Теодор Когсвелл, "КОСТЁР"
Теодор Когсвелл
КОСТЁР
© Перевод на русский язык, Вязников П. А., 1994
Все пошли в Центральный парк собирать ящики, но мы с Хэнком отстали и отправились на Двадцать седьмую. Хотели немного повыбивать стёкла, но ничего не вышло: на всей дурацкой улице не осталось ни одного целого окна. Так что мы развернулись, двинули к "Акме-Элита Гриль-Бар" и с час, наверно, бродили вокруг - надеялись, что, может, хоть что-то там осталось. Хотя, конечно, там всё уже прочёсано раз триста. Все-таки Хэнк нашел в углу, под кучей штукатурки и обломков, которые никто не хотел даже на дрова разбирать, целую бутылку. Но когда Хэнк швырнул её, оказалось, что это пластиковая дрянь из тех, что "без залоговой стоимости - возврату не подлежит", и никакого звона не вышло.
В общем, мы малость поваляли дурака, но тут я выглянул на улицу, увидел, какие короткие стали тени, и здорово струхнул. Праздничный Костёр устраивают в полдень, и у нас почти не осталось времени.
- Давай-ка пошевелимся, - сказал я. - Сачковать, когда все собирают дрова, - это одно, но если Мама заметит, что мы опоздали к началу, она нам... сам понимаешь.
Но Хэнк только засмеялся.
- Да она к этому времени так заведётся, что уже ничего не заметит. Сегодня же День Матери! Ей просто некогда будет считать, сколько там неумытиков в заднем ряду ей хлопают.
Но у меня мурашки по спине ползали. Не то чтобы мне хотелось идти, сами понимаете - что бы там Мама ни говорила насчет "развития характера" и "воспитательной ценности". Ну, вы знаете. Мамы всегда твердят о Характере, о Знамени, о Святости Американских Женщин и о прочей муре, только я-то вижу, что в День Матери в праздничный Костёр попадают в основном пацаны. А я кто? Я пацан и есть.
Вот Большой Гарри, например, грешил с Мамой почти каждую ночь с тех пор, как родился в нашу Семью (не помню, откуда он пришёл); но его что-то в Книгу ни разу так и не записали. А вот Отто на карандаш взяли, как я Хэнку и говорил, так что, когда пришёл Патруль с проверкой, они даже его страницу смотреть не стали. Сразу и забрали. Прямо из комнаты. Но до того как Отто увели, мы с Хэнком взмокли от страха, потому что знали, что возьмут одного из нас троих. Все утро я каждые пять минут гладил свой счастливый значок - это мой талисман. Просто на случай, если от этого есть какой-то толк.
- Слушай, Хэнк, - сказал я. - Если мы не придём, и Мама это заметит - наше дело труба.
- Ага, - согласился он, - а что, если старина Отто откинет копыта до Костра? Его тикалка запросто может вырубиться от страха. От одного ожидания... а Мама не любит покойников.
- Все равно... лучше один, чем оба, - сказал я, схватил Хэнка за руку и поволок за собой. - Пошли, и поживее. Если Патруль нас застукает так далеко на юге, нам крышка!
Хэнка особо подгонять не пришлось. Он упрямится только когда, по его мнению, это не слишком опасно. Так что, стоило мне сказать про Патруль, Хэнк решил, что оставаться опаснее. Шансов, конечно, у него было не так чтобы очень много, но, как говорится, лучше что-то, чем ничего; а если тебя ловит Патруль, то это уже "ничего", потому что, после того как они тобой займутся, ничего стоящего и не остаётся...
До самой Пятьдесят восьмой мы шли по балкам руин. Я два раза оступился, но у нас была крепкая страховочная веревка, и Хэнк оба раза меня вытянул. Конечно, бегать по покорёженным балкам в пяти этажах над землей страшновато. Зато можно не бояться, что в тебя всадит заряд дроби забредший сюда член чужой Семьи. С одной стороны, порох слишком дорог, чтобы тратить его на чумазиков, а с другой - если попадется всё-таки щедрый человек, то падать будет высоко и то, что отскребут от асфальта, незачем будет и домой нести.
После Пятьдесят восьмой ве́рхом уже не пройдешь - пришлось спуститься в дождевую канализацию. Мы долго спорили, кто идёт первым, потом кинули жребий, и я проиграл. Я запел Песню Перемирия так громко, как мог, а Хэнк подтягивал там, где в припеве поют басом. Слух у Хэнка отличный, но всегда может найтись Мама, которой медведь на ухо наступил... особенно если она в данный момент охотится на бродяжек, собираясь создать собственную Семью. Говорят, когда-то они ловили только больших, и неумытик, если у него был приличный голос, мог дойти даже до самой Девяностой. Но, конечно, не дальше. С тех пор как накрылся Совет, всё, что дышит и движется, - это дичь, кроме, понятно, Маминых Помощников. Но кто их считает?
Мы вылезли наружу на Семьдесят четвёртой, слегка запыхавшись от пения и ещё от того, что последние два квартала пришлось бежать во весь дух - в коллекторе на Семьдесят второй кто-то выяснял отношения, а у нас не было ни времени, ни желания узнавать, в чём дело. В Парк мы вбежали сверху, по склону, петляя между деревьями, и оказались позади собравшихся. Так что вряд ли кто заметил, что мы опоздали.
Только они не на Отто смотрели. Они смотрели на Маму. А Отто висел, привязанный к столбу, - сразу было видно, что это не обморок. Его тикалка отказала от страха - точно, как опасался Хэнк; а всякий знает, что в День Матери Костёр не Костёр, если некого жечь по-настоящему. Даже Большой Гарри выглядел встревоженным и пытался спрятаться за спины других ребят: без толку - он и сгорбившись торчал дюймов на шесть. Да, нужно было найти замену для Отто - и быстро; и Мама запросто могла ткнуть в первого, кто подвернется. Даже в любимчика вроде Большого Гарри.
Но сейчас она думала о другом.
Она подошла к Отто и плюнула ему в лицо за то, что он её недостаточно любил; а потом заорала на нас и велела встать в семейный строй. Все начали толкаться - каждый хотел оказаться в самом последнем ряду. Но Мама это дело мигом прекратила. Нам с Хэнком повезло - мы оказались в самом конце последнего ряда, так что надеялись, что, может, Мама приметит кого другого раньше, чем доберётся до нас... хотя и понимали, что надежды мало. Я посмотрел на Хэнка, а Хэнк на меня, и, хоть мы и были друзьями, каждый думал одно. Только ведь твердить про себя: "Он, а не я!" - мало. Мне надо было что-то придумать... и быстро!
- На тебе в Книге больше висит, чем на мне, - прошептал я Хэнку уголком рта. - На твоём месте я бы сделал ноги!
- Ма... Маме это не понравится, - шепнул он в ответ. - Если я испорчу ей праздник, она мне все равно не простит! Она меня больше не будет любить!
Я-то его понимал. В наше время, когда всё пошло к черту, любовь Мамы - это всё, на что может рассчитывать мальчик; так что в ответ мы должны хотя бы сделать так, чтобы Мама в свой праздник была счастлива. Но я понимал и другое. А именно, что сейчас вопрос стоит очень просто: Хэнк - или я.
- Выбежишь из Парка - и ты в порядке, - торопливо убеждал я. - Патруль редко заходит так далеко на восток; если будешь беречься бродяг, всё будет как надо!
Я видел, что почти уговорил его, но он все еще беспокоился из-за Мамы. А та уже была в последнем ряду и подходила всё ближе. Хэнк подергивался, а его лицо под слоем грязи посерело.
- Н-не могу... - простонал он. - Ноги не слушаются!..
Я быстро глянул на Маму. Она остановилась и как-то задумчиво смотрела на нас. Причем больше на меня, чем на Хэнка...
- Она на тебя смотрит, парень! - шепнул я. - Рви отсюда, если не хочешь медленно поджариться. Ночью дождь был, ящики ещё сырые!
Мы должны были стоять "смирно". Но я, сам того не заметив, вытащил из кармана мой счастливый значок и поглаживал его. Я всегда его поглаживаю, когда нервничаю. Этот мой значок - маленькая такая золотая булавка, изображающая какой-то чудной листик. Там ещё было что-то написано, но тогда я ещё не знал что.
- Всё, парень, - прошептал я. - Ты покойник!
И как раз в этот момент Мама крикнула:
- Эй ты! Вот ты, с краю!
Она показывала на меня, но я повернулся к Хэнку.
- Ну всё, парень. На середину, левое плечо вперёд!.. Мама хочет тебя!
Хэнк как-то странно пискнул и пригнулся, полуприсев, как будто его ударили в живот. Я заорал и вцепился в него, а на самом деле правой рукой развернул его лицом к деревьям, а левой вонзил ему в зад булавку. Мою, счастливую. Мой значок.
Он рванул вперед, что твой олень в брачный сезон. Прежде чем кто-нибудь спохватился, Хэнк уже проскочил всю лужайку и влетел под деревья. И только тогда Мама закричала и по её приказу любимчики ринулись за Хэнком. А я подбежал к Маме, хлопнулся на колени и заголосил:
- Не сердись, не сердись, пожалуйста! Я пытался его остановить! Не сердись! - повторял это снова и снова, пока она пару раз не стегнула меня ремнём.
- Он говорил, ты не имеешь права! - крикнул я. И вот это её задело - как я и рассчитывал. Теперь она думала не обо мне, а о Хэнке.
- Он что?! - переспросила она, не веря своим ушам. - Что он говорил?!
Я постарался, чтобы мой голос дрожал как следует.
- Он говорил, что т-ты не имеешь п-права сжигать ребят, если они не сделали ничего действительно плохого! - Я снова заревел, но теперь Мама не обратила на это внимания. Она просто отошла.
Патруль приволок Хэнка примерно через час. Они над ним поработали так, что он уже не мог ничего сказать в своё оправдание.
Потом мы все сидели вокруг Костра, и вся Семья пела. Как всегда, мы закончили песней "Средь золота серебряные нити". Мама прослезилась и размякла, так что я набрался смелости, подошёл и спросил, что написано на моём счастливом значке. Она меня не ударила, вообще ничего такого. Только улыбнулась устало и ответила:
- "Будь готов!"
Значок бойскаутов Америки (Boy Scouts of America, BSA) до 1911 года
(в 1911 г. на лилию было наложено изображение орла со звёздно-полосатым щитом)