Халявин Н.В. Новгородское восстание Степанки 1418 г. в историографии
Халявин Н.В. Новгородское восстание Степанки 1418 г. в советской и современной отечественной историографии // Вестник Удмуртского университета, 2011. Вып. 3. История и филология.
Проанализирована советская и современная историография восстания Степанки 1418 г., одного из самых масштабных социальных потрясений средневекового Новгорода. Выявлены основные проблемы, содержащиеся в исторических трудах, посвящённых новгородскому мятежу 1418 г., показано современное состояние историографии вопроса.
НОВГОРОДСКОЕ ВОССТАНИЕ СТЕПАНКИ 1418 г. В СОВЕТСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Новгородский мятеж 1418 г., известный как восстание Степанки, - это событие, довольно хорошо освещенное в летописях, что дает широкие возможности для его интерпретации. Сложившаяся картина разнообразных историографических оценок восстания Степанки позволяет говорить о назревшей необходимости обзора исторических мнений. Тем более что в последний раз специальному историографическому анализу восстание Степанки подвергалось, наряду с другими проявлениями социальной борьбы в Новгороде XIII-XV вв., в статье В.В. Низова 1979 г. [9]. Прежде всего, необходимо обратиться к тому, что сообщают нам летописные источники о новгородских событиях, случившихся на исходе второго десятилетия XV в. За основу можно взять рассказ Новгородской I летописи младшего извода (НПЛ), указывая там, где нужно, пояснения и дополнения из других летописцев.
Повествование о восстании Степанки начинается с известия о тревожном происшествии накануне будущих потрясений: «Знамение бысть въ церкви святей мученици Ностасьи: идяше от иконы Святыя Богородица Покрова акы кровь по обе стороне ризъ ея, месяца априля 19». Сразу после этого летописец продолжает: «Того же месяца («в 24 день» - уточняет Новгородская IV летопись (Н4Л)) сдеяся тако в Новегороде научением дияволим: человекъ некыи Степанко изымаша боярина Данила Ивановича, Божина внука, держаши вопияше людем: “а господо (в Н4Л обращение заменено на более «демократичное» - “о, дроузи!”), пособите ми тако на злодея сего”. Людие же, видяще его вопль, влечахут акы злодея к народу и казниша его ранами близъ смерти, и сведше с веца, сринуша и с мосту».
Автор Новгородской IV летописи добавил к описанию расправы над боярином одну заинтересовавшую его деталь: «Бяше жѳ сѳ дивно, или на оукорѳниѳ богатымъ и обидящимъ оубогиа, или кознь диаволя: жѳна некая, отвергъши и жѳньскую нѳмощь и вземьши моужескую крепость, воскочивше посрѳди сонмища, дасть ему раны, оукаряющи его, яко нѳистовна, и глаголющи, яко “обидима есмь имъ”. И свѳдшѳ его съ сонма, сринуша его с мостоу, аки разбоиника и зло деюща людемъ многимъ». Однако боярин не утонул, поскольку «некто же людинъ, Личковъ сынъ, хотяше ему добра, въсхити его в челнъ, и народ, възъярившись на того рыбника, домъ его розграбиша». Спасшийся же боярин, «хотя бещестие свое мьстити, въсхитивъ супостата и нача мучити, хотя вред ицелити, паче болши язву въздвиже; не помяну рекшаго: азъ отмьщение». Это повлекло новую волну возмущения: «Слышавъ же народ, яко изиманъ бысть Степанко, начаша звонити на Ярославли дворе вече, и сбирахуся людии множество, кричаху, вопиюще по многы дни: “поидем на оного боярина и дом его расхытим”. И пришед в доспесех съ стягом на Кузмадемиану улицу, пограбиша дом его и иных дворовъ мъного, и на Яневе улице берегь пограбиша». Новгородская IV летопись говорит, что пострадавших было больше: «не токмо того, но и иныхъ крестьянъ неповинныхъ».
Чтобы предотвратить разрастание конфликта, часть новгородцев обратилась за помощью к архиепископу: «И по грабежи том возбоявъшися кузмодимиянци, да не горее будет на них, отдаша Степанка, пришедши къ архиепископу, молиша его, да пошлет къ собранию людску. Святитель же послуша молениа их, посла его с попом да съ своим боярином». Но людской гнев унять было не просто: «они же прияша его и пакы възъярившися, аки пиане, на иного боярина, на Ивана на Иевлича, на Чюденцеве улици и с ним много разграбиша домовъ бояръскых; нь и монастырь святого Николы на поле разграбиша, ркуще: “зде житнице боярьскыи” (“зде животы крестьяньскиа и боярьския” - уточняет Н4Л). И еще того утра на Людгощи улице изграбиша дворовъ много, ркуще, яко “намъ супостаты суть”; и на Прускую уличу приидоша, и они же отбишася их». Автор Новгородской IV летописи более конкретен в описании нападения на Прусскую улицу: «Прушане начаша битися с ними, вооружившееся стреляти, они же бежаша, инии же реющеся дроугъ на дроуга и грабленаа изметаша».
Новгород разбушевался не на шутку: «И от того часа нача злоба множитися: прибегше они на свою Торговую сторону и реша, яко Софеиская страна хощеть на нас въоружатися и домы наши грабити; и начаша звонити по всему граду, и начаша людие сърыскывати съ обою страну, акы на рать, в доспесех на мостъ великыи; бяше и губление: овы от стрелы, овы же от оружиа, беша же мертвии аки на рати». Бурю людскую сопровождала буря небесная, Н4Л нагнетает обстановку: «Того же дни, в лютую тоу брань, бысть громъ великъ, и мълниамъ блистание, и дождь, и градъ, или того ради или строениемъ Вышняго на потребу живоущимъ народомъ». «И от грозы тоя страшныя и от возмущенна того великаго въстрясеся всь град и нападе страх на обе страны» (НПЛ), «и от лютыя брани и от оусобнаго гоубительства начаша животы свои носити въ церкви» (Н4Л).
Укротить мятеж удалось только новым вмешательством церковного главы: «Слышав же владыка Семеонъ особную рать промежи своими детьми, и испусти слезы изъ очию и повеле предстоящим собрати зборъ свои; и вшед архиепископъ въ церковь Святыя Софея, нача молитися съ слезами, и облечеся въ священныя ризы со своимъ збором, и повеле крестъ Господень и Пресвятыя Богородица образъ взяти, иде на мостъ; и по нем въследующе священници и причетъ церковный, и христоименитое людьство по немь идоша, и мнози народи (“бяше же по пути теснота доспешными людми” - говорит Н4Л), испущающе слезы, глаголюще: “да укроти, Господи, молитвами господина нашего”. И людие богобоязнивии припадающе к святителевома ногама съ слезами: “иди, господине, да уставит Господь твоимъ благословениемъ усобную рать”; ови же глаголаху: “да будет злоба си на зачинающих рать”. И пришед святитель ста посреде мосту и, вземъ животворящий крест, нача благословляти обе стране; ови, взирающе на честный крестъ, плакахуся. Услышавши она страна святителево пришествие, и прииде посадникъ Федоръ Тимофеевич съ иными посадникы и с тысячкыми, поклонишася владыце. Владыка послуша молениа их, посла анхимандрита Варлама и отца своего духовнаго и протодиакона на Ярослаль дворъ, да подадут благословение степенному посаднику Василью Есифовичю и тысячному Кузме Терентеевичю, да идут в домы своя».
Н4Л этот рассказ дополняет картиной переговоров: «Они же отвещаша: “да повелитъ святитель своеи стране ити храмы ихъ, а мы своеи братьи по твоему благословению поветоуемъ и и повелеваемъ отьити в жилища, и собрашася по семъ с нарочитыми моужи рассоудити вещи сиа начало”. И разыдошася, благодарящи Бога и пречитую его Маткерь, глаголющее сице: “давшего намъ такова святителя, могоущаго оуправити своя дети и пооучати словесы духовными, ового кротостью, иного обличениемъ и иныя же запрещениемъ, наипаче же сию брань крестомъ Господнимъ и пооучениемъ своимъ оукроти, да сохранить насъ его молитва и благословение от такова мятежа во веки, аминь”». НПЛ заканчивает повествование более лаконично: «И разидошася, молитвами Святыя Богородица и благословениемъ архиепископа Семеона, и бысть тишина въ граде» [11. С. 408-410; 12. С. 421-424].
Новгородская I и IV летописи наиболее подробно описывают события 1418 г., Софийская I летопись старшего извода как раз заканчивается на этом времени, о восстании Степанки здесь рассказано в более сжатом варианте, но для последующей историографии не ускользнуло от внимания, что эти столкновения характеризуются в ней как борьба черни и бояр: «И изыма бояринъ того Степанка, и хотя творити отмщение, и за то сташа чернь со одиноя стороны, а съ другую боляре, и учинися пакости людем, много мертвых» [17. Стб. 541, 542]. К тому, чтобы расценить усобицу 1418 г. как столкновение именно социальных низов и верхов, подталкивает историков и Летопись Авраамки, сообщающая, что боярин Данила Иванович был господином Степанки («той же Степанко ухвативъ господаря своего Данила»), из этой же летописи можно понять, что женщина, выступившая против боярина на вече, «отвергши женьскую немошь и вземши мужьскую крепость», была женой Степанки, поскольку «бысть мятежъ великъ в граде сихъ двоихъ ради Степанка и жены его» [6. Стб. 168, 169].
Для марксистской исторической науки восстание Степанки было идеальной иллюстрацией классовой борьбы. Причём на начальном этапе развития советской историографии наблюдалась её явная направленность на упрощённое понимание социальных конфликтов. Если С.Н. Быковский в статье 1934 г. по истории классовой борьбы в Новгороде XV в. ещё отмечал, что «обстоятельствами, несколько затрудняющими правильное понимание новгородских мятежей, являются вражда и борьба между отдельными группами господствующего класса новгородского общества и выступления друг против друга народных масс», и говорил: «совершенно очевидно, что осознания классовых различий и своих классовых интересов в народных массах Новгорода в XII-XV вв. ещё не было» [4. С. 132], то уже через несколько лет эти «затрудняющие обстоятельства» никого практически не волновали.
Одним из первых советских опытов создания обобщающей картины новгородской истории была небольшая работа В.Н. Бернадского «Господин Великий Новгород». Обращаясь к социальным конфликтам в Новгороде первой половины XV в., В.Н. Бернадский отмечал, что эти восстания «…были стихийным ответом новгородских плебеев на усиленный натиск со стороны новгородских бояр и богатых купцов. Ростовщические операции бояр, хлебная спекуляция, захват земель, ограбление при помощи правительственных поборов с перечеканиванием монет - всё это обостряло недовольство новгородских низов». Следует отметить одно важное наблюдение В.Н. Бернадского, которое выходило за рамки восстания 1418 г. и объясняло усиление классовых протестов в Новгороде XV в. тем, что «в XIV в. бояре унимали это недовольство, вовлекая новгородские низы в свои грабительские экспедиции в Заволжье и на Низ. Теперь эти экспедиции становились труднее… Политика отвлечения терпела крушение» [1. С. 94, 95]. Правда, такой отсыл к более раннему времени в поисках корней новгородских конфликтов XV в. не получил в исторической литературе заметного отклика.
Непосредственно к истории восстания Степанки обратился в статье 1938 г. А.А. Строков. Проанализировав его с позиций марксистской теории классовой борьбы, он пришел к выводу, что «в нём ярко отразилось стихийное возмущение угнетённых классов, борьба против феодального гнета, но крестьянство и городские низы, несмотря на свое активное выступление против бояр-угнетателей, не могли ни защитить себя от наступления феодалов, ни уничтожить феодального гнёта» [18. С. 107]. В исторических трудах приживалась шаблонная схема освещения социальных конфликтов: это борьба между угнетателями и эксплуатируемыми низами общества, она носит ожесточённый характер, но низы не могут достичь успеха, поскольку разобщены и не осознают своих целей и задач. Классовый характер новгородского мятежа 1418 г. отмечал в работе, посвящённой образованию единого русского государства, В.В. Мавродин («в Новгороде всё время шла острая классовая борьба … как, например, в 1418 г.» [7. С. 40]). Л.В. Черепнин в монографии по образованию централизованного русского государства уточнял: «Летописи рассказывают о нём (восстании Степанки. - Н.Х.), как о схватке жителей двух городских сторон. Но в действительности это была битва между плебейскими кругами города и боярством». По мнению Л.В. Черепнина, после этого восстания «боярский совет занялся пересмотром вопроса о новгородских судебных порядках» [21. С. 740, 741].
