свои исследования, доказывала, что накануне Октябрьской революции промышленный пролетариат составлял лишь часть рабочего класса, в котором еще сохранялись многие докапиталистические пережитки. Этих ученых обвинили в попытке поставить под сомнение пролетарский характер Октябрьской революции. Сборник трудов участников конференции уничтожили, а главных организаторов - директора Института истории СССР, члена-корреспондента АН СССР П.В. Волобуева и заведующего кафедрой Уральского университета профессора В.В. Адамова сняли с работы.
В 1972 г. состоялась дискуссия о составе рабочего класса развитых капиталистических стран. К этому времени с полной очевидностью обнаружилось, что, вопреки предсказаниям Маркса, рабочий класс нигде не стал большинством населения. Его численность росла очень медленно, а кое-где и сокращалась. Чтобы спасти теорию Маркса, западные марксисты и советские ученые из Института международного рабочего движения и ИМЭМО решили «расширить» понятие рабочего класса, включив в него не только промышленных рабочих, но и техников, инженеров, служащих, численность которых быстро увеличивалась. Их поддержал заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС А.С. Черняев. Но даже такая скромная и, на мой взгляд, неудачная попытка приспособить учение Маркса к реалиям современности, вызвала противодействие сталинистов. Заведующий отделом науки ЦК КПСС Трапезников и вице-президент Академии наук П.Н. Федосеев обвинили новаторов в «ревизионизме». Как рассказал в своих воспоминаниях Черняев, им с трудом удалось отбиться от этого обвинения. Спасло их вмешательство «второго лица» в партийной иерархии, секретаря ЦК КПСС М.А. Суслова, который «ведал» идеологией и находился в хороших отношениях с Черняевым. Оказалось, что даже высокопоставленным сотрудникам ЦК КПСС опасно иметь свое мнение хотя бы и по научным вопросам.
Средства массовой информации об этих дискуссиях не сообщали, но мы знали о них от наших приятелей, работавших в Институтах Академии Наук. После этого научные дискуссии прекратились. Наиболее творческие и свободомыслящие историки замолчали и перестали публиковаться. В институтах академии наук и на истфаке МГУ, по прежнему, работали высококвалифицированные историки, преимущественно «узкие специалисты» по той или иной проблеме, но почти не осталось крупных ученых, способных открыть новые пути в науке. Возникало ощущение, что мы живем в какой-то душной мгле, из которой не видно выхода. «Какая болотная атмосфера у нас на факультете: никаких дискуссий», - сказал мне Н.Е. Застенкер, вместе с которым мы работали на кафедре. Я воскликнул: «Какие еще дискуссии Вам нужны? Мало Вам было дискуссии о средних слоях?» Конечно, с научной точки зрения я был неправ, но ведь все известные мне дискуссии плохо кончались для их инициаторов. Главные усилия я и мои друзья направляли тогда на обработку привезенных из заграничных командировок материалов и подготовку своих докторских диссертаций.
Полученные из Франции уникальные документы, позволили мне исследовать такие стороны Сопротивления, которые раньше никем не затрагивались. Богатейшая печать Сопротивления давала возможность выяснить, против чего выступали и к чему стремились участники Сопротивления; протоколы заседаний различных руководящих органов Сопротивления показывали, какая острая борьба шла внутри этого движения. Я хотел написать правдивую, полную и подробную историю французского движения Сопротивления. Политические условия для этого были сравнительно благоприятными. Генерал де Голль стал почти что нашим союзником, осуждать его больше никто не мог. «Политическая актуальность» истории французского Сопротивления уменьшилась, и историки могли писать о нем более свободно.
Самым спорным политическим вопросом истории Сопротивления тогда был, и отчасти до сих пор остается, вопрос о позиции компартии в начале Второй мировой войны. Изучив подпольную коммунистическую печать и многие другие материалы, я пришел к выводу, что французские коммунисты начали борьбу против оккупантов и сотрудничавшего с ними французского правительства Виши еще до нападения Германии на Советский Союз, но их борьбу сильно затрудняло продиктованное Сталиным представление об империалистическом характере Второй мировой войны и требования «мира» с Германией, сохранявшиеся вплоть до 22 июня 1941 г. Мне, как и другим исследователям, были еще недоступны архивы Коминтерна, позволявшие окончательно решить этот вопрос. Я познакомился с ними только через 20 с лишним лет, и, считаю, что, в основном, они подтвердили мои прежние выводы.
Главный научный вопрос, на который я хотел ответить, состоял в определении характера Сопротивления. Что это такое? Национальное или антифашистское движение? Правое, левое или еще какое-нибудь? Большинство советских историков считало Сопротивление антифашистским движением, но чтение газет Сопротивления и разговоры с его участниками убедили меня, что это, по крайней мере, неточно. Конечно, большинство участников Сопротивления были противниками фашизма, но они боролись против немецко-фашистских оккупантов прежде всего потому, что это были иностранные оккупанты, угнетавшие Францию. Основным мотивом всех без исключения организаций Сопротивления было стремление к национальному освобождению и, следовательно, это было, в первую очередь, национальное движение.
Разумеется, у разных участников Сопротивления были и другие мотивы деятельности: борьба против фашизма за демократию, за социальные реформы, за избавление от финансовых и промышленных монополий, за переустройство общества на более справедливых началах. В различных организациях Сопротивления эти устремления занимали разное место; к тому же они менялись с течением времени. По моему мнению, на завершающем этапе своего развития в 1943-1944 гг. французское движение Сопротивления можно охарактеризовать как весьма сложное явление, в котором сочетались черты национально-освободительного, антифашистского, демократического и в известной мере антимонополистического движений. Поскольку участники Сопротивления вели вооруженную борьбу не только против оккупантов, но и против французского правительства Виши, Сопротивление можно считать и революционным движением.
Быть оппонентами по моей диссертации, составившей два увесистых тома - более 1000 страниц, я попросил выдающихся советских франковедов А.З. Манфреда и В.М. Далина. Третьим оппонентом согласился выступить профессор И.С. Киссельгоф, заведующий кафедрой Уфимского университета, который незадолго до этого защитил докторскую диссертацию по истории правительства Виши. «Ты с ума сошел, - сказал мне знакомый профессор с соседней кафедры, - Все оппоненты у тебя евреи». Только тут я сообразил, что это действительно так, раньше я об этом не думал. Мой доброжелатель напрасно беспокоился. Защита, состоявшаяся в феврале 1972 г., прошла вполне успешно.
В общей сложности я работал над диссертацией больше 10 лет. Это обычный срок для докторской диссертации в СССР и во Франции (до того, как французы, по американскому образцу, ввели вместо прежней докторской диссертации по гуманитарным наукам облегченную диссертацию «доктора по истории»). Примерно в то же время, с разницей в 2-3 года, защитили докторские диссертации и вскоре получили звания профессоров мои друзья по «галкинскому» призыву, Адо, Дементьев, Язьков, Колпаков, Григорьева, Сороко-Цюпа, Литаврина. Ученые степени и звания уже теряли прежний престиж, но все еще пользовались уважением. Можно было считать, что наша профессиональная карьера складывается удачно, но угнетало ощущение несвободы и давление идеологического пресса. Общественная жизнь становилась все более и более беспросветной.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky