История 15. Я
С сентябрем что-то определенно не так. В прошлом году в этот дурацкий месяц никто так и не появился, хотя был очень нужен. А в этом - в этом и того хуже. Сначала вроде все замечательно, многообещающе, потом хоп - и опять зияющая пустота.
- Ты все сделал правильно, - с нажимом сказал я.
- Ха, - лениво возразил я. - Тебе перечислить все фейлы или только самые эпичные?
Я в который уже раз подошел к окну. Я всегда говорю верные вещи. Часто они невыносимы.
На море бушевал шторм. Маяк горел, но я откуда-то знал, что в радиусе его досягаемости нет ни бригов, ни бригантин, да даже ни одной завалящей шхуны.
- С другой стороны, - никак не мог угомониться я, - если ты все делал правильно, то еще хуже.
- С другой стороны, - вкрадчиво начал я (я знал этот тон: сейчас последует издевка), - "все, что ни делается, все к лучшему!"
Я также знал, что это лучше проигнорировать:
- А еще мне перестало нравиться число двадцать три. Как раз сегодняшнее.
- Перестало нравиться с тех пор, как тебе исполнилось двадцать три? - усмехнулся я и, не дожидаясь ответа, добавил: - Слушай, завязывал бы ты говорить сам с собой. Голос у тебя неприятный. И пишешь ты все же лучше, чем говоришь.
- Надоело. Не "писать надоело"... хотя и писать тоже. Просто и вообще - надоело.
- Устал? От чего? - Глупо было спрашивать у себя. Тем более я знал, что ответа на этот вопрос у меня все равно нет.
Или я просто не хотел о нем задумываться. Ну конечно, "не думай о белой обезьяне", теперь все мысли об этом. Впрочем, можно и подумать их, всяко лучше, чем задумываться о том, что произошло и чего теперь делать.
Блестяще. Теперь я думаю об этих идиотских вопросах.
- А ведь именно это тебя и угнетает больше всего, - заметил я. - Что нет определенности.
- Она есть, просто...
- Неа, нету. Это, кстати, самое худшее: когда уверен в плохом исходе, но не на сто процентов. И однопроцентная надежда не дает смириться и идти дальше, все гноит и гноит.
- Что же делать? - по-детски наивно спросил я.
Я рассмеялся.
- Ты все сделал правильно, - с нажимом сказал я.
- Ха, - лениво возразил я. - Тебе перечислить все фейлы или только самые эпичные?
Я в который уже раз подошел к окну. Я всегда говорю верные вещи. Часто они невыносимы.
На море бушевал шторм. Маяк горел, но я откуда-то знал, что в радиусе его досягаемости нет ни бригов, ни бригантин, да даже ни одной завалящей шхуны.
- С другой стороны, - никак не мог угомониться я, - если ты все делал правильно, то еще хуже.
- С другой стороны, - вкрадчиво начал я (я знал этот тон: сейчас последует издевка), - "все, что ни делается, все к лучшему!"
Я также знал, что это лучше проигнорировать:
- А еще мне перестало нравиться число двадцать три. Как раз сегодняшнее.
- Перестало нравиться с тех пор, как тебе исполнилось двадцать три? - усмехнулся я и, не дожидаясь ответа, добавил: - Слушай, завязывал бы ты говорить сам с собой. Голос у тебя неприятный. И пишешь ты все же лучше, чем говоришь.
- Надоело. Не "писать надоело"... хотя и писать тоже. Просто и вообще - надоело.
- Устал? От чего? - Глупо было спрашивать у себя. Тем более я знал, что ответа на этот вопрос у меня все равно нет.
Или я просто не хотел о нем задумываться. Ну конечно, "не думай о белой обезьяне", теперь все мысли об этом. Впрочем, можно и подумать их, всяко лучше, чем задумываться о том, что произошло и чего теперь делать.
Блестяще. Теперь я думаю об этих идиотских вопросах.
- А ведь именно это тебя и угнетает больше всего, - заметил я. - Что нет определенности.
- Она есть, просто...
- Неа, нету. Это, кстати, самое худшее: когда уверен в плохом исходе, но не на сто процентов. И однопроцентная надежда не дает смириться и идти дальше, все гноит и гноит.
- Что же делать? - по-детски наивно спросил я.
Я рассмеялся.