Подробный и глубокий анализ событий 1418 г. был сделан в монографии «Новгород и Новгородская земля в XV веке» В.Н. Бернадским в начале 1960-х гг. Он обращал внимание на то, что «выступая против эксплуататоров, народные массы стремились влить движение в легальные формы. Трёхвековое существование вечевого строя, широкое развитие общинной организации приучило обиженного новгородца искать защиты у общины, у веча». Учёный говорил, что «классовое выступление против бояр в апреле 1418 г. постепенно превратилось в вооруженное столкновение сторон Новгорода» и отмечал, что «было бы ошибкою со стороны исследователя пойти по пути схематизаторов, крайне упрощающих и обедняющих реальный ход классовой борьбы в Новгороде, либо сводящих его к борьбе сторон (это был намёк на взгляды Н.А. Рожкова, признававшего Торговую сторону аристократической, а Софийскую демократической. - Н.Х.), либо игнорирующих роль сторон в классовой борьбе XV в.». Кстати, одно из весьма любопытных своих предположений о том, что Божин не был «великим боярином» и относился к «хищникам некрупного масштаба» В.Н. Бернадский вообще спрятал в подвал, дав его как сопровождение к сноске. Оно просто не вписывалось в привычные уже рассуждения о накале и причинах классовой борьбы в Новгороде начала XV в. [2. С. 190, 195, 196].
Учёный предположил, что к социальному взрыву привела неудачная реформа 1410 г., а после восстания Степанки это положение исправила реформа 1420 г., тем более что «новые деньги» неоднократно выступали в качестве причин новгородских волнений [2. С. 182, 183].Наконец, В.Н. Бернадский обратил внимание, что главный упор в своём рассказе летописец делает не на расправе возмущённого народа над боярином Данилой Ивановичем Божиным, и не на судьбе простолюдина Степанки, а на роли архиепископа Симеона во всей этой истории [2. C. 178, 179]. Правда, историк не развил это наблюдение в какой-то определённый вывод.
Вслед за работой В.Н. Бернадского в 1962 г. вышла монография В.Л. Янина «Новгородские посадники», составившая золотой фонд новгородоведения. Восстание Степанки было выделено в ней в отдельную подглавку. В.Л. Янин констатировал: «Антифеодальная, антибоярская направленность восстания очевидна до такой степени, что его следует признавать крупнейшим классовым столкновением за всю историю республиканского Новгорода». Но учёный предостерегал считать его «проявлением классового антагонизма, так сказать, в чистом виде, когда на одном полюсе борьбы оказались все бояре, а на другом - весь чёрный люд», как это в своё время сделал А.А. Строков. Сам В.Л. Янин видел «в ходе восстания 1418 г. повторение обычной расстановки сил внутриполитической борьбы Новгорода, когда классовая борьба причудливо переплетается с внутрифеодальной борьбой», но «сложное переплетение задач боярской и классовой борьбы лишает последнюю чёткой перспективы, затрудняет ясное понимание классовых целей восстания, разобщает чёрный люд уже самим противопоставлением соперничающих территорий»1. Причины новгородского мятежа историк связывал с произошедшей в 1416-1417 гг. реформой посадничества, которая и вызвала взрыв недовольства в 1418 г. [22. С. 254-257].
Итак, в советской историографии к 1960-м гг. сложилось два основных подхода в оценке восстания Степанки 1418 г.: одни историки, вслед за А.А. Строковым, видели в нём яркий пример классовой борьбы, восстание «черни» против знати, другие (В.Н. Бернадский, В.Л. Янин), не отрицая классовой подоплёки восстания, считали, что оно переплеталось с внутрифеодальной борьбой, принимавшей формы борьбы городских сторон. Два этих оценочных суждения сохранялись в советской историографии и в дальнейшем.
Попыткой обобщить и уточнить накопленный по изучению восстания Степанки научный материал стала статья В.В. Низова, опубликованная в 1982 г. в Вестнике МГУ. Уточнения, правда, были не всегда удачны и требовали более развернутой аргументации, чем позволяли рамки публикации. Это касается, например, утверждения, что «арест и предание суду Данила Ивановича не были актом личной мести последнему со стороны Степанки: замена в ряде летописей его обращения “господо” на выражение “дроузи” свидетельствует о наличии у Степанки соучастников в этом, вероятно, предварительно оговорённом намерении задержать боярина». Довольно искусственными выглядели и рассуждения автора относительно того, как восстание меняло характер на отдельных своих этапах. Объясняя причины новгородского мятежа 1418 г., В.В. Низов перечислял уже известные гипотезы о связи конфликта с проблемами республиканского судоустройства и судопроизводства (Л.В. Черепнин), денежной реформой (В.Н. Бернадский), реформой посадничества (В.Л. Янин), добавляя, что «связь голодного 1417 г. с восстанием Степанки вполне очевидна». В целом же выводы В.В. Низова звучали совершенно привычно для сторонников теории классовой борьбы [8. С. 74-77]. Свои наблюдения, касающиеся новгородских социальных потрясений, В.В. Низов вскоре представил в кандидатской диссертации. Относительно восстания 1418 г. они остались практически неизменными, хотя автореферат диссертации содержал более сдержанные и взвешенные формулировки, чем те, что были представлены в упомянутой статье [10. С. 14-16].
Исследователи словно не замечали летописного текста, лишь с большими оговорками позволяя новгородскому конфликту 1418 г. принять форму борьбы сторон, но непременно отражавшую противостояние между боярскими партиями. Учёные либо просто говорили об антифеодальном характере этих выступлений [3. С. 69], либо им на выручку приходила изящная фраза В.Л. Янина о «причудливом переплетении» классовой и внутрифеодальной борьбы [20. С. 44]. Практически не оцененной оставалась и роль архиепископа Симеона в умиротворении конфликта. В нём видели защитника исключительно боярских интересов. Особенно ярко это проявилась в работах А.С. Хорошева, писавшего, что «активная роль в урегулировании внутрибоярских противоречий перед лицом восставшей “черни” принадлежала иерархам новгородской церкви… Владыка консолидировал боярство Новгорода, выступив инициатором временного союза олигархической верхушки города» [19. С.84, 85]. Классовый подход явно исчерпал себя в отношении изучения природы социальных конфликтов, в исторических работах повторялись одни и те же оценочные тезисы¸ не неся в себе ничего нового. Ситуация стала меняться с развитием ленинградской школы И.Я. Фроянова, которая восстанавливала преемственность с дореволюционной исторической традицией изучения древней и средневековой Руси. Восстание Степанки оказалось в центре внимания целого ряда работ, вышедших в 1990-е гг. из-под пера А.В. Петрова. Главной идеей здесь было то, что «тезис о классовом столкновении между плебсом и боярством не находит должного подтверждения в источниках» [15. С. 22] и восстание 1418 г. представляет собой «один из наиболее ярких, если не самый яркий, пример перерастания личного конфликта в городскую усобицу в силу традиционных отношений вражды и соперничества между древнейшими частями Новгорода» [13. С. 73].
В завершённом виде выводы А.В. Петрова о восстании Степанки 1418 г. были представлены в монографии «От язычества к Святой Руси». Скрупулёзный анализ «усобной брани» позволил историку скорректировать или даже пересмотреть оценки новгородского конфликта 1418 г., содержавшиеся в работах предшественников: «События 1418 г. приняли характер межрайонной распри почти в самом начале, и нет оснований видеть в них борьбу плебса с аристократией» [14. С. 290]. Учёный оценивает восстание Степанки с точки зрения сохранения в Новгороде языческих традиций соперничества сторон и роли новгородской церкви в искоренении этих порядков: «О событиях 1418 г. потому столь подробно написано в летописях, что они являются примером торжества христианского начала и христианской морали смирения и всепрощения, символизируемых Симеоном, над языческой мстительностью, сопряженной с "поганскими" нравами, проявившимися в традиционной для Новгорода междоусобице сторон» (выделено курсивом в тексте. - Н.Х.). Автор тонко подметил, что даже «смысл чудесного знамения, описанием которого начинается летописный рассказ об этих событиях, станет более понятным, если учесть, что институт древней вражды раскалывал тело Новгорода на его исконные части - половины». И кровь текла «по обе стороны риз» Пресвятой Богородицы, как раз символизируя схлестнувшиеся во вражде городские стороны [14. С. 281-283]. После публикации монографии А.В. Петрова, содержавшей столь тщательный анализ новгородского конфликта 1418 г., было трудно ожидать, что в ближайшее время в науке появится какое-то новое слово о бурных событиях на Волхове в начале XV в. Похоже, пока что эти опасения себя оправдывают.
В 2008 г. появилась работа О.В. Кузьминой с броским названием «Республика Святой Софии». Её автор не отрицает борьбы городских сторон как главной составляющей конфликта 1418 г. и приводит своё описание мятежа. Правда, в отличие от А.В. Петрова, который, анализируя события 1418 г., пишет о многом в предположительном тоне, О.В. Кузьмина выдает некоторые тезисы за не требующие доказательства факты. Комментарии О.В. Кузьминой иногда ничем не аргументированы и выглядят произвольной догадкой. Например, рассуждая о том, почему вслед за усадьбой Божина были разграблены и другие дома, исследовательница пишет: «Просто пришедшие с вече люди не обнаружили Степанка на усадьбе Даниилы Ивановича. Его начали искать на дворах родственников или друзей Божина» [5. С. 225], но не приводит этому никаких доказательств. Эмоциональное заявление, что «…только архиепископ мог рискнуть выйти на мост между двумя вооруженными толпами, не опасаясь, что в него начнут стрелять», тоже ничем не аргументировано, хотя конечный вывод о роли архиепископа в усмирении мятежа, что «только владыка, с его отеческим обращением ко всем (выделено в тексте. - Н.Х.) новгородцам, смог остановить кровопролитие» [5. С. 228], выглядит вполне оправданным. В целом можно говорить о сохранении на современном этапе развития исторической мысли двух подходов к оценке социального конфликта, вспыхнувшего в Новгороде в 1418 г. Во-первых, это его характеристика как классового противостояния, принявшего форму борьбы городских сторон под руководством бояр-феодалов, в результате чего «столкнулись низы и верхи, бедные ополчились на богатых» [16. С. 175]. Во-вторых, это признание в восстании Степанки внутриобщинного конфликта, проходившего по привычному для вечевого Новгорода сценарию традиционного столкновения соперничающих городских сторон.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бернадский В.Н. Господин Великий Новгород. Очерки по истории Новгорода. М.; Л. 1936.
2. Бернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. М.; Л. 1961.
3. Буганов В.И. Очерки истории классовой борьбы в России XI-XVIII вв. М., 1986. С. 69.
4. Быковский С.Н. Из истории классовой борьбы в Новгороде в XV в. // Известия ГАИМК. 1934. Вып. 103.
5. Кузьмина О.В. Республика Святой Софии. М., 2008.
6. Летописный сборник, именуемый летописью Авраамки // ПСРЛ. М., 2000. Т. 16.
7. Мавродин В.В. Образование единого Русского государства. Л., 1951.
8. Низов В.В. Новгородское восстание 1418 г. // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 8. История. 1982. № 2.
9. Низов В.В. Социальная борьба в Новгородской феодальной республике во второй половине XIII - XV в. (Обзор советской историографии) // Проблемы истории СССР. М., 1979. Вып. 10.
10. Низов В.В. Социально-политическая борьба в Новгороде во второй половине XIII - середине XV в.: автореф. дис. … канд. истор. наук. М., 1985.
11. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (НПЛ) / под ред. А.Н. Насонова. М.; Л. 1950.
12. Новгородская Четвёртая летопись (Н4Л) // ПСРЛ. М., 2000. Т. 4, ч. 1.
13. Петров А.В. О новгородских событиях 1418 г. // Исторический опыт русского народа и современность. Мавродинские чтения. СПб., 1994.
14. Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003.
15. Петров А.В. «Оусобица бысть в Новегороде, и смири владыка Семионъ» (о борьбе новгородских сторон в 1418 г.) // Вестн. С.-Петерб. ун-та.1995. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 1.
16. Смирнов В.Г. История Великого Новгорода. М., 2007.
17. Софийская первая летопись старшего извода // ПСРЛ. М., 2000. Т. 6, вып. 1.
18. Строков А.А. Восстание Степанки в 1418 году // Новгородский исторический сборник. 1938. Вып. 3-4.
19. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980.
20. Хорошкевич А.Л. Городские движения на Руси второй половины XIII - конца XVI в. // Социально-экономическое развитие России: сб. ст. к 100-летию Н.М. Дружинина. М., 1986.
21. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960.
22. Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962.
23. Янин В.Л. Новгородские посадники. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2003.
Проанализирована советская и современная историография восстания Степанки 1418 г., одного из самых масштабных социальных потрясений средневекового Новгорода. Выявлены основные проблемы, содержащиеся в исторических трудах, посвящённых новгородскому мятежу 1418 г., показано современное состояние историографии вопроса.
НОВГОРОДСКОЕ ВОССТАНИЕ СТЕПАНКИ 1418 г. В СОВЕТСКОЙ И СОВРЕМЕННОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ
Новгородский мятеж 1418 г., известный как восстание Степанки, - это событие, довольно хорошо освещенное в летописях, что дает широкие возможности для его интерпретации. Сложившаяся картина разнообразных историографических оценок восстания Степанки позволяет говорить о назревшей необходимости обзора исторических мнений. Тем более что в последний раз специальному историографическому анализу восстание Степанки подвергалось, наряду с другими проявлениями социальной борьбы в Новгороде XIII-XV вв., в статье В.В. Низова 1979 г. [9]. Прежде всего, необходимо обратиться к тому, что сообщают нам летописные источники о новгородских событиях, случившихся на исходе второго десятилетия XV в. За основу можно взять рассказ Новгородской I летописи младшего извода (НПЛ), указывая там, где нужно, пояснения и дополнения из других летописцев.
Повествование о восстании Степанки начинается с известия о тревожном происшествии накануне будущих потрясений: «Знамение бысть въ церкви святей мученици Ностасьи: идяше от иконы Святыя Богородица Покрова акы кровь по обе стороне ризъ ея, месяца априля 19». Сразу после этого летописец продолжает: «Того же месяца («в 24 день» - уточняет Новгородская IV летопись (Н4Л)) сдеяся тако в Новегороде научением дияволим: человекъ некыи Степанко изымаша боярина Данила Ивановича, Божина внука, держаши вопияше людем: “а господо (в Н4Л обращение заменено на более «демократичное» - “о, дроузи!”), пособите ми тако на злодея сего”. Людие же, видяще его вопль, влечахут акы злодея к народу и казниша его ранами близъ смерти, и сведше с веца, сринуша и с мосту».
Автор Новгородской IV летописи добавил к описанию расправы над боярином одну заинтересовавшую его деталь: «Бяше жѳ сѳ дивно, или на оукорѳниѳ богатымъ и обидящимъ оубогиа, или кознь диаволя: жѳна некая, отвергъши и жѳньскую нѳмощь и вземьши моужескую крепость, воскочивше посрѳди сонмища, дасть ему раны, оукаряющи его, яко нѳистовна, и глаголющи, яко “обидима есмь имъ”. И свѳдшѳ его съ сонма, сринуша его с мостоу, аки разбоиника и зло деюща людемъ многимъ». Однако боярин не утонул, поскольку «некто же людинъ, Личковъ сынъ, хотяше ему добра, въсхити его в челнъ, и народ, възъярившись на того рыбника, домъ его розграбиша». Спасшийся же боярин, «хотя бещестие свое мьстити, въсхитивъ супостата и нача мучити, хотя вред ицелити, паче болши язву въздвиже; не помяну рекшаго: азъ отмьщение». Это повлекло новую волну возмущения: «Слышавъ же народ, яко изиманъ бысть Степанко, начаша звонити на Ярославли дворе вече, и сбирахуся людии множество, кричаху, вопиюще по многы дни: “поидем на оного боярина и дом его расхытим”. И пришед в доспесех съ стягом на Кузмадемиану улицу, пограбиша дом его и иных дворовъ мъного, и на Яневе улице берегь пограбиша». Новгородская IV летопись говорит, что пострадавших было больше: «не токмо того, но и иныхъ крестьянъ неповинныхъ».
Чтобы предотвратить разрастание конфликта, часть новгородцев обратилась за помощью к архиепископу: «И по грабежи том возбоявъшися кузмодимиянци, да не горее будет на них, отдаша Степанка, пришедши къ архиепископу, молиша его, да пошлет къ собранию людску. Святитель же послуша молениа их, посла его с попом да съ своим боярином». Но людской гнев унять было не просто: «они же прияша его и пакы възъярившися, аки пиане, на иного боярина, на Ивана на Иевлича, на Чюденцеве улици и с ним много разграбиша домовъ бояръскых; нь и монастырь святого Николы на поле разграбиша, ркуще: “зде житнице боярьскыи” (“зде животы крестьяньскиа и боярьския” - уточняет Н4Л). И еще того утра на Людгощи улице изграбиша дворовъ много, ркуще, яко “намъ супостаты суть”; и на Прускую уличу приидоша, и они же отбишася их». Автор Новгородской IV летописи более конкретен в описании нападения на Прусскую улицу: «Прушане начаша битися с ними, вооружившееся стреляти, они же бежаша, инии же реющеся дроугъ на дроуга и грабленаа изметаша».
Новгород разбушевался не на шутку: «И от того часа нача злоба множитися: прибегше они на свою Торговую сторону и реша, яко Софеиская страна хощеть на нас въоружатися и домы наши грабити; и начаша звонити по всему граду, и начаша людие сърыскывати съ обою страну, акы на рать, в доспесех на мостъ великыи; бяше и губление: овы от стрелы, овы же от оружиа, беша же мертвии аки на рати». Бурю людскую сопровождала буря небесная, Н4Л нагнетает обстановку: «Того же дни, в лютую тоу брань, бысть громъ великъ, и мълниамъ блистание, и дождь, и градъ, или того ради или строениемъ Вышняго на потребу живоущимъ народомъ». «И от грозы тоя страшныя и от возмущенна того великаго въстрясеся всь град и нападе страх на обе страны» (НПЛ), «и от лютыя брани и от оусобнаго гоубительства начаша животы свои носити въ церкви» (Н4Л).
Укротить мятеж удалось только новым вмешательством церковного главы: «Слышав же владыка Семеонъ особную рать промежи своими детьми, и испусти слезы изъ очию и повеле предстоящим собрати зборъ свои; и вшед архиепископъ въ церковь Святыя Софея, нача молитися съ слезами, и облечеся въ священныя ризы со своимъ збором, и повеле крестъ Господень и Пресвятыя Богородица образъ взяти, иде на мостъ; и по нем въследующе священници и причетъ церковный, и христоименитое людьство по немь идоша, и мнози народи (“бяше же по пути теснота доспешными людми” - говорит Н4Л), испущающе слезы, глаголюще: “да укроти, Господи, молитвами господина нашего”. И людие богобоязнивии припадающе к святителевома ногама съ слезами: “иди, господине, да уставит Господь твоимъ благословениемъ усобную рать”; ови же глаголаху: “да будет злоба си на зачинающих рать”. И пришед святитель ста посреде мосту и, вземъ животворящий крест, нача благословляти обе стране; ови, взирающе на честный крестъ, плакахуся. Услышавши она страна святителево пришествие, и прииде посадникъ Федоръ Тимофеевич съ иными посадникы и с тысячкыми, поклонишася владыце. Владыка послуша молениа их, посла анхимандрита Варлама и отца своего духовнаго и протодиакона на Ярослаль дворъ, да подадут благословение степенному посаднику Василью Есифовичю и тысячному Кузме Терентеевичю, да идут в домы своя».
Н4Л этот рассказ дополняет картиной переговоров: «Они же отвещаша: “да повелитъ святитель своеи стране ити храмы ихъ, а мы своеи братьи по твоему благословению поветоуемъ и и повелеваемъ отьити в жилища, и собрашася по семъ с нарочитыми моужи рассоудити вещи сиа начало”. И разыдошася, благодарящи Бога и пречитую его Маткерь, глаголющее сице: “давшего намъ такова святителя, могоущаго оуправити своя дети и пооучати словесы духовными, ового кротостью, иного обличениемъ и иныя же запрещениемъ, наипаче же сию брань крестомъ Господнимъ и пооучениемъ своимъ оукроти, да сохранить насъ его молитва и благословение от такова мятежа во веки, аминь”». НПЛ заканчивает повествование более лаконично: «И разидошася, молитвами Святыя Богородица и благословениемъ архиепископа Семеона, и бысть тишина въ граде» [11. С. 408-410; 12. С. 421-424].
Новгородская I и IV летописи наиболее подробно описывают события 1418 г., Софийская I летопись старшего извода как раз заканчивается на этом времени, о восстании Степанки здесь рассказано в более сжатом варианте, но для последующей историографии не ускользнуло от внимания, что эти столкновения характеризуются в ней как борьба черни и бояр: «И изыма бояринъ того Степанка, и хотя творити отмщение, и за то сташа чернь со одиноя стороны, а съ другую боляре, и учинися пакости людем, много мертвых» [17. Стб. 541, 542]. К тому, чтобы расценить усобицу 1418 г. как столкновение именно социальных низов и верхов, подталкивает историков и Летопись Авраамки, сообщающая, что боярин Данила Иванович был господином Степанки («той же Степанко ухвативъ господаря своего Данила»), из этой же летописи можно понять, что женщина, выступившая против боярина на вече, «отвергши женьскую немошь и вземши мужьскую крепость», была женой Степанки, поскольку «бысть мятежъ великъ в граде сихъ двоихъ ради Степанка и жены его» [6. Стб. 168, 169].
Для марксистской исторической науки восстание Степанки было идеальной иллюстрацией классовой борьбы. Причём на начальном этапе развития советской историографии наблюдалась её явная направленность на упрощённое понимание социальных конфликтов. Если С.Н. Быковский в статье 1934 г. по истории классовой борьбы в Новгороде XV в. ещё отмечал, что «обстоятельствами, несколько затрудняющими правильное понимание новгородских мятежей, являются вражда и борьба между отдельными группами господствующего класса новгородского общества и выступления друг против друга народных масс», и говорил: «совершенно очевидно, что осознания классовых различий и своих классовых интересов в народных массах Новгорода в XII-XV вв. ещё не было» [4. С. 132], то уже через несколько лет эти «затрудняющие обстоятельства» никого практически не волновали.
Одним из первых советских опытов создания обобщающей картины новгородской истории была небольшая работа В.Н. Бернадского «Господин Великий Новгород». Обращаясь к социальным конфликтам в Новгороде первой половины XV в., В.Н. Бернадский отмечал, что эти восстания «…были стихийным ответом новгородских плебеев на усиленный натиск со стороны новгородских бояр и богатых купцов. Ростовщические операции бояр, хлебная спекуляция, захват земель, ограбление при помощи правительственных поборов с перечеканиванием монет - всё это обостряло недовольство новгородских низов». Следует отметить одно важное наблюдение В.Н. Бернадского, которое выходило за рамки восстания 1418 г. и объясняло усиление классовых протестов в Новгороде XV в. тем, что «в XIV в. бояре унимали это недовольство, вовлекая новгородские низы в свои грабительские экспедиции в Заволжье и на Низ. Теперь эти экспедиции становились труднее… Политика отвлечения терпела крушение» [1. С. 94, 95]. Правда, такой отсыл к более раннему времени в поисках корней новгородских конфликтов XV в. не получил в исторической литературе заметного отклика.
Непосредственно к истории восстания Степанки обратился в статье 1938 г. А.А. Строков. Проанализировав его с позиций марксистской теории классовой борьбы, он пришел к выводу, что «в нём ярко отразилось стихийное возмущение угнетённых классов, борьба против феодального гнета, но крестьянство и городские низы, несмотря на свое активное выступление против бояр-угнетателей, не могли ни защитить себя от наступления феодалов, ни уничтожить феодального гнёта» [18. С. 107]. В исторических трудах приживалась шаблонная схема освещения социальных конфликтов: это борьба между угнетателями и эксплуатируемыми низами общества, она носит ожесточённый характер, но низы не могут достичь успеха, поскольку разобщены и не осознают своих целей и задач. Классовый характер новгородского мятежа 1418 г. отмечал в работе, посвящённой образованию единого русского государства, В.В. Мавродин («в Новгороде всё время шла острая классовая борьба … как, например, в 1418 г.» [7. С. 40]). Л.В. Черепнин в монографии по образованию централизованного русского государства уточнял: «Летописи рассказывают о нём (восстании Степанки. - Н.Х.), как о схватке жителей двух городских сторон. Но в действительности это была битва между плебейскими кругами города и боярством». По мнению Л.В. Черепнина, после этого восстания «боярский совет занялся пересмотром вопроса о новгородских судебных порядках» [21. С. 740, 741].
Подробный и глубокий анализ событий 1418 г. был сделан в монографии «Новгород и Новгородская земля в XV веке» В.Н. Бернадским в начале 1960-х гг. Он обращал внимание на то, что «выступая против эксплуататоров, народные массы стремились влить движение в легальные формы. Трёхвековое существование вечевого строя, широкое развитие общинной организации приучило обиженного новгородца искать защиты у общины, у веча». Учёный говорил, что «классовое выступление против бояр в апреле 1418 г. постепенно превратилось в вооруженное столкновение сторон Новгорода» и отмечал, что «было бы ошибкою со стороны исследователя пойти по пути схематизаторов, крайне упрощающих и обедняющих реальный ход классовой борьбы в Новгороде, либо сводящих его к борьбе сторон (это был намёк на взгляды Н.А. Рожкова, признававшего Торговую сторону аристократической, а Софийскую демократической. - Н.Х.), либо игнорирующих роль сторон в классовой борьбе XV в.». Кстати, одно из весьма любопытных своих предположений о том, что Божин не был «великим боярином» и относился к «хищникам некрупного масштаба» В.Н. Бернадский вообще спрятал в подвал, дав его как сопровождение к сноске. Оно просто не вписывалось в привычные уже рассуждения о накале и причинах классовой борьбы в Новгороде начала XV в. [2. С. 190, 195, 196].
Учёный предположил, что к социальному взрыву привела неудачная реформа 1410 г., а после восстания Степанки это положение исправила реформа 1420 г., тем более что «новые деньги» неоднократно выступали в качестве причин новгородских волнений [2. С. 182, 183].Наконец, В.Н. Бернадский обратил внимание, что главный упор в своём рассказе летописец делает не на расправе возмущённого народа над боярином Данилой Ивановичем Божиным, и не на судьбе простолюдина Степанки, а на роли архиепископа Симеона во всей этой истории [2. C. 178, 179]. Правда, историк не развил это наблюдение в какой-то определённый вывод.
Вслед за работой В.Н. Бернадского в 1962 г. вышла монография В.Л. Янина «Новгородские посадники», составившая золотой фонд новгородоведения. Восстание Степанки было выделено в ней в отдельную подглавку. В.Л. Янин констатировал: «Антифеодальная, антибоярская направленность восстания очевидна до такой степени, что его следует признавать крупнейшим классовым столкновением за всю историю республиканского Новгорода». Но учёный предостерегал считать его «проявлением классового антагонизма, так сказать, в чистом виде, когда на одном полюсе борьбы оказались все бояре, а на другом - весь чёрный люд», как это в своё время сделал А.А. Строков. Сам В.Л. Янин видел «в ходе восстания 1418 г. повторение обычной расстановки сил внутриполитической борьбы Новгорода, когда классовая борьба причудливо переплетается с внутрифеодальной борьбой», но «сложное переплетение задач боярской и классовой борьбы лишает последнюю чёткой перспективы, затрудняет ясное понимание классовых целей восстания, разобщает чёрный люд уже самим противопоставлением соперничающих территорий»1. Причины новгородского мятежа историк связывал с произошедшей в 1416-1417 гг. реформой посадничества, которая и вызвала взрыв недовольства в 1418 г. [22. С. 254-257].
Итак, в советской историографии к 1960-м гг. сложилось два основных подхода в оценке восстания Степанки 1418 г.: одни историки, вслед за А.А. Строковым, видели в нём яркий пример классовой борьбы, восстание «черни» против знати, другие (В.Н. Бернадский, В.Л. Янин), не отрицая классовой подоплёки восстания, считали, что оно переплеталось с внутрифеодальной борьбой, принимавшей формы борьбы городских сторон. Два этих оценочных суждения сохранялись в советской историографии и в дальнейшем.
Попыткой обобщить и уточнить накопленный по изучению восстания Степанки научный материал стала статья В.В. Низова, опубликованная в 1982 г. в Вестнике МГУ. Уточнения, правда, были не всегда удачны и требовали более развернутой аргументации, чем позволяли рамки публикации. Это касается, например, утверждения, что «арест и предание суду Данила Ивановича не были актом личной мести последнему со стороны Степанки: замена в ряде летописей его обращения “господо” на выражение “дроузи” свидетельствует о наличии у Степанки соучастников в этом, вероятно, предварительно оговорённом намерении задержать боярина». Довольно искусственными выглядели и рассуждения автора относительно того, как восстание меняло характер на отдельных своих этапах. Объясняя причины новгородского мятежа 1418 г., В.В. Низов перечислял уже известные гипотезы о связи конфликта с проблемами республиканского судоустройства и судопроизводства (Л.В. Черепнин), денежной реформой (В.Н. Бернадский), реформой посадничества (В.Л. Янин), добавляя, что «связь голодного 1417 г. с восстанием Степанки вполне очевидна». В целом же выводы В.В. Низова звучали совершенно привычно для сторонников теории классовой борьбы [8. С. 74-77]. Свои наблюдения, касающиеся новгородских социальных потрясений, В.В. Низов вскоре представил в кандидатской диссертации. Относительно восстания 1418 г. они остались практически неизменными, хотя автореферат диссертации содержал более сдержанные и взвешенные формулировки, чем те, что были представлены в упомянутой статье [10. С. 14-16].
Исследователи словно не замечали летописного текста, лишь с большими оговорками позволяя новгородскому конфликту 1418 г. принять форму борьбы сторон, но непременно отражавшую противостояние между боярскими партиями. Учёные либо просто говорили об антифеодальном характере этих выступлений [3. С. 69], либо им на выручку приходила изящная фраза В.Л. Янина о «причудливом переплетении» классовой и внутрифеодальной борьбы [20. С. 44]. Практически не оцененной оставалась и роль архиепископа Симеона в умиротворении конфликта. В нём видели защитника исключительно боярских интересов. Особенно ярко это проявилась в работах А.С. Хорошева, писавшего, что «активная роль в урегулировании внутрибоярских противоречий перед лицом восставшей “черни” принадлежала иерархам новгородской церкви… Владыка консолидировал боярство Новгорода, выступив инициатором временного союза олигархической верхушки города» [19. С.84, 85]. Классовый подход явно исчерпал себя в отношении изучения природы социальных конфликтов, в исторических работах повторялись одни и те же оценочные тезисы¸ не неся в себе ничего нового. Ситуация стала меняться с развитием ленинградской школы И.Я. Фроянова, которая восстанавливала преемственность с дореволюционной исторической традицией изучения древней и средневековой Руси. Восстание Степанки оказалось в центре внимания целого ряда работ, вышедших в 1990-е гг. из-под пера А.В. Петрова. Главной идеей здесь было то, что «тезис о классовом столкновении между плебсом и боярством не находит должного подтверждения в источниках» [15. С. 22] и восстание 1418 г. представляет собой «один из наиболее ярких, если не самый яркий, пример перерастания личного конфликта в городскую усобицу в силу традиционных отношений вражды и соперничества между древнейшими частями Новгорода» [13. С. 73].
В завершённом виде выводы А.В. Петрова о восстании Степанки 1418 г. были представлены в монографии «От язычества к Святой Руси». Скрупулёзный анализ «усобной брани» позволил историку скорректировать или даже пересмотреть оценки новгородского конфликта 1418 г., содержавшиеся в работах предшественников: «События 1418 г. приняли характер межрайонной распри почти в самом начале, и нет оснований видеть в них борьбу плебса с аристократией» [14. С. 290]. Учёный оценивает восстание Степанки с точки зрения сохранения в Новгороде языческих традиций соперничества сторон и роли новгородской церкви в искоренении этих порядков: «О событиях 1418 г. потому столь подробно написано в летописях, что они являются примером торжества христианского начала и христианской морали смирения и всепрощения, символизируемых Симеоном, над языческой мстительностью, сопряженной с "поганскими" нравами, проявившимися в традиционной для Новгорода междоусобице сторон» (выделено курсивом в тексте. - Н.Х.). Автор тонко подметил, что даже «смысл чудесного знамения, описанием которого начинается летописный рассказ об этих событиях, станет более понятным, если учесть, что институт древней вражды раскалывал тело Новгорода на его исконные части - половины». И кровь текла «по обе стороны риз» Пресвятой Богородицы, как раз символизируя схлестнувшиеся во вражде городские стороны [14. С. 281-283]. После публикации монографии А.В. Петрова, содержавшей столь тщательный анализ новгородского конфликта 1418 г., было трудно ожидать, что в ближайшее время в науке появится какое-то новое слово о бурных событиях на Волхове в начале XV в. Похоже, пока что эти опасения себя оправдывают.
В 2008 г. появилась работа О.В. Кузьминой с броским названием «Республика Святой Софии». Её автор не отрицает борьбы городских сторон как главной составляющей конфликта 1418 г. и приводит своё описание мятежа. Правда, в отличие от А.В. Петрова, который, анализируя события 1418 г., пишет о многом в предположительном тоне, О.В. Кузьмина выдает некоторые тезисы за не требующие доказательства факты. Комментарии О.В. Кузьминой иногда ничем не аргументированы и выглядят произвольной догадкой. Например, рассуждая о том, почему вслед за усадьбой Божина были разграблены и другие дома, исследовательница пишет: «Просто пришедшие с вече люди не обнаружили Степанка на усадьбе Даниилы Ивановича. Его начали искать на дворах родственников или друзей Божина» [5. С. 225], но не приводит этому никаких доказательств. Эмоциональное заявление, что «…только архиепископ мог рискнуть выйти на мост между двумя вооруженными толпами, не опасаясь, что в него начнут стрелять», тоже ничем не аргументировано, хотя конечный вывод о роли архиепископа в усмирении мятежа, что «только владыка, с его отеческим обращением ко всем (выделено в тексте. - Н.Х.) новгородцам, смог остановить кровопролитие» [5. С. 228], выглядит вполне оправданным. В целом можно говорить о сохранении на современном этапе развития исторической мысли двух подходов к оценке социального конфликта, вспыхнувшего в Новгороде в 1418 г. Во-первых, это его характеристика как классового противостояния, принявшего форму борьбы городских сторон под руководством бояр-феодалов, в результате чего «столкнулись низы и верхи, бедные ополчились на богатых» [16. С. 175]. Во-вторых, это признание в восстании Степанки внутриобщинного конфликта, проходившего по привычному для вечевого Новгорода сценарию традиционного столкновения соперничающих городских сторон.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Бернадский В.Н. Господин Великий Новгород. Очерки по истории Новгорода. М.; Л. 1936.
2. Бернадский В.Н. Новгород и Новгородская земля в XV в. М.; Л. 1961.
3. Буганов В.И. Очерки истории классовой борьбы в России XI-XVIII вв. М., 1986. С. 69.
4. Быковский С.Н. Из истории классовой борьбы в Новгороде в XV в. // Известия ГАИМК. 1934. Вып. 103.
5. Кузьмина О.В. Республика Святой Софии. М., 2008.
6. Летописный сборник, именуемый летописью Авраамки // ПСРЛ. М., 2000. Т. 16.
7. Мавродин В.В. Образование единого Русского государства. Л., 1951.
8. Низов В.В. Новгородское восстание 1418 г. // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 8. История. 1982. № 2.
9. Низов В.В. Социальная борьба в Новгородской феодальной республике во второй половине XIII - XV в. (Обзор советской историографии) // Проблемы истории СССР. М., 1979. Вып. 10.
10. Низов В.В. Социально-политическая борьба в Новгороде во второй половине XIII - середине XV в.: автореф. дис. … канд. истор. наук. М., 1985.
11. Новгородская первая летопись старшего и младшего изводов (НПЛ) / под ред. А.Н. Насонова. М.; Л. 1950.
12. Новгородская Четвёртая летопись (Н4Л) // ПСРЛ. М., 2000. Т. 4, ч. 1.
13. Петров А.В. О новгородских событиях 1418 г. // Исторический опыт русского народа и современность. Мавродинские чтения. СПб., 1994.
14. Петров А.В. От язычества к Святой Руси. Новгородские усобицы (к изучению древнерусского вечевого уклада). СПб., 2003.
15. Петров А.В. «Оусобица бысть в Новегороде, и смири владыка Семионъ» (о борьбе новгородских сторон в 1418 г.) // Вестн. С.-Петерб. ун-та.1995. Сер. 2. История, языкознание, литературоведение. Вып. 1.
16. Смирнов В.Г. История Великого Новгорода. М., 2007.
17. Софийская первая летопись старшего извода // ПСРЛ. М., 2000. Т. 6, вып. 1.
18. Строков А.А. Восстание Степанки в 1418 году // Новгородский исторический сборник. 1938. Вып. 3-4.
19. Хорошев А.С. Церковь в социально-политической системе Новгородской феодальной республики. М., 1980.
20. Хорошкевич А.Л. Городские движения на Руси второй половины XIII - конца XVI в. // Социально-экономическое развитие России: сб. ст. к 100-летию Н.М. Дружинина. М., 1986.
21. Черепнин Л.В. Образование Русского централизованного государства в XIV-XV вв. Очерки социально-экономической и политической истории Руси. М., 1960.
22. Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 1962.
23. Янин В.Л. Новгородские посадники. 2-е изд., перераб. и доп. М., 2003